– Капитан… Фигура, да-с… Не волнуйтесь, поручик. Кому как не вам должно быть известно, что на «Высокую» мы отправляем против норм едва на вдвое. Господа офицеры на укреплениях, вы уж простите, живут в норах как хомяки, и ведут себя ровно так же. Им бы стащить все поближе к себе в запасец… а у нас на снабжении не один форт! – полковнику до нервного зуда хотелось попросту послать не в меру ретивого поручика по матушке, этак с левым кандибобером да на восемь верст… А вот и никак нельзя-с! Поручики, они, понимаете ли, разные бывают… Есть «Его Благородие Господин Поручик», есть «господин поручик», и есть «эй вы, поручик». Поручик Разумовский, хотя бы в силу фамилии, принадлежал, и пьяному ежу понятно, к категории что ни на есть первой. Оттого и приходилось вести себя, увы, точно, как с малым ребенком, втолковывать азбучные истины терпеливо и не по разу.

Его благородию также отчаянно, но, увы, несбыточно, мечталось расчихвостить «его бред-восходительство» казацким манером в тридесятый пень да об заднюю луку на неохватный… корень. Никак нельзя. Цивилистам много сложнее, а армии же все просто: взглянул на погоны, сравнил «геометрию» звезд, ну веди себя соответственно…

На «высоте 203,0», или же, по-местному, на «двухсотом высоком пупыре», командовал пулеметным взводом однокашник Разумовского, поручик Рыков. И от него было достоверно известно, что довоенная норма в пять тысяч патронов на пулемет реальным условиям боя никак не отвечает. Необходимо вчетверо больше, как минимум. Двадцать снаряженных лент при темпе огня до шестисот выстрелов в минуту – голодный паек. Лично немного знакомый с пулеметным делом, артиллерийский поручик знал это теперь уже наверняка. Полковник-интендант, очевидно, не знал, да и знать ничего не хотел, кроме высочайше утвержденных циркуляров.

Чтоб «не сойти с нарезов» и не наговорить лишнего в разумении субординации, поручик коротко щелкнул каблуками:

– Разрешите идти?

– Идите, – в глазах полковника прочиталось неизъяснимое облегчение…

– Равняйсь! Смирно!

От полковника поручик отправился отнюдь не к своему канцелярскому столу. Решение как бы и не созревало внутри, а явилось сразу и целиком. Унтер-офицеры и нижние чины, состоящие при складах, замерли навытяжку в ожидании команды.

– Слушать меня! Есть крайняя необходимость доставить патроны на «Высокую». Дорога под обстрелом, потому пойдут только охотники! Грудь в крестах или голова в кустах! Кто желает – три шага вперед!

Поставить очередной раз жизнь на кон решилось не более половины, но и того – с избытком. Очень кстати под руку подвернулся фельдфебель, памятный по многим посещениям цейхгауза. Семенов? Петров? Да черт с ним, пусть хоть Иванов.

– Ваша бродь, на чем повезем? Лошаков мало и в отчет…

– Ну?..

– А на лисопетах… – в жуткой нехватке транспортных средств, в крепости догадались сцеплять попарно два велосипеда, устроив между ними или сколоченный из чего попало помост или санитарные носилки. Получалось нечто вроде тачки в четыре колеса, но легкой и маневренной, когда ее с грузом хоть в десять пудов толкают всего два человека.

– Грузи! Бегом!

– Слушаюсь!

Резвый бег колонны прервался на второй петле серпантина, огибающего очередную сопку. Дорога оказалась действительно четко пристреляна одной из японских батарей. Сунешь нос за поворот – со святыми упокой. Все тот же фельдфебель рискнул, теперь и хоронить нечего, погон да пряжку… Разбитый почти прямым попаданием велосипедный «тандем» оказался теперь только в виде пары мелких металлических фрагментов, отброшенных причудами баллистики за крутой изгиб дороги. Снаряды рвались с чисто японской аккуратностью, не давая никакой возможности проскочить проклятый участок.

Вжавшись спиною в колючую каменную стенку, Разумовский коротко бросил взгляд по серым лицам, и отчетливо понял: не пойдут. Даже сила приказа, главная сила в армии, уже никак не могла никого сдвинуть с места.

