Вечерний воздух густо цвел букетами шрапнелей. Немногие роты все еще продолжали сражаться в почти что полном окружении, отдельным истрепанным батальонам удавалось отступать организованно, почти что в полном порядке. Многие просто бежали. Снаряды, выпущенные вдогонку, валили белые гимнастерки на землю пачками.

Командир дивизии генерал-майор Фок отдал приказ на общий отход и, не озаботившись контролем выполнения оного, первым дал ноги. Согласно Устава, это являлось никак не возможной халатностью, но воинским преступлением…

Теперь уже совсем не крахмальный китель капитана по артиллерии слева крепко промок вишневым. На перепаханной японскими фугасами позиции у него оставалось всего одна годная к бою трехдюймовка, два нижних чина и дюжина снарядов. Бравый на вид фейерверкер в фельдфебельских погонах в пиковой ситуации оказался нескладно суетлив, нервно ковылял на кривых ногах вокруг пустых зарядных ящиков. Молодой батареец с недавнего рекрутского пополнения был, наоборот, даже неестественно спокоен: аккуратным китайским божком неподвижно сидел прямо на земле у орудийной станины.

Совершенно некстати рядом в полной нерешительности стояли остатки пулеметной команды с парой «скорострельных картечниц» на артиллерийских лафетах, не то чтобы без снаряженных лент, а и вовсе без патронов. Командующий ими молодой поручик явно не знал, на что решиться: отступать было стыдно, а драться – нечем.

– Приказываю вам отход!

– Господин капитан…

– Извольте немедленно исполнять! Сохраните пулеметы, еще пригодятся…

– А вы…

– А я приму японцев на картечь, – чтобы не дать повода к бестолковым теперь словам, капитан вынужденно медленно и нарочито грубо повернулся к поручику спиной. Смерть уже тяжело навалилась ему на холку, упрямо гнула голову вниз, и он не смотрел, как номера берут «Максимы» на передки…

– К орудию!..

Получать разнос от начальства очень мало приятно всегда, а ежели еще и ничем не заслуженный – обидно вдвойне. И будучи при этом в несерьезных годах и при не особо высоком чине, сохранять невозмутимую физиономию сложность изрядная, однако же приходится…

Капитан Головань, судя по всему, дошел уже до крайней стадии кипения, почти что сравнявшись цветом лица с медным чайником, пофыркивающим на печурке в углу. Крайние выражения «по флотской методе» еще не звучали, но теперь вполне сгустились в воздухе, на манер грозовой тучи. Впрочем, ротный командир славился отчаянно виртуозным «словесным эквилибром» и безо всякой специальной морской науки. По всеобщему мнению, он обладал удивительным даром и самыми простыми, на поверку обычными, словами вымазать подчиненного грязью от тульи фуражки до каблуков сапог.

Поручику Рыкову оставалось только что и ждать окончания извержения ругательного вулкана, стоя навытяжку и во фрунт. Единственно возможным, без нарушения субординации, представлялось лишь слегка поворачивать глаза и обозревать убранство штабного блиндажа. Картина, увы, была знакома до мелочей: все те же грубо сколоченные щиты на козлах вместо столов и телефонные аппараты на них вперемежку с котелками-ложками-кружками. Еще – патронные ящики вместо стульев и керосиновые лампы на кривоватых столбах под низким потолком. Впрочем, близость к городу привнесла в скупую казенную обстановку некоторый оттенок сибаритства в виде двух полукресел неплохой работы и даже чахлого фикуса между ними…

– …прах побери! Да вы хоть понимаете, что еще одна такая атака, и всем нам здесь со святыми упокой? А у вас три пулемета из четырех в самый… момент молчать изволили! Все вам, вам в первую голову: вода, патроны, стрелков из резерва, а мы вместо того, чтоб отшибать желто…х огнем, в штыки с ними режемся! На третьем люнете стрелки камнями в них кидались, что те троглодиты в жеваного мамонта! Ну что вы молчите, аки сфинкс перед Горным институтом? – Головань, что казалось несуразно странным, был родом из северной имперской столицы.

Повисла неловкая пауза. Капитан в ожидании дежурного «Виноват!» тяжело плюхнулся в кресло, и стал прямо через мундир мять горстью грудь напротив сердца. Заметив это, подпоручик Рашевский неловко и укоризненно кивнул в сторону Рыкова головою и потянулся к кувшину с водой. Ротный исподлобья так зло зыркнул на него, что субалтерн вновь обратился в неподвижную фигуру «без речей», как пишут в театральных программках.

Поручик Егоров вполне старательно изучал схему обороны высоты, а штабс-капитан Можейко вроде был занят как бы даже важным делом: через длинную, во всю «стену», смотровую щель наблюдал в дрянной трофейный бинокль окрестности. Пейзаж вряд ли поменялся в последнее время – безлесые сопки, камни и жухлая трава… Ввиду того, что атака была отбита чуть более часа назад, нового приступа в ближайшем обозримом будущем, по крайней мере сегодня, никак не предполагалось. Не было пока у японцев в заводе такого обычая – бросаться на штурм несколько раз подряд.

Штабные унтера, имея завидный нюх на все и всяческие неприятности, исчезли с глаз начальства еще заблаговременно, так что свидетелей командирских громов и молний оказалось никак не много. Зауряд-прапорщик Винт, как всегда, к 14.00 убыл на кухню снимать пробу, а более в двух ротах, прикрывавших батарею № 5, офицеров не было, впритык хватало ровно на одну. Впрочем, и стрелков оставалось в строю чуть более двух сотен… Плюс – пулеметная команда, также потерявшая более половины личного состава и «штатного вооружения», сиречь «скорострельных картечниц». И если надежда на смену разбитых «Максимок» еще была, то найти в осажденной крепости сугубых специалистов, наводчиков и командиров расчетов, просто не представлялось возможным.

Час тому назад поручик сам короткими скупыми очередями резал японские цепи. На полсотни аршин, считай в упор. Поставить вчерашнего рекрута за пулемет никак нельзя, проще сразу же выбросить патронную коробку в сторону неприятеля. Так вполне может случится куда больше пользы: как-никак более десяти фунтов весу, так что ежели угодить ею кому-то по голове…

Командир огневого взвода молчал, ибо не считал себя виноватым, и даже серьезно задетым непозволительным тоном начальника позиции.

– Что у вас опять стряслось, изволите ли наконец ответить?

– Так точно. Пулеметы номер 2 и 3 замолчали, расстреляв все снаряженные ленты. Пулемет номер 1 – поломка замка, необходимо везти в мастерскую, здесь не исправим. Пулемет номер 4 – пробит двумя осколками кожух охлаждения ствола, меняем на месте. К трем оставшимся пулеметам имеем пять снаряженных лент, патронов больше нет. Оставили по обойме на карабин. Доклад закончен!

– Богородицу со всеми апостолами поочередно…

Рыков вдруг внезапно понял, что ему все это в крайней степени смертельно надоело: всегдашняя капитанская божба и вечные пустопорожние объяснения в том смысле, что дважды два все-таки ровно четыре, а не столько, сколько на данный момент изволит приказать начальство. И не то, чтобы господин капитан решительно не понимал, что пулемет не «берданка», у которой можно сломать разве что штык и только что сдуру. Взвод имеет полковое подчинение, и он, его командир, здесь получается, как бы «чужой». А на таковом, выходит, позволительно в который раз срывать дурное настроение… А нервы у всех не стальной причальный канат с броненосца!

Поручик повернулся на каблуках и, звякнув шпорами, молча вышел вон. Дверь притворил за собой аккуратно, без стука.

Кстати, вот эти самые шпоры господина капитана раздражали просто зверски, давно и особо, хотя и форму одежды не нарушали ничуть. Допустим, пулеметная команда по штату конная, но и что с того, ежели полк давно в обороне, а сами лошади – пока что обозные – уже идут в котел? Нет, фасонит, фендрик… Звякает тут, понимаешь ли!