Если Зоя вдруг перестанет помнить – что произойдёт? Небо и земля станут пиксельными, а затем разлетятся в пустоту миллионами осколков? Если Зое удастся забыться – кем она будет? Любовь к Владе делала Зою живой. И сейчас, когда Влады рядом не было, только эти чувства удерживали Зою на грани сна и яви. Только эти чувства тонкой, но такой прочной нитью связывали её с реальными миром.

Ей казалось, что, если эта нить оборвётся – и она тоже исчезнет. Сотрётся из памяти мира как нечто незначительное и пустое.

Всего лишь контур человека. Владе удавалось его заполнять.

Зоя помнила – и оставалась собой настоящей. Но помнить было больно.

Болезненно вспоминать её губы. Когда Зоя целовала Владу, та улыбалась, и оттого в поцелуе ей губы сперва были тонкими и жёсткими, а потом мягкими и бережными. Вспоминать её утром – нежную и растрёпанную. Влада всегда до последнего пыталась спрятаться в миллиарде подушек от солнечных лучей, но те неизменно её настигали, и волосы Влады становились похожими на расплавленное белое золото.

Зоя расстегнула и стянула джинсы, не вставая с дивана. Тыльной стороной левой руки закрыла глаза, а правой отодвинула полоску трусов.

Вспоминать не требовалось. Она словно наяву ощутила прикосновения Влады – уверенные, властные и аккуратные. То, как она обнимала за талию, прижимала к себе и целовала в шею.

Зоя хрипло застонала и прижалась поясницей к дивану.

То, как Влада убирала вечно бунтующие кудри Зои за ухо, а потом мягко кусала мочку уха. Как их пальцы переплетались, как Влада рисовала языком узоры на бедре Зои и смеялась, когда та угадывала суть послания.

Зоя, не прекращая размеренных движений правой рукой, левой сжала виски. Ладонь была холодной, а голова – горячей. По щекам текли слёзы.

Как целовала в живот, дурачилась и проводила длинными тонкими пальцами по рёбрам, как спускалась ниже, как горячие губы касались Зоиной души, как язык проникал в самое нутро. И это было, чёрт возьми, самое правильное, что только могло произойти на всём белом свете.

Возбуждённый стон вырвался из дрожащих губ Зои, оборвался и превратился в сиплый вой. Зоя неподвижно лежала, смотрела в потолок, сизый от уличных теней за плотными шторами. Слёзы катились по её щекам до шеи, а затем капали ручейками вниз и пропитывали солью подушку.

Зоя потянулась за бутылкой. Лёд закончился – ну да и чёрт с ним. Экран телефона засветился и погас. Зоя нехотя глянула – ну да, очередное сообщение от Ника. И чего он вечно за неё переживает? Как курица-наседка. Хотя он из этих… благородных, которые слово держат. С него сталось бы пообещать Владе заботиться о Зое в случае… В случае несчастного случая.

Зоя чувствовала себя очень уставшей. Ей безумно надоело притворяться, что у теперешней жизни есть хотя бы отголосок того смысла, которой был с Владой. Для чего она живёт? Для чего каждое утро просыпается? Для чего всё этого?

Сколько ещё выдержит та тонкая нить, которая связывает её с Владой? Вдруг когда-нибудь она напьётся достаточно, чтобы забыться окочательно – что тогда? Зоя вытянула руку – белый силуэт расплывался в темноте. Кем она тогда станет? Когда сгинет всё, что связывало её с Владой, – исчезнет боль, но придёт ли что-то взамен?

Допив последний глоток вина, Зоя схватила телефон. Смахнула в сторону сообщения от Ника – потом прочитает. Вбила в поисковую строку адресной книжки имя. Нажала на вызов.

На её звонок ответили спустя три гудка.

– Мастер Эрто? – несмотря на выпитое вино, Зоя говорила чётко и мыслила удивительно ясно. – Вы правы. Я согласна. Я с вами. Влада бы этого хотела.

Телефон звонил в третий раз. Алиса дрожащими руками перевернула его экраном вниз. Звук был отключён. Жужжание от вибрации – обычно размеренное и спокойное – сейчас звучало угрожающе, словно рой пчёл, который вылетел из улья вслед обидчику, посмевшему его потревожить.

Алиса опять не сдержала слёзы, утирая глаза рукавом, натянутым на кулак. Кожа горела под шершавой и уже порядком влажной тканью.

