Я не хотел кормить Акеллу. Точнее, не так. Я не хотел, чтобы его кормил не Ян. А еще точнее – не хотел, чтобы Ян не приходил. Вот вроде тот же смысл, как если сказать "хочу, чтобы он пришел", но первый вариант как-то лучше звучит, не так по-пидорски. А мне это после вчерашнего очень актуально. Я уже так привык к его ежедневному присутствию, что не представлял себе вечер без него. Ну покормлю я Акеллу, а кто мне будет над ухом зудеть, пока я очередной лэндинг рисую? Музыку слушать во время работы я не умею, она меня отвлекает, а болтовня вот почему-то наоборот помогает.
Болтал он обо всем на свете. В основном, приносил что-нибудь со своих лекций, они у него были в разы интереснее наших айтишных основ. Птица бананоед вовсе не ест бананы, а называется так из-за формы клюва. То, что уховертка залезает человеку в ухо и высасывает через него мозг, – миф. Кролики перестают размножаться, когда еды кругом становится слишком мало. А моллюски плохо размножаются в присутствии других моллюсков. Тут я прокомментировал, что их очень даже понимаю, еще не хватало, чтобы всякие там смотрели и не дай бог еще советы давали. Ученые втирали в глаза обезьянам жидкость с половых органов больных мужчин, а когда рассмотрели результат под микроскопом, выяснили, что больные клетки покрывают здоровые будто плащом, в честь чего их назвали хламидиями. Фигасе извращенцы эти ученые! Моногенеи – это черви, которые могут быть беременны червями, беременными другими червями, беременными следующими червями. Да уж, станешь тут извращенцами с таким материалом. Геведосе – это такие дети, которые рождаются девочками, а в двенадцать лет у них отрастают яйца и член. Дефицит чего-то там. Черт, если бы мне такие лекции читали, я бы с них не вылезал! Собственно, он и не вылезал, ни разу не замечал, чтобы он что-то прогулял.
– В целом, – однажды обобщил он, – биофак позволяет каждому найти себе занятие по душе. Если ты любишь, скажем, рисовать, или убивать животных, или ловить бабочек, или просто шляться по лесам и слушать птиц, ты можешь поступить на биофак и сублимировать там все четыре года совершенно легально.
Но дело ведь вовсе не в болтовне, кого я пытаюсь обмануть? Дело в том, где он и чем занят. Почему не рассказал об этом мне? И главное – с кем? В том, что у него нет парня, я был почти уверен, иначе он нашел бы занятие поинтереснее, чем каждый вечер развлекать нас с котом. Однако Игорь упоминал, что видел его с парнями раньше. И нет никакой гарантии, что в один прекрасный момент эти гипотетические парни не появятся снова. И почему-то я был уверен, что мне это не понравится. Конечно, теоретически я не хотел никаких физических контактов между нами, но на практике все было иначе. Например, вчера. Когда он поднялся, его так шатало, что мне страшно стало, пришлось придержать его за талию, пока до дивана тащил. Но даже через этот страх я чувствовал интимность своего прикосновения, все мое тело реагировало на эту близость, и я боролся с неуместными желаниями – прижать его к себе крепче или опустить руку чуть ниже на бедро. Я бы может так и сделал в других обстоятельствах, но именно в тот момент было вообще не до интимности.
– Может скорую вызвать? – предложил я, уложив его на диван и укрыв пледом.
– Пока не надо, – почти прошептал он. – Если только сознание потеряю или задыхаться начну.
– Еще и такое бывает? Как ты с этим живешь вообще? Ведь люди вокруг не знают, могут случайно как-нибудь спровоцировать.
– Ну я обычно контролирую в большинстве случаев. Сегодня просто тебя заслушался, все в красках представил, что ты рассказывал, и остановиться в нужный момент не смог, так и продолжил представлять то, что не надо было.
– И что теперь делать, когда ты уже не контролируешь? Скажи, я ведь никогда с этим не сталкивался.
– Ну… можешь обнять… – неуверенно проговорил он. – Иногда помогает.
