— Давай, на раз… два! Тррррри!

Вторая ступень, на которой уместились мы оба, угрожающе скрипела, и я поспешно выскользнула из-под руки Константина и вскарабкалась на следующую перекладину, повернулась к лестнице спиной и уселась на ступеньку, не выпуская из рук Костиной рубахи, чтобы он не вздумал сверзиться. Потом снова потянула его за здоровую руку на себя, а сама, упираясь ногами и свободной рукой, пересела еще на ступеньку выше. Рюкзак за моей спиной цеплялся за все что мог и неимоверно мне мешал. Костя обвис на лестнице всем телом, ноги его подогнулись, голова ткнулась мне в колени, и я чуть не слетела со своего насеста, пытаясь его удержать.

— Костя! — сквозь зубы выдавила я, обливаясь потом, держа его за шкирку и пытаясь снова спуститься к нему на ступеньку ниже и взвалить его на себя. — Костик, миленький, соберись, осталось совсем немножечко.

Он с трудом поднял голову, сфокусировал на мне мутный взгляд, снова опустил лицо, но потом напрягся всем телом, обхватил меня здоровой рукой за шею и, помогая себе раненой рукой, до этого висящей плетью, шагнул сразу на ступеньку вверх, потом еще на одну. И опять навалился на меня, тяжело дыша.

Я отдыхала перед следующим рывком, придавленная к лестнице неподъемной тушей Константина, который, уткнувшись головой в мое плечо, по-прежнему держась за мою шею, тоже пытался собраться с силами.

— Ну, готов? — пропыхтела я ему в затылок, когда у меня немного восстановилось дыхание и унялось сердцебиение.

Он слабо пошевелился, и я приняла это за согласие продолжать. Моя голова уже находилась на уровне пола, и мне оставалось еще пара рывков, чтобы оставить лестницу и вылезти из этого осточертевшего погреба. Вот только как мне при этом не уронить моего компаньона обратно вниз…

Костя снова зашевелился, приподнял голову, выпустил мое плечо, взялся за перекладину, подтянулся еще на ступеньку, и я, видя, что он не собирается падать, отцепила, наконец, мешающий рюкзак и вышвырнула его из погреба наверх. Стало значительно легче и удобнее. Я вылезла на край люка и села, свесив ноги. В этот момент лестница решила, что с нее хватит, и угрожающе хрустнула, несмотря на то, что теперь на нее приходился вес только одного человека. Я уперлась ногой в противоположный край дыры и, свесившись, снова вцепилась в Костину рубаху, надеясь, что хотя бы ткань выдержит, не порвется. Лага хрустела и подавалась все больше, и Костя, оценив шаткость своего положения (в буквальном смысле), сделал еще одно усилие и с мучительным стоном навалился грудью на край дыры. Я перекатилась по пыльному полу, вскочила на ноги, обошла яму и помогла ему вылезти на поверхность. Он лежал на полу лицом вниз и дышал так, словно преодолел не пару метров вверх по деревянной лестнице, а стометровку за восемь с половиной секунд. Над лопаткой и на предплечье снова выступила кровь, пропитала повязку.

На обратную дорогу мы потратили весь оставшийся день. Я пыталась запомнить путь, но не была уверена, что смогла бы найти эту заброшенную деревню без помощи Кости. Всю дорогу я тащила на себе его самого и рюкзак. То и дело поправляя у себя на плечах руку опирающегося на меня всем своим весом Константина, голова которого болталась из стороны в сторону, а ноги время от времени подгибались, я пыхтела, как паровоз, обливалась потом и сама с трудом могла поверить в то, что этот крупный и сильный мужчина только утром вышагивал передо мной с такой энергией, что я за ним еле поспевала.

Он кивком головы указывал мне, куда идти, но я не была уверена, что он способен соображать, и что мы идем правильно и когда-нибудь доберемся до землянки.

Но когда мы все-таки вышли на знакомую полянку, где в корнях сосны я наконец увидела лаз под землю, я вздохнула с облегчением и первым делом сбросила рюкзак. Костя, выпустив мое плечо, с трудом удержался от того, чтобы не рухнуть с высоты своего роста, и заставил себя плавно опуститься рядом со входом в берлогу. Он сполз под землю, как мешок с камнями. Я залезла следом, таща за собой драгоценный рюкзак, и к тому времени, когда я сумела нашарить в полной темноте зажигалку и стакан со свечой, он уже со стоном вытянулся на топчане, не позаботившись о том, чтобы сунуть под голову хотя бы ветошь.

