Я миновала тракт и прошла вдоль озера немного дальше. В том месте, где в него впадала узенькая речушка, был проложен бревенчатый мост, от которого было рукой подать до левой окраины Рогачика. Я чаще всего ходила в деревеньку этой дорогой — селяне почти не пользовались ею, потому что трактом было короче и удобней. Я же обычно наведывалась лишь в несколько домов, где жили постоянные заказчики одних и тех же снадобий, и лишних ненужных встреч старалась избегать.

Но на этот раз, когда я вынырнула из-за последней сосны, скрывающей от меня мост, его как раз переходила немаленькая толпа — человек двадцать, а то и тридцать. В основном это были мужчины; кого-то из них я знала, кого-то — нет. Лица первых, уже спустившихся с тёсаных брёвен, я видела достаточно чётко, они были суровы и угрюмы. На правой руке каждого, выше локтя, был повязан платок, одна половина которого была чёрной, вторая — белой.

Похороны…

Я посторонилась, сойдя с протоптанной тропки в сугроб обочины. Процессия, покинув мост, медленно двинулась мимо — по направлению к перелеску, где пряталось скромное деревенское кладбище.

В окружении тёмных тулупов и кожухов ярким пятном выделялось белое одеяние Брата Витина. Агмарилловый Светоч Яроша полыхал в его руках: нестерпимо яркая, слепящая глаза капля белого пламени не подрагивала на ветру — змеёй изгибалась в такт литании, которую вполголоса нараспев читал жрец. Проклятый огонь казалось, насквозь прожигал душу; я с усилием отвела глаза, когда облачённая в белое фигура поравнялась со мной.

Следом за жрецом шестеро дюжих селян несли гроб. Вопреки обычаю он был уже заколочен. Чёрно-белый плат и деревянная подвеска в виде солнца, которыми у людей принято обряжать покойного, были прикреплены поверх тяжёлой крышки. Одним из тех, кто нёс гроб, был Варда — охотник выглядел таким подавленным и настолько ушёл в себя, что, пройдя в двух шагах, меня даже не заметил.

За гробом шествовал Младший Жрец с чёрно-красной хоругвью Таргоса. В нужные моменты он подхватывал литанию хорошо поставленным голосом. Менее выразительный тембр Брата Витина явно тонул в бархатном баритоне Брата Дейариса. Слишком явно. Вряд ли Старшему Жрецу это нравилось, но, во всяком случае, он ничем не выдавал своих чувств и казалось, был целиком поглощён обрядом.

Дейарис, как и все псоглавцы, был на полголовы выше большинства людей, а заострённые кверху уши ещё добавляли ему роста. Мускулистая покрытая шерстью фигура, широкая грудь, вывернутые назад колени — он походил на огромного волка, ходящего на двух ногах, а длинное белое одеяние Жреца Яроша с алой полосой по краю лишь подчёркивало его нечеловечьи черты. Массивное древко хоругви в четырёхпалой ладони смотрелось не тяжелее тростинки…

Неширокий мост, который селяне переходили по двое-трое в ряд, Дейарис перешёл один, и люди, следовавшие за ним, держались самое малое в паре локтей позади, хотя, насколько мне было известно, Младший Жрец жил в деревне далеко не первый год. Я хмыкнула. Люди…  А ведь именно странный союз с этой немногочисленной расой принёс вам победу…  В обмен на агмарилл псоглавцы выторговали себе жизнь и некоторые привилегии, но даже впустив чужаков в свои поселения и церкви, вы по-прежнему будете ненавидеть и сторониться тех, кто отличен от вас.

Встретившись со мной взглядом, Дейарис едва заметно наклонил голову. Я ответила тем же. Младший Жрец знал дорогу в мою избушку. Хотя слабенькая магия травников и не была официально разрешена Церковью, Светлых Братьев тоже порой мучили кашель и зубная боль. И если бескомпромиссный Витин предпочитал сипеть и править службы с флюсом на пол-щеки, то его помощник, видимо, доверял в таких делах медовому мху и лютении несколько больше, чем магии своего Яроша Пресветлого…

Мимо меня прошли двое парней, которые бережно вели под руки немолодую женщину, плачущую навзрыд. Она была мне незнакома. Мать? Вдова?…

За ними вприпрыжку пробежала стайка мальчишек, щедро рассыпая вослед процессии мелкие угольки и белый известняк, и дорога опустела.