Могу, говоришь? Ха! Да я мечтаю об этом уже который день! Я мечтал об этом и тогда, в десятом, и сейчас – с той самой нашей второй первой встречи. И то, что сейчас можно было совершенно официально его обнимать, прижимать, поглаживать по спине, успокаивая, – это было самым настоящим подарком. Спасибо за это неведомым тараканам. Сердце колотилось как бешеное, у него-то понятно – из-за приступа, а у меня чем объяснить? Он ведь тоже это чувствует, как и я его… Будем считать, что это я так за него испугался. Он затих в моих руках, совершенно невыносимо обдавая мою шею своим теплым дыханием. Если бы он был девчонкой, я бы его сейчас… Я бы чуть повернул голову, и я бы…
– Кажется, отпускает, – прошелестел он, и действительно я почувствовал, что жесткие, как будто сведенные судорогой мышцы спины начинают расслабляться. Ничего не знаю, что там у него отпускает, я не отпускаю, не так быстро.
– Слушай, – вдруг вспомнил я, – у меня пауки живут. Ну то есть встречаются иногда. Я их не убиваю. Ты ведь не всех насекомых боишься, я надеюсь?
– Не всех. Вообще никого больше не боюсь. К тому же пауки – не насекомые.
– Как это? – удивился я. – А кто тогда?
– Паукообразные, отдельный класс. Ты чем в школе учился? – Он щекотно хихикнул мне в шею.
– Да, но они же такие одинаковые! – возмутился я. – Не понимаю, как можно бояться одних и не бояться других, их отличить-то друг от друга не всегда возможно.
– Они не одинаковые, у них даже количество конечностей разное, но… Честно говоря, я тоже не понимаю, как это работает. Я на лабах чем только не занимался – резал червей, бил током лягушек, вскрывал птиц, делал чучело мышки. Но почему-то только на… этих… потерял сознание.
– Какая интересная у людей жизнь! Мне кажется, я бы его еще на червяках потерял.
– Да нет, такие слабаки отсеиваются еще на первом курсе, – снова засмеялся он, разгоняя стайку мурашек по моей многострадальной шее.
– Но ты не отсеялся.
– Ну мы же не каждый день с… ними работаем. Да и вообще я могу себя контролировать, когда заранее знаю, что меня ждет.
– А сознание терял?..
– Это как раз было очень внезапно. Я его из кофе выловил.
– Фигасе. Это где у нас такой кофе подают?
– У нас на биофаке и подают, в кофейном автомате. То есть сейчас уже не подают, конечно, после того случая. Я сначала не понял, смотрю – какая-то фигня в стаканчике, выловил ее ложкой и на салфетку положил. А рядом со мной староста наша сидела, она такая салфетку к себе подвинула и так по-деловому, как будто на семинаре каком отвечает, – это переднегрудь бляттэлля германика, обратите внимание на характерно расположенные темные полосы. Я как обратил, так мне сразу и поплохело, сознание потерял.
– Чего блят? – ужаснулся я.
– Blattella germanica – так на латыни рыжие тараканы называются. От этого и блаттофобия.
– А германика почему? Их из Германии завезли?
– Ну их пруссаками называют, но я понятия не имею почему. Я вообще стараюсь держаться подальше от такой информации.
– Но тебе очень "везет" на нее.
– Не только мне. Говорят, это не единичный случай, другим тоже доставалось. Только у нас совершенно бесстрашные девчонки, у кого змеи живут, у кого мыши. Одна привезла с практики из Крыма оотеку богомола, у нее вывелась сотня маленьких богомольчиков, она периодически смешные видосы с ними постит.
Он пересказывал смешные видосы, но его голос доносился до меня как в тумане, я продолжал тихонько гладить его спину, рука сама собой двигалась вверх, туда, где под воротником водолазки была спрятана заветная родинка, и я подозревал, что рано или поздно эта шаловливая конечность доберется-таки до неприкрытой одеждой кожи, чтобы дотронуться и уже попробовать ее на ощупь. Наверное, так бы и произошло, если бы у него не зазвонил телефон. И он тогда просто ушел. А я лег на то место, где он только что был, уткнулся в подушку и закрыл глаза. То, что показывали под моими веками, наверное, лучше не пересказывать, как и то, что творила моя собственная рука в моих собственных штанах. Что же ты со мной делаешь, родинка?
