Макаров стоял почти на входе, неловко прижимая к себе левую безоружную руку – точно та была сломана, – а правую выставил вперёд, всё ещё контролируя противника. Его наручи угрожающе пылали рубиновым и малахитовым огнями.

Колдун стоял к Яне спиной, его руки были скованы наручниками, а Алина удерживала убийцу за локти. Когда Яна вошла, он обернулся – с неподдельным живым интересом, с таким же свирепым и безжалостным огнём во взгляде, который горел в глазах псов. Яна подумала, что у колдуна и псов есть нечто общее: цель, которую так хочется прикончить, прямо перед носом, а вот достать её не получается, и это причиняет нестерпимую боль.

Заметив, что Яна на него смотрит, колдун растянул тонкие бескровные губы в улыбке. Он был бледен и молод. Пожалуй, даже моложе Яны – лет двадцать шесть-двадцать семь. Под глазами залегли глубокие круги. Одна бровь рассечена, и по щеке стекала кровавая нить. Пуля или каменная техника? Одет он был в распахнутую на груди рубашку, когда-то белоснежную, а сейчас покрытую пятнами пота.

– Простите за неучтивость, – он говорил с нескрываемой насмешкой, растягивая каждый слог. – Если бы я знал, что сегодня ко мне нагрянут гости, я бы накрыл стол.

Колдун кивком указал в угол комнаты. Там когда-то стоял массивный письменный стол с двумя тумбами – а теперь среди месива из красного дерева, стекла и книг неподвижно лежал один из «шмелей», и из его горла торчала ножка от высокой настольной лампы. Бронежилет несчастного был изрешечен его же пулями.

Удостоверившись, что силы колдуна надёжно заблокированы и временно он не опасен, Макаров ринулся к раненому медиатору, на ходу гася атакующие камни и активируя исцеляющий лазурит. Яна обернулась на покорно маячившего за спиной Дениса и знаком велела ему помочь капитану «шмелей». Особых надежд она не питала – лазурит далеко не всесилен, но два камня всегда лучше, чем один.

Колдун брезгливо поморщился, словно увидел что-то невероятно противное.

– Паразиты, – прошипел он. – Гадкие мерзкие паразиты на теле магии. На нашем теле! На моём!

– Оставь своё тело при себе, – хмыкнула Алина. – Поверь, на него мы точно не претендуем.

Яна не улыбнулась в ответ на ободряющий взгляд напарницы. Её что-то нестерпимо терзало. То ли победная улыбка колдуна, который теперь уж точно должен был понять, что эта партия проиграна. То ли его расслабленная поза: колдун никуда не спешил, словно здесь и сейчас в его распоряжении было всё, что ему требовалось.

«Может, он хотел перед арестом утащить на тот свет как можно больше медиаторов? Что ж, возможно, в чём-то ему повезло».

В любом случае, медлить больше нельзя было. Яна чувствовала, что, если не развеет технику и не позволит псам распасться на мелкие частицы и испариться, они окончательно выйдут из-под её контроля. А все вопросы она задаст и все сомнения разрешит на допросе. Дознаний будет столько, сколько Яне потребуется, чтобы избавиться от этого щекочущего неприятного чувства. Чувства, что их держат за дураков и водят за нос – вот только непонятно, каким образом это возможно.

Почему Марина? Откуда возник такой мощный энергетический след, если плетение не сорвалось? Зачем нужен был электрошокер? И, наконец, почему, почему колдун так весело, так ласково смотрит на псов, скалящих зубы у ног Яны?

Решившись, Яна повторила привычную комбинацию. Большой палец на хризолит, указательный – на рубин, мизинец – на горный хрусталь. «Прощайте, собачки. Надеюсь, вам тоже было весело».

Секунда. И ещё одна.

Первый пёс взметнулся в широком прыжке, второй тоже кинулся к колдуну, третий поспешил за собратьями, четвёртый радостно завыл, оповещая спрятавшуюся за тучами луну о том, что намеченное вскоре свершится.

Алина, хоть и не могла видеть или слышать серых псов, рефлекторно дёрнулась в сторону, отпуская колдуна. Тот не двигался, смотрел поочерёдно на псов, словно здороваясь – и те остановились. Но не исчезли.

Яна снова попыталась отменить технику – и опять безрезультатно. Такого быть не могло!..

