В детстве, начитавшись и наслушавшись старинных рассказов и легенд про Запорожскую Сечь, про гетмана Сагайдачного, Интер представлял себя в их среде: то плывущим в просторной лодке «чайке» по Черному морю с добычей после Крымского похода, то перед воротами Братского монастыря, прощающимся с вольной казацкой жизнью. Таково было его детское восприятие казацких идеалов свободы, равенства и братства.

От ворот Братского монастыря прекрасно видно, как вверху на холме царит-парит в небесах над Подолом Андреевская церковь. Конечно, этот шедевр Растрелли был построен много позже Братского монастыря, но было абсолютно гармонично явление Андреевской церкви именно на этом месте. Гора, на которой стоит церковь, во времена моего детства жила вместе с нами полной жизнью. Внизу, на склоне горы среди деревьев стоял одноэтажный домик семьи моего одноклассника Бори Т. Обстановка там была самая деревенская. Родители Бори держали коз в загоне рядом с домом. Коварные козы делали вид, что их ничто, кроме травы, не интересует. Однако, стоило мне пройти несколько шагов по загону, сокращая путь к дому Бори, как тут же я получал удар сзади под коленки и вынужден был спасаться от коз, прыгая вперекидную через забор загона. Такая коррида происходила не раз, и не только со мной, так как дорога к дому в обход загона была намного длиннее.

В снежную зиму верхняя часть горы, прямо от Андревской церкви вниз, была нашим горнолыжным стадионом. Дренажный колодец мы превращали в трамплин, обложив его снегом. В солнечный день оттуда видно было заднепровские дали, и во время прыжка казалось, что ты перелетишь через Днепр на Труханов остров.

Однажды, соревнуясь с другими ребятами, я чересчур увлекся и, перелетев гладкий склон приземления, оказался вдруг над метровыми жесткими кустами. Испугаться не успел, лыжи смягчили удар, промяли кусты, но мои штаны и попа были разодраны так, что пришлось ретироваться домой, прикрывая руками и раны, и дыры в штанах. Много лет спустя на трассе скоростного спуска, проложенной по северному склону горы Чегет, напротив Эльбруса, я, в качестве инструктора, водил группу горнолыжников. Это было в апреле и под настом в конце лыжной трассы протекал невидимый сверху ручей. Мы уже сделали пять спусков и на последнем спуске в этом месте наст под моей левой лыжей провалился, лыжа въехала под наст и переломилась, а я пролетел несколько метров по воздуху и приземлился довольно жестко. Настолько жестко, что пластмассовые «стёкла» лыжных очков рассыпались на мелкие кусочки. Моя левая нога была сломана. Несмотря на это, точно так, как в детстве, на горе под Андреевской церковью, когда прелесть солнечного дня, крайняя степень наполнения жизни скоростью движения, почти полётом, были чрезвычайно сильны, я сказал себе и своим приятелям: «это стоило того».

На Почайнинской улице напротив дома бабушки Ина стоял двухэтажный белокаменный особняк Морозовых, состоявших в родстве с семьей бабушки Ина. В конце Войны, в 1945 году в этом доме уже жили другие люди, однако, для меня он оставался домом Морозовых, от него всегда веяло романтической тайной. Бабушка и дед Ина рассказывали, что в 1918 году в Киеве воевали между собой белые, красные, зелёные, немцы, гетман Скоропадский, Петлюра. Перестрелка начиналась с утра и длилась до обеда, когда наступало краткое перемирие; в это время военные от всех враждующих сторон и мирное население шли на базар за провизией. После обеда война возобновлялась. Вот именно во время такого обеденного перерыва и появился в последний раз на Подоле молодой Морозов. Он приехал на пролётке, которой правил сам, был в форме офицера царской армии, переоделся у бабушки Ина в штатское платье и уехал на извозчике, оставив у бабушки свою форму, шашку и пролётку. В его родовом доме уже не было никого, все уехали за границу. И хотя бабушка Ина имела основания думать, что молодой Морозов был революционером, красным командиром, больше ничего она о нем никогда не слыхала, он исчез безследно.

