Очередной пример на экране – неудачный боевик; сцены стрельбы, недостоверные и невероятные.

– Как мы видим на этих примерах, большинство представляет себе технические характеристики огнестрельного оружия лишь по образу на экране, не стремясь глубже вникнуть в достоверность происходящего. Есть выбивающиеся из общего ряда, выгодно отличающиеся от доступных широким массам продукты, но даже они не полностью учитывают все особенности новейших разработок. Понимание физики и механики процесса – это то, к чему надо стремиться.

Мы послушно стремимся и выгодно отличаемся, и так до самого вечера, когда уставшие от постоянного процесса мышления мозги отпускают на вольные пастбища – то бишь погулять в город.

Где-то там, в городе, меня ждут обещанные Филиппом черно-белые кеды, и, судя по насмешливому блеску в его глазах, он об этом не забыл. Он остается поговорить с Вайлахером, а я ухожу, предварительно условившись о месте встречи, чтобы вволю побродить по ночному городу.

Берлин.

Потрясающий, величественный, в свое время надоевший до зубовного скрежета, суровый Берлин.

Этот город великодушно отпустил меня в свое время, как отпускают прочь широким жестом неверную любовницу, которая так и не смогла оценить всей его надежности и величия.

Еще одно место, где я почти дома: понятные указатели, прямые улицы, выпечка с сыром, хороший кофе… Почти. В этом почти – целая Вселенная, полная черной беззвездной пустоты. Вселенная возведенного в абсолют Порядка, в котором я задыхаюсь, которой я чужая.

Мне искренне, серьезно нравится Германия. Но мое сердце, вопреки всему, что было, навеки отдано моей маленькой, сказочной Бельгии – с ее любовью к природе, огромным трудом и потрясающим, совсем не немецким умением видеть во всем радость жизни, недоступную суровому тевтонскому духу.

Нельзя любить двоих одновременно – и Берлин всегда останется вторым номером, нелюбимым, но упорным ухажером.

Пусть.

И я не сразу понимаю, что сегодня мне скучно на улицах этого города.

Впрочем, скука моя продолжается очень недолго, потому что в условленном месте на площади я встречаю Филиппа. Он награждает меня своей еле заметной фирменной усмешкой, он одет, словно бомж или рокер, он ухмыляется и настойчиво тащит меня куда-то по улице, вдоль тихо роняющих листья осенних деревьев.

Мы выбираем проклятые кеды, ругаясь в процессе, как будто знакомы сотню лет, и я беззаботно и с облегчением закидываю свои туфли в купленный тут же рюкзак, готовясь окунуться в берлинскую ночь.

В воздухе отчетливо пахнет прелой сыростью осени, тяжелые тучи грозят дождем, но на душе у меня весна.

Я торможу Филиппа у памятника Фридриху и произношу перед монументом пафосную и почтительную речь. Филипп хохочет, не в силах понять моей внезапной любви к скульптуре, за что и получает шутливо в бок локтем. Мы смеемся, мы счастливы.

Я не думала, что такое вообще возможно – для меня; чувствовать себя в безопасности рядом с кем-то, тонуть в этой странной атмосфере понимания без слов… неужели так действительно бывает?…

Ткнувшись носом в закрытую дверь облюбованной кафешки, вынужденно тормозим у большой светящейся буквы. Станция заправки едой, куда деваться.

«Внимание, изменение режима питания!» – на манер навигации тревожно сигналит организм.

Эй, где наша не пропадала… и вот уже над головой недобро горит желтая буква. Желтая опасность, ага, а как же.

Пахнущий всеми видами бытовой химии чизбургер рушится в желудок. Тот потрясенно молчит, не в силах поверить, что над ним совершили такое надругательство.

А колы не хочешь?… – мстительно думаю я. В ответ слышно лишь недоброе молчание обиженного организма.

Шараханья по столице заканчиваются на Жандарменмаркт, когда перед нами внезапно вырастает огромный собор, над которым клубятся темно-синие грозовые тучи. Филипп почему-то замирает, запрокинув голову и пристально смотря на высокие шпили, и – вынужденно – замираю рядом и я.