Августин поднял глаза на Яну и доверительно сообщил, словно лучшей подруге:

– Сейчас ваши последние дни, паразиты. Я включаю счётчик до судного дня. Слышите, как он тикает? Я слышу его постоянно, каждую секунду. Теперь он будет петь и для вас. Вы нашли меня, но я – песчинка в буре, которая скоро снесёт Министерство с вами, со всем его отродьем с лица земли. Грядут перемены.

Алина лениво зааплодировала и хмыкнула, не впечатлённая его речью. А Яна будто бы наяву услышала тиканье часов – нет, это были не часы, но тогда что?.. Это псы скребли лапами и клацали зубами. Яна снова коснулась камней, уже понимая, что техника ей больше не подвластна – псы ей больше не подчинялись.

Но тогда кому?..

Августин улыбнулся и кивнул – спокойно, и от этого ещё более жутко. Он словно приглашал кого-то, призывал присоединиться, подталкивал…

Кого? Неужели?..

Крик застрял у Яны в горле.

Псы разом накинулись на пленённого колдуна. Они намеревались рвать и убивать, и потому не издавали ни звука.

– Нет! Стоять! – выкрикнула Яна, но псы её не послушались.

Браслет перестал жечь кожу. Яна ощущала искрящуюся радость псов: наконец-то их предназначение исполнено! Один из псов вцепился Августину в глотку, второй терзал бедро, третий рвал грудь, четвёртый вонзил клыки в живот.

Вдруг стеклянная дверца одного из уцелевших в короткой схватке книжных шкафов лопнула с пронзительным звоном. На полке загорелась какая-то книга. Не понимая до конца, почему она это делает, Яна подбежала к шкафу, натянула рукава свитера до пальцев, сбросила книгу на паркет и принялась остервенело сбивать с неё пламя, не жалея рук.

Кровь стучала в голове у Яны: не сумела спасти колдуна – нужно спасти хотя бы это… Что это вообще такое? Какая-то тетрадь? Блокнот? Нечто ветхое и до пожара, а сейчас и вовсе разваливавшееся в руках – хоть Яна и старалась держать находку бережно. Обложка местами прогорела насквозь, и Яна увидела почерневшие скукоженные страницы. Рукописные страницы!

Яна прочитала уцелевшие строки, горячими чернилами втёкшими ей в мозг: «Грядут перемены».

Зоя шагала по серой – и местами грязно-розовой – плитке, которой были вымощены почти все улицы в центре Москвы. Она подняла голову и мазнула взглядом по табличке на фасаде дома – Большая Дмитровка, тринадцать. Странно, ей казалось, что совсем недавно она была на Патриарших.

На улице было темно. Зоя остановилась, достала из кармана красного драпового пальто телефон и глянула на экран.

Семь утра.

Из дома она вышла в три часа ночи. Накинула пальто, захлопнула дверь и быстро, как порыв ветра, сбежала по высоким крутым ступеням сталинки. Не застёгиваясь и не ощущая ноябрьского холода, Зоя бродила по узким улочкам Китай-города, лавировала между весёлыми студентами, которые выходили на крылечки баров и клубов, чтобы покурить и узнать имена друг друга – уже там, где ответ действительно можно услышать, – ёжились в коротких шубках и кожаных куртках, небрежно наброшенных на плечи, и совсем не обращали внимания на Зою. Постепенно людей становилось всё меньше, а жёлтых автомобилей с чёрной разметкой, в тёплый салон которых прыгали пассажиры, неловко забираясь на заднее сиденье и зажимая в ладонях мобильные телефоны, – всё больше. Клубная разбитная суббота отступала и отдавала бразды правления сонному домашнему воскресенью.

Зоя старалась фильтровать чужой смех, пропускать мимо ушей дружеские радостные вопли, но всё равно они бритвой резали пространство, жгли уши и проникали глубоко в голову. Больно жалили. Зоя не хотела приходить в центр, где много людей – и много голосов, но одной в тишине квартиры тоже оставаться было совершенно невозможно. Тишина давила, словно каменная плита, – за долгие три года Зоя так и не научилась жить в тишине, в мире, где нет её голоса. Чужие голоса тоже причиняли боль, и в конце концов Зоя сообразила, что бессмысленно искать успокоения и надеяться, что хоть где-то боль утихнет и перестанет жалить её изнутри. Что в окружении четырёх стен родной квартиры, что среди незнакомых людей, – всё оставалось по-прежнему.