Поручик смахнул ребром ладони катящийся по лбу градом едкий пот. Подхватил за шершавые веревочные рукоятки два первых попавшихся патронных ящика. Глубоко выдохнул, и побежал по дороге к «высоте 203,0». Немного оставалось, с половину версты. И, через несколько невозможно долгих мгновений спустя, вслед ему тяжело и ровно забухали солдатские сапоги…

На лицо полилась холодная до колючести вода, и Рыков отчасти пришел в себя.

– Ваша бродь, вставайте, беда!

Двое стрелков подхватили поручика подмышки и утвердили кое-как вертикально.

– Что… случилось? – уши будто бы были забиты ватой, язык ворочался с трудом, отчаянно ныла спина.

– В штаб – прямое, всех в клочки. А вас, похоже, дверью по хребту… Япошки прут, патроны все, из офицеров – вы один.

Выбора в решении не было, и поручик бросил руку к эфесу шашки. Ладонь впустую хлопнула по бедру, ножны были на месте, болтались кое-как на порванной ременной портупее, а сама шашка – бог весть где. Портупею поручик сорвал и отбросил, чтоб не мешалась, подхватил от убитого рядом стрелка длинную пехотную «трехлинейку» с примкнутым штыком. Легко, как будто и не был только что контужен, гимнастическим прыжком взметнулся на бруствер:

– Р-рота-а! Слушай мою команду! За Веру, Царя и Отечество! В штыки – за мной!..

Мешая уставное «Ура!» с остервенелым матом, стрелки горохом посыпались вниз по склону. В сотне метров поручик некстати споткнулся, и неловко упал снова на левый бок, а когда вскочил, то увидел прямо перед собою японца в средневековых доспехах. Не новость, многие самураи чудесили именно так, бросаясь в бой в дедовской броне и с фамильным мечом, не прихватив даже револьвера.

Клинок блеснул в воздухе и врубился в ложе винтовки, выставленной навстречу поперек, а в следующее мгновение приклад «мосинки» с чавканьем влип японцу в левое ухо и снес того с ног. Не то чтобы Рыков был особым мастером по части фехтования на штыках, просто он оказался на голову выше и пуда на полтора тяжелее. На спину японцу кошкой прыгнул кто-то из стрелков, стал крутить руки. Мимо с винтовками наперевес, хрипло рыча, пронесся десяток матросов. Чуть сбоку от них бежал совсем уж юный, розовощекий мичман с искаженным гримасой страха лицом. От впервые испытанного ужаса штыковой схватки, мичман что-то непрестанно визжал ломающимся голосом и размахивал во все стороны морским палашом, совсем уж негодным оружием в такой атаке…

…Пока что не нашелся, да и вряд ли когда-то найдется тот, кто сможет описать на бумаге и в подробностях рукопашную – так, чтобы получилась правда. Хотя бы потому, что никто из тех, кто ходил в штыки, сам не может ничего толком рассказать…

Вот ты встал, сделал первый шаг… крики, хрип, мат, чья-то кровь бьет фонтаном тебе в лицо… а вот уже и все – кончилось. И ты, смертельно усталый, но – живой…

А вот и мичман – несут…

Военное мастерство привести внешний вид и обмундирование в совершеннейший порядок почти что мгновенно и во всяких условиях, цивильным шпакам недоступно. Офицеры, особенно служащие при штабах, возводят таковые навыки в наивысшую степень искусства, ибо нет там худшего проступка для подчиненного, чем явиться перед начальством хотя бы с одной пуговицей, перекошенной не по форме.

Изрядно запылившийся и взмокший по дороге, Разумовский шел по укреплениям «Высокой» уже почти сущим франтом, даже обмахнув сапоги бархоткой. В офицерской сумке много чего сыщется, ко всем случаям. Причем ежели извлечь наружу все содержимое оной и измерить, то окажется математический парадокс: объем внутренний получится весьма как более объема внешнего…

На форте царила деловитая суета: стрелки и матросы исправляли укрепления, сносили раненых и убитых, собирали на склоне годное к бою оружие и патроны. И все это, как можно, быстро, быстро, быстро! Рыцарские правила ведения войны с каждым днем таяли, как сахар в кипятке. Уже в ближайшие минуты от противника вполне возможно было ожидать «гостинцев» в виде рвущихся над головой шрапнельных стаканов или тяжелых фугасов в окопах. Все были заняты, и оттого поручик как бы скользил между деловитых фигур малозначной тенью; никто не обращал на него ровно никакого внимания. На вопросы о местонахождении начальства каждый без определенности махал рукою, и каждый в иную сторону.