В доме Морозовых были замечательные балконы с фигурными коваными решетками и крыльцо с чугунными колоннами, покрытыми навесом из жести с резными краями. Весной 1945 года, по утрам, на это крыльцо выходила строго одетая молодая дама с двумя прелестными белокурыми девочками. Я ожидал этот выход, прячась за старой липой на бульваре. Девочки казались мне сказочно красивыми и нежными: бело-розовые личики в обрамлении соломенных волос, расчесанных на пробор с двумя косичками, с неизменными голубыми бантами, удивительно сочетавшимися с тёмно-голубыми, почти синими глазами. И довершали общее впечатление от этого явления херувимов белые кружевные, туго накрахмаленные передники. Девочки не были близнецами, вероятно они были погодки, они были почти одинакового роста и очень похожи. Однако, младшая мне казалась милее, вероятно потому, что, когда я осмелился выйти из своего укрытия и подойти поближе, она, как мне показалось, ласково или скорее милостиво посмотрела на меня. Сердце моё сжалось и прыгнуло от радости, да так, что мне становится светло, когда я вспоминаю этот взгляд, даже много-увы-много лет спустя. В то время я еще не читал Есенина, и мне было 10 а не 16 лет, но «тот образ знакомый и милый во мне совсем не угас», более того, много лет спустя этот образ чудесным образом материализовался в виде прекрасной молодой женщины, которая стала моей женой.

Как всем известно, «22-ого июня ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася Война». В то утро в Киеве шестилетний мальчик Интер, вместе с отцом и соседом по квартире на улице Льва Толстого, выбежал на балкон и смотрел на пролетавшие над ними немецкие самолёты. Страха ещё не было. Никто не стрелял, немецкие самолёты спокойно пролетали дальше. Сосед сказал: «наверно, они летят бомбить электростанцию». При этих словах отец Ина спохватился, сообразив, что его судостроительный завод, который был расположен недалеко от электростанции, тоже может быть целью немецкой бомбардировки. Отец передал Ина няне, быстро собрался и уехал на завод. Мать Ина вызвали в редакцию «Киевской правды», где она заведовала отделом. Очень скоро объявили об эвакуации. Отец Ина, Владимир Александрович, получил приказ руководить демонтажем и отправкой оборудования судостроительного завода на Восток. Кроме того, как он рассказал позднее, городской комитет партии планировал оставить его в Киеве для работы в подполье после сдачи города немцам. Молодой (и ещё холостой) секретарь райкома партии, Фёдор Кушнерёв, который был другом Владимира Александровича, сказал ему: «Володя, у тебя дети, жена, ты поезжай, а я останусь в городе.» К сожалению, Фёдор Кушнерёв погиб, его выдали немцам предатели на второй день после вступления немцев в Киев. Предателей было много. Друг отца Ина, дядя Костя Козаченко, который был командиром партизанского отряда у Ковпака, рассказывал, как его отряд вошел в украинское село и их приветливо встретили, напоили и накормили отравленной пищей; многие партизаны погибли, некоторые стали инвалидами на всю жизнь.

Семьи (женщины и дети) работников Киевского судостроительного завода отправлялись в эвакуацию из гавани завода на большой барже, имевшей люки для погрузки и выгрузки зерна. Баржу тянул довольно крупный паровой буксир. Командовал всем капитан Грошев, очень живописный: в морском кителе, в старой форменной фуражке с низким верхом и округлым чёрным блестящим козырьком, из-под которого глядели строгие, но добрые, зеленоватые глаза капитана Грошева. Ещё более живописным капитана Грошева делали пышные рыжие прокуренные усы.

После того, как все разместились внутри баржи, капитан Грошев перебрался на мостик своего буксира, дал гудок и караван тронулся в путь, вниз по течению Днепра. Мать Ина с его годовалой сестрой на руках сидела, как и все, на полу, на днище баржи. Ин большую часть времени проводил на верхних ступеньках лестницы, у люка, откуда виден был буксир, а при поворотах видны были оба берега реки. Около Кременчуга немецкие самолёты бомбили мост через Днепр, заходя на цель один за другим. Наших самолётов не было. Только зенитки плотным огнём защищали мост. Два юнкерса отделились от группы, бомбившей мост, и стали с характерным воем пикировать на буксир. Их бомбы попали в беззащитный буксир, он загорелся, потерял ход. Днепр в то время еще не был перегорожен таким количеством плотин, как теперь, течение реки было очень сильным, и баржу вынесло к левому берегу. Люди, помогая друг-другу, стали выбираться из баржи на берег. Почти сразу же все пошли в сторону села, где был железнодорожный полустанок. Интер помогал матери нести их вещи, мать несла сестру. На полустанке военный комендант организовал для прибывших эвакуированных выдачу продуктов и посадил их на товарный поезд