«Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно…» Когда с неба падают три капли крови и голодная ночь жадно тянется к ним. Когда воздух становится плоским и тихо молятся в своих берлогах угрюмые звери. Когда молчит земля и закрыто всезнающее око её. Тогда выходит плакать чужими слезами мудрый Туберкулёз. Одиннадцать ног у него и первая – Лабон, а вторая – Рам. <1912–1913?> «Я господин своей судьбы…» Я господин своей судьбы, Она в моих руках. Мои слова – мои рабы И раб мой каждый шаг. Кратка как миг, легка как тень, Непрочна жизни нить. Рождает тьма весёлый день, Чтоб вновь его сменить. Пускай спешат за годом год, Я жизни очень рад. Когда хочу, бегу вперёд, А то – бегу назад. Рождество 1913 Финл. «Развожу я чистый спирт…» Развожу я чистый спирт Тёплым чаем. Шёпот гордых, нежных мирт Нескончаем. Голос моря так тосклив, Пахнет йодом. Нет прохода в мой залив Пароходам. Плачут волны в полусне Тихим хором. Не видать уж больше мне Новых форм. Шувейр 1914 «Открыта дверь. Навьючены верблюды…» Открыта дверь. Навьючены верблюды. Вот колокол уныло скажет «в путь!» И караван потянется отсюда На новые места куда-нибудь. И я пойду за ним. Куда? Не знаю. Я всюду двигаться готов. Ночь беспросветная, беззвучная, немая — Её наполнил гул колоколов. Мне посох странника укажет все дороги Семью и дом заменит караван. Под звон колоколов мои босые ноги Покроет прах далёких стран. <1914> «Открыта дверь. Навьючены верблюды…» Затихла ругань на реке. На улице туман. И дико стонет вдалеке Избитый хулиган. Не слышно говора в саду. Лишь ветви шелестят. Где лучше город я найду, О ты, мой Петроград? 1914, XI, понед. «Весь в коросте, покрытый гнойным струпом…» Весь в коросте, покрытый гнойным струпом, Лежал в живительной тени Седой мертвец с прокисшим пупом — Молла из города Ани. <1914> «Я стих, облечённый в чужую форму…» Я стих, облечённый в чужую форму, В чужой фуфайке, в чужих штанах. Я пёс беззубый, лишённый корму, Я скверный запах, хотя монах. Я звук без смысла. Я недуг века, Крадущий всё, что плохо лежит. Я жаба телом, душой калека, Я прокажённый, я Вечный Жид. Но люди видят меня, Находят смысл в моих речах. Ну, что ж, смотрите, Ищите злато в куске слюды. Понед. ночью <1914?>
«Солнце сделало торс мой прекрасным и красным…» Солнце сделало торс мой прекрасным и красным. Я в душе посмеялся над всем опасным. Я стоял на сугробе, здоровый да ловкий. Я горячей рукой отжимал винтовку. Если солнце зайдёт, я в лесу заночую. Если зверь придёт, я его почую. Я на землю лёг, я укрылся снегом. Я и сам, как зверь, утомлённый бегом. <1914?> «В горах, где закрыты живым пути…» В горах, где закрыты живым пути, Где не может бегущий зверь пройти И скалы целуют небес лицо, Орлы стерегут кольцо. Тяжела дорога к подошве гор. Стариков-утёсов безжизнен взор И жестоки когти пяти орлов, Но я ко всему готов. По уступам скалы я вверх ползу. Мои люди остались внизу. И молят, и просят, и гневно велят, Призывая вернуться назад. Но я их не слышу, я вверх ползу, За траву цепляюсь, скалу грызу, И кровью покрыто моё лицо. Я решился украсть кольцо. Я орлов не боюсь. Я птица сам. Я с громкой песнью ползу к небесам. В ней нет начала и нет конца. Не вернусь назад без кольца. Нар 1915 лето «Я родился на горе…» Я родился на горе, У точила. Дело было в ноябре, С неба лило. Я рожался восемь дней И минуту. Принимал меня Корней Необутый. Подтирал мне жопу лев И гусары. И назвали, подтерев, Пепу – трарой. <1914–1916> «Стихописаньем когда я занят…» Стихописаньем когда я занят, Ни мысли тонкость, ни рифм игра Меня не тянет. Зовёт и манит Лишь то, что выйдет из-под пера. Рождая фразы, искусно вяжет, Цепляя буквы, гирлянды слов, Перо всесильно: оно покажет Всё то, что жадно я впить готов. Улыбок блики… На море горя… Грозят, ласкают, живут в словах. Перо всесильно. С ним в договоре, Ему покорна бумага-маг. А я бессилен. Не оживляю Глагола мыслью, сверканьем слог. Владыка правый, ужели тля я, А не премудрый, всезрящий Бог? |