Я поправила сползший с плеча ремешок сумки и ступила на мост. Очень надеюсь, что не все из нужных мне домов отправились провожать своего односельчанина в последний путь. Досадно было бы прогуляться зазря…

— На-ка вот…  — три скляночки и полотняный мешочек перекочевали из моей сумки в руки худенькой, как былинка, девушки. — Тётке своей передашь. Как обычно…

— А тётушка на похоронах дядьки Матьяша, — подтвердила мою догадку Юльче, протягивая мне оплату, замотанную в ткань. — Того, что живёт…  жил во-он в том доме…

На створке ворот напротив блестел свежей краской чёрный полумесяц. Знак того, что Таргос Темнейший увёл с собой из этого дома душу. Знак смерти…  Когда же в семье рождалось дитя, люди точно так же рисовали на воротах — только белой краской и солнце. Ведь рождение — дар Пресветлого Яроша, Старшего из Братьев-Богов. Как же, однако, всё просто у людей…  Рождение и смерть — рука об руку, как Свет и Тьма, день и ночь, Ярош и Таргос. Церковь и…  Орден.

Я скрипнула зубами. Юльче истолковала меня по-своему.

— Правда, Шэрин…  Бедный дядька Матьяш!

— Всю жизнь, почитай, провёл на охоте — она его и погубила! — рядом со мной у забора остановилась круглолицая старушка в овечьей шали. Она тянула по снегу детские санки, доверху груженные хворостом.

— И где только взялся тот пещерник?! Отродясь в наших краях шатунов не было…  — Юльче смахнула снежинку с ресницы.

— Много ты знаешь, «отродясь», — старушка презрительно поморщилась. — Там, в Урочище, чего только не водится. Видать, буря подняла — эвон как мело-то накануне…

Пещерный медведь? Я прикрыла глаза. Да, не повезло охотнику. Тогда понятно, почему хоронили в закрытом гробу…

— Слыхала, перед похороном мужики чего говорили, — продолжала бабка, прищурившись. — Соберутся все разом завтра и пойдут разыщут того пещерника. Не дело это, чтоб шатун близ деревни ошивался…  Слышь, ельфа, — вдруг обратилась она ко мне. — Ты того…  глянь, может, есть у тебя с собой дурман какой-нибудь…  У Матьяша мамка одна осталась, пойду сегодня к ней заночую…

Я порылась в сумке, достала мешочек с успокаивающим сбором.

— Заваришь как чай, поняла? — старуха, прищурившись, кивнула. — Стакана хватит, чтоб проспать до утра. Утром можешь ещё дать…  если совсем плохо будет.

— А сама-то как? — вдруг спросила бабка. — В лесу ж живёшь…  и не страшно одной?

Я хмыкнула.

— Не страшно.

Самое страшное уже случилось. И виною тому не лесное зверьё.

— И-и-и, — протянула вполголоса старуха, пряча мешочек в карман. — Знамо дело, не страшно…

А, ну да, конечно. Мерзкая богопротивная ельфа. Что ей сделается…

— Бабушка Домра! — воскликнула Юльче.

Но старуха уже дёрнула за верёвку свои санки и двинулась вверх по улице, что-то сердито бормоча себе под нос…

— Шэрин…  — девушка повернулась ко мне. Взгляд её был виноватым.

Я усмехнулась. Наивная душа…

— Она права, Юльче.

Застегнула пряжку на сумке и пошла по улице вниз.

… Дела по дому были закончены, ужин съеден. Толстая свечка, неимоверно чадя, отвоёвывала у сгустившейся темноты небольшой круг тусклого жёлтого света, приютивший стоящую на столе щербатую кружку и небольшой глиняный горшок. Тени, отброшенные ими на стену, походили на морды диковинных существ, то скалящих зубы, то шевелящих ушами…  Сквозь печной дымоход до меня донеслось приглушённое уханье пролетевшей над самой крышей ночной совы.

Я сидела у стола и, прикусив губу, тщательно втирала в суставы пальцев густую мазь, резко пахнущую травами. Состав я придумала сама, долго и кропотливо подбирая компоненты — болеутоляющие, придающие гибкость, силу, подвижность…  Самый первый вариант этой мази изготовила по моей просьбе старая знахарка, вытащившая меня с того света. Сибилла же первое время и втирала её в мои пальцы, тогда как я впивалась зубами в черенок деревянной ложки, гася рвущийся из горла крик, и всеми силами старалась не потерять сознание…  Лишь спустя год с небольшим мне впервые удалось воспользоваться мазью, не прибегая к помощи со стороны. От ложки в зубах получилось отказаться значительно позже…