Немецкий собор, самое величественное сооружение Берлина… Тучи недобро наплывают из-за его куполов, как бы намекая, что неплохо бы уверовать – иначе молнией в зад, еретики поганые.

Морально готова. Ради такой красоты – уверую. В Аллаха, Азазеля, Фрейда и Люцифера одновременно.

В призрачном ночном свете здание выглядит оплотом всех призраков и духов Германии…

Я невольно обхватываю руками плечи, пытаясь прогнать воспоминания о том, что видела, и вижу, как с затаенным удивлением рассматривает меня Филипп. Но нет, в этом городе нет того негласного надзора – и легко притвориться, что лондонский кошмар мне попросту почудился.

Трава еще зеленая, и я бы с удовольствием на нее плюхнулась, подстелив куртку, но Филипп явно отдает предпочтение скамейке, и мне не хочется спорить. О брусчатку ударяются первые тяжелые капли дождя, и я с удовольствием запрокидываю голову.

Мой взгляд скользит по надписям над входом, ежусь, перевожу вслух, нещадно перевирая смысл:

– Я буду с вами до самого конца мира…

Ночь для призраков, ночь для кошмаров, ночь… создана для чего-то еще. Капли дождя по брусчатой мостовой, гулкий бой часов на башне Собора… кто тут – призрак? Кто кого боится в туманной взвеси дождевых капель?

Мокрая деревянная скамейка, раскидистое дерево, рассеянный свет на гранитных стенах… Страшно? Отчего-то ни капли.

Величественная громада собора нависает над нами, он суров и монументален, и остается лишь пожалеть, что я не знаю его истории.

Я всегда хотела знать все. Будь я Фаустом… кстати, о Фаусте, Мефистофеле и знании.

– Фил.

– Да?

Набираю воздуха в грудь и на одном дыхании выпаливаю вопрос, мучающий меня с момента нашей встречи.

– Почему ты со мной возишься?

Фил, если сейчас ты скажешь, что просто меня пожалел, – я развернусь и уйду навсегда.

Он даже не задумывается перед ответом.

– Потому что я так хочу.

Говоря это, он не смотрит на меня. И хорошо, потому что несколько секунд подряд я не могу справиться со своим лицом, на котором, как всегда, огромным шрифтом написаны все испытываемые мною эмоции.

Филипп поворачивает голову и слегка улыбается. В его серых беспощадных глазах – затаенное, неподдельное тепло, согревающее мне душу.

Я думаю, догадываюсь, почти знаю наверняка, что таким своеобразным способом он отдает какой-то долг своему прошлому… быть может, кто-то тоже пришел на его зов в полной дождя и тоски ночи?…

– Пойдем?

– Пойдем, – соглашаюсь я и принимаю предложенную руку.

На них напали уже на пути назад. Неожиданно, внезапно, вопреки ощущению безопасности, с которым у нее всегда ассоциировался Берлин.

Они миновали мост через реку, пройдя под постаментами с мифологическими скульптурами, и Габриэль хулигански перегнулась через перила, бросив на МакГрегора полный насмешливого вызова взгляд через плечо. Внизу плескались темные воды реки, Шпрее, так похожие на октябрьскую Темзу вчерашнего… нет, уже позавчерашнего дня.

Казалось, что с того момента прошли годы. Габриэль незаметно оперлась коленом о перила, фиксируя свое положение, и медленно, нарочито плавно выпустила бортик.

– Прыгай, – скептически посоветовал Филипп, остановившись на расстоянии пары шагов от нее. В его голосе не было тревоги. – Вылавливать не буду.

– Штраф тридцать евро. – Габриэль разочарованно оттолкнулась от перил и шагнула вперед. – И не дождешься.

Он не ответил, но она и без того могла отчетливо представить уже знакомую едва заметную усмешку на лице.

Дождь прекратился, и они оба по молчаливому согласию завернули в ярко освещенную фонарями аллею, ведущую к небольшой площади с выключенным фонтаном.

Асфальт сменился брусчаткой, мокрой от воды, и Габриэль немедленно поскользнулась, вовремя ухватившись за подставленную руку Филиппа; с досадой мотнула головой, умеряя шаг.

МакГрегор иронично покосился на нее и вновь сунул руки в карманы плаща.