Лёша сидел рядом, успокаивающе и неловко гладил по спине:

– Почему не берёшь? Кто звонит?

Алиса кинула на него быстрый взгляд и снова спрятала лицо в ладони. Хотелось выть, но для этого нужно было как минимум уйти из кафе, добежать до ближайшего тёмного двора или сквера, затеряться в кустах и выбежать оттуда уже в серой шкуре. А может, и не выбежать. Навсегда закопаться под какой-нибудь фонарь или залечь под скамейку, пока прохожие не заподозрят в уличной собаке волчью стать.

Хотя какая она теперь волчица? Собака и есть. Или даже…

– Хомяк! Просто домашний хомяк. Даже не собака, ты понимаешь?

– Не собака, – понятливо отозвался Лёша.

– Даже у уличной собаки прав больше, чем у меня. Я теперь хуже дворняжки, ты понимаешь?

Алиса обхватила руками голову. Ей было одновременно жарко и очень холодно. Тело горело в тех местах, где кожу рвали медвежьи когти Сергея. Ныло под рёбрами. Но все раны волчица взяла на себя – оградила Алису от боли. Какое-то время ей не стоит обращаться. Может быть, пару дней. От силы неделю. За это время волчица – дай ей Зверь силы! – отоспится, залижет раны и снова будет готова биться.

Биться с тем, на кого укажет Сергей. Биться за того, за кого велит Сергей. Алиса больше ничего не решала.

– Она меня убьёт… – Алиса сглотнула ком в горле. – Что. Я. Наделала.

– Кто убьёт?

– Бабушка.

Телефон опять зазвонил. В кафе было шумно. Кричали дети, хлопали мусорки, взрывались воздушные шарики, шипела в масле картошка фри, шелестели бумажные конверты бургеров, булькала газировка. И злое жужжание телефона перекрывало весь этот шум. Через минуту телефон раздражённо умолк – как затаившийся хищник, который спрятался в засаде, ожидая, пока его жертва беспечно подставится под острые клыки и когти.

– Поешь что-нибудь, – Лёша толкнул к Алисе поднос с едой. – Это была тяжёлая битва. Ты молодец. Ты долго против него держалась. Мало кто так смог бы.

Глаза Алисы снова наполнились слезами. Она понимала, что Лёша просто хотел её утешить, но от его слов становилось только хуже. Хотя казалось бы – куда больше?

– Может быть, она хочет тебя поздравить? – Предположил Лёша, тыча пальцем во вновь оживший телефон. – Быть Зрячей – это почётно.

Алиса укусила кулак, чтобы не разреветься ещё сильнее. Грудь жгло. Вой рвался наружу, и волчице внутри неё было так паршиво, что плевать она хотела на человеческое обличье и человеческие же правила приличия. Алиса смерила взглядом телефон и едва преодолела вспыхнувшее желание утопить его в том же чане с маслом, где готовилась картошка фри. Алиса боялась не звонка – и даже не того, что услышит. Она знала, что услышит. Каждое слово бабушки она могла предвидеть, словно вещая сила Зрячей в ней уже проснулась. Алиса скривилась от этого сравнения.

Алиса боялась того, что после этого звонка у неё не останется ни одного близкого человека на её стороне. Она вдохнула поглубже, ещё раз утёрла слёзы, шмыгнула носом и снова укусила кулак. Боль не отрезвляла.

– Всё будет хорошо, – попробовал подбодрить Лёша.

Алиса с жалостью и завистью на него взглянула. Мотнула головой.

Поднесла телефон к уху и приняла вызов. Бабушка говорили тихо и чётко, её слова иголками вонзались в уши:

– Это правда?

Алиса, не отрывая телефон от уха, легла на стол и накрылась свободной рукой – тень упала на глаза. Теперь Алисе казалось, что она в домике – далеко-далеко отсюда. Слёзы текли на поднос и впитывались в салфетку.

Алиса промолчала. Но бабушка и так всё знала.

– Я надеюсь, ты понимаешь, что натворила.

Слова бабушки проникали через телефон в голову Алисы, раздувались до невероятных размеров, что им становилось тесно в черепной коробке, давили изнутри. А снаружи мир жил дальше, булькал газировкой и шуршал масляными конвертами от бургеров – там, за пределами руки-щита, которая ограждала Алису от остальной вселенной. Где всё было уже не так.