Я перевела дух, сидя прямо на земле и глядя на неподвижно лежащего передо мной раненого мужчину. Лицо его было перемазано грязью и кровью, рану на голове следовало хотя бы промыть. Я сняла с полки котелок с остатками вчерашней ухи, подсела к Косте на топчан и, пристроив его голову у себя на коленях, влила ему в рот несколько ложечек оставшегося прозрачного бульона. Он застонал, но проглотил. Кусочки рыбы и зелень, которые надо было жевать, я доела сама. Освободив котелок, выбралась наружу и отправилась к озеру. Мне пришлось разуться и шлепать по колено в воде и иле, чтобы добраться до чистой воды.

На обратном пути я надрала крапивы и сунула ее в котел с водой. Потом мне пришлось сделать еще несколько вылазок, чтобы набрать веток. В землянке я развела огонь в очаге и вскипятила воду вместе с крапивой.

В этой то ли норе, то ли нашей будущей братской могиле я хорошенько обшарила полки и обнаружила много полезных в хозяйстве вещей: миску и черную изнутри и снаружи железную кружку. Я пошкрябала ее ногтем и увидела оставшийся на поверхности светлый след. Пришлось плеснуть из котла водички и почистить кружку изнутри землей. Когда она побелела, я сполоснула ее, налила в нее немного крапивного отвара и снова залезла к Косте на топчан. Я уговорила его выпить горьковатой темной жидкости, которая должна была помочь остановить кровь, потом этим же отваром промыла ему раны и привязала к ним свои драгоценные впитывающие прокладки, купленные в магазине с «кукыми палками», которые я берегла всю дорогу, и которые один раз мне уже сильно облегчили нелегкую женскую долю. Костя, скосив глаза, с недоумением разглядывал, что я делаю, а когда до него дошло, что именно я применила в качестве повязки, издал громкий страдальческий стон.

— Если бы кто-нибудь из нас догадался купить хотя бы захудалый бинтик, ты бы сейчас выглядел, как заправский киногерой, а не… — я неопределенно помахала перед собой руками, не зная, какое слово подобрать для той жалкой и в то же время комичной картины, которую представлял собой мой пациент.

Глубокую рану на голове, чуть выше виска, тоже пришлось обработать и перевязать, отодрав от подола многострадальной рубахи еще один лоскут. Только после этого я задула свечу и пристроилась рядом со здоровой рукой под боком Константина, укрыв раненого его же курткой. И отключилась сразу же, как только приняла горизонтальное положение.

Когда я проснулась по зову природы, Костя все еще спал, не изменив свою позу ни на сантиметр, и я первым делом приложилась ухом к его груди и убедилась, что он все еще дышит, и сердце бьется. Облегченно выдохнув, я сбегала, точнее, сползала на поверхность по своим делам, убедившись, что уже раннее утро, и на «улице» светло и свежо. А когда вернулась в землянку и зажгла свечу, обнаружила, что Костя уже проснулся и сел по-турецки на своем топчане, сгорбившись, чтобы не биться больной головой о бревна потолка.

Выглядел он неважно: бледный и перекошенный, с затуманенными потемневшими глазами, заросший щетиной; он был похож на пьяного бродягу, которого переехал трактор.

Я протянула ему полкружки остывшего крапивного «чайку», и он молча выпил, сперва сунув в кружку нос, шумно понюхав и затем одобрительно качнув головой.

Он протянул мне здоровую руку, и я помогла ему выкарабкаться из землянки, а потом, отвернувшись, снова служила ему подпоркой, пока он, шатаясь, делал свои дела.

Мы вернулись к землянке, и он, прежде чем туда залезть, постоял немного, выпрямившись, опираясь на мое плечо и молча глядя мне в лицо сверху вниз.

Я тоже долго смотрела на него, догадываясь, какие слова он пытается подобрать, чтобы высказать мне их вслух, а потом проворчала: