Как следует обсохнув, мы начали собираться: я одела сорочку, льняное платье серого цвета и опоясалась шерстяной верёвкой с узорами маленьких солнц – подарок мамы на мой восемнадцатый день рождения. Глива предпочитала белый цвет в одежде.

Прошли мы три четверти пути по дороге к дому, когда меня позвала Она. Моя магия. Зов был такой тихий и слабый, что я наверняка бы не услышала, не прислушивайся специально. Лес – моя стихия. Он – сама природа. А я создана, чтобы исцелять природу. Ну, таково моё собственное объяснение дару, с которым я была рождена. Всё, что обладает жизнью, но по тем или иным причинам, сломано, расколото, разделено и не цельно, я могу восстановить.

– Стой, Гли, – замерла я на месте. – Я слышу зов.

– О-о… Я, наконец, увижу, как ты это делаешь? Пожалуйста-пожалуйста!

– Хорошо, – улыбнулась я. – Только помолчи.

Глива, бесшумно хлопая в ладоши, запрыгала на месте, а я заглянула в себя, пытаясь нащупать тонкую ниточку зова о помощи, чтобы пройти по её следу. Несколько шагов на север, и передо мной предстало огромное дерево, ширина ствола которого выходила примерно в два широко-плечных, взрослых мужчины. Но нет, помощь нужна не дереву, оно как раз пышет здоровьем, своей аурой затмевая тоненький голосок ауры поменьше. Намного меньше. Я пригляделась – ничего, кроме высокой травы. Но пострадавший здесь, я чувствую. Тогда я обратилась к внутреннему взору, и вот же! Золотисто-коричневые, блестящие, тонюсенькие, не больше волоска, нити. Тянуться ко мне, зовут. Я опустилась коленями на мягкую траву и руками раздвинула особенно густой пучок, обнаружив за ним крохотного воробья. Он взмахнул одним крылом в попытке отскочить, но, почувствовав мою магию, мгновенно успокоился. Сломанное крыло. Несчастный малыш. Я протянула ладонь, а второй рукой аккуратно помогла ему устроиться в ней удобней. Зафиксировала пальцы левой руки в миллиметре от сломанного крыла и позволила магии литься из моих ладоней золотистым свечением.

И вот я уже лечу высоко в небе, ветер бьёт меня в грудь, взрыхляет перья, обволакивает меня со всех сторон. А я рассекаю воздух, мчусь к высокому дереву, потому что чувствую голод. Опасность! Солнце загородила мощная фигура. Я чувствую кончики острых когтей, рассекающих оперение, когда я подаюсь резко вниз. И я падаю. Кручусь в воздухе, всё ниже, и ниже к земле. Опасность миновала, но на пути другая. Я путаюсь в ветках, бью крыльями и до боли ударяю одно из них. Падаю на землю. Пытаюсь взлететь. Но нет, мне больше не летать.

– Конечно, ты будешь летать, малыш, – шепнула я воробью, как только действие магии закончилось.

Я поднялась с колен и увидела восторженное лицо подруги, стоявшей недалеко от нас, улыбнулась ей и отошла от дерева на несколько шагов, убрав одну руку:

– Давай, малыш, лети!

Воробей, сначала мелко захлопал крыльями, а после, встрепенувшись всей тушкой, взлетел. Сделал круг над моей головой, вызывая у меня и Гливы радостный смех и помчался вдаль и ввысь.

Я бы тоже хотела уметь летать… Рассекать воздух, чувствовать ветер в волосах и парить близко к солнцу…

Люблю свой дар уже за то, что он позволяет мне взмывать вверх хотя бы так.

– Твой дар самое настоящее чудо, – обняла меня за плечи со спины Глива. – Не понимаю, почему тебя должны бояться. Как и не понимаю, почему ты и твоя семья боитесь, что о нём узнает Правитель.

Моя магия, моя внешность, в общем, сама я – исключение из правил нашего мира. В Дхэлле не рождаются девочки с магией, с ней рождаются исключительно мальчики, и строго раз в десять лет.

– Я в последнюю очередь хочу, чтобы меня забрали в замок Дракона, Глива, – немного раздражённо проговорила я, потому что меня злило, что так поступают с магами-мальчиками. Лишить ребёнка родительской любви – что может быть хуже? Конечно же, среди людей я не найду тех, кто бы осмелился вслух согласиться со мной. Мы, дхеллцы, народ преданный, и против Правителя даже не пикнем. – Плюс ко всему, меня просто на просто могут убить.

Я – исключение из правил. А такие исключения либо уничтожают, дабы оно не противоречило тысячелетнему устройству нашего мира, либо изучают, не заботясь о душевном и физическом здоровье подопытного. Для меня не приемлем любой из вариантов, как и для моих родителей. Потому они меня и прячут ото всех.

– Да, о Драконе ходят ужасные слухи. Я и сама люблю их приукрашивать, – хихикнула подруга. – Но ведь твоя магия несёт в себе добро! Вдруг, тебя бы тоже взяли на службу к Верховному Магу? Представь, сколько бы нового ты узнала о магии…

О, я бы с удовольствием познакомилась с Верховным Магом. Узнала бы у него что-нибудь о магии в принципе, и о своём даре, в частности, да и, вообще, почему я случилась. Что я? Ошибка Природы-матери или её подарок своим детям?

Но встречаться с Эзрием-Ях, впрочем, как вообще с кем-либо встречаться, опасно в первую очередь для моей жизни. Так считают мама и папа. Так считаю я сама.

– Нет, Глива. Если о моём даре станет известно сейчас, спустя столько лет, в первую очередь пострадают мои родители. Да и знакомым лучше помалкивать о том, что видели мою магию в действии, – повела я бровью, вызывая испуг на её лице. – Так, что забудь об этих мыслях и пошли домой.

Подруга кивнула, а я вернулась к опасным размышлениям, которые иногда меня посещали.

Родители меня оберегают, даже не задумываясь о том, чем это может обернуться для них самих, если о моей магии станет известно Правителю-Дракону.

Зато об этом задумывалась я. Какое наказание придумает "о, великий и ужасный Властелин-Дракон" Раднар Днарх для простого овцевода и его жены, которые любят своё дитя и скрывают его ото всех – от него! – вот уже восемнадцать лет? Публичная казнь? Отправит к ним наёмников, которые тёмной ночью перережут им глотки? Или он решит задействовать свою магию, спалив их живьём, дотла? Хотя, никто из живших и не видел, как Дракон использует свой огонь, но вдруг он не устоит от соблазна испытать его на моих любимых? Бр-р-р. Даже представлять страшно.

Не знаю, как именно он захочет их наказать, но милосердным точно не будет. Время милосердных Драконов кануло в лету. Всё последующие и нынешний, наверняка, даже не слышали когда-либо слово "милосердие", а если и слышали, по отношению к себе не применяли.

– Нэсса! Лови её, лови!

С Гливой мы распрощались ещё в подлеске, а на встречу мне бежала Чернявка – единственная чёрная овца в стаде моего отца, и самая непослушная – а за ней бежал сам овцевод. Я сорвалась с места, веселясь от вида запыхавшегося отца, грозно размахивающего над своей тёмно-курчавой головой посохом. На этот раз Чернявке удалось добраться аж до самой кромки леса, а тут появилась я и сорвала, наверняка, хорошо спланированный побег. Подхватив, тонкую ветку с травы, я перегородила путь овце и начала направлять её в сторону открытого стойла, громко смеясь в ответ на её недовольное блеянье.

Отец, согнувшись, уперся ладонями в колени, чтобы перевести дыхание, но смотрел на меня, широко улыбаясь. Морщинки у карих глаз отчетливо проступали на загорелой коже от улыбки, взгляд лукаво блестел. Он ужасно любит, когда я смеюсь, постоянно твердит, что звонче и мелодичней смеха в жизни не слышал. Не удивлюсь, если побег организовала не овца, а сам отец, примерно подгадав время моего возвращения.

– Нэсса! – услышала я укоризненное от дома, когда уже закрыла калитку стойла, загнав туда овцу. Мама, всплеснув руками, смотрела на мою непокрытую голову. Видимо, капюшон сорвался, когда я побежала на встречу проказнице. – Я только-только вывела черноту из кожи пальцев…

Я виновато улыбнулась, натягивая капюшон на голову и, нагнав отца, направилась с ним к нашему каменному дому. Он приобнял меня одной рукой и, склонившись к уху, тихо произнёс:

– Честно говоря, она любит заниматься твоими волосами.

– А ты думаешь зачем я их вымываю до блеска? – хитро улыбнулась я ему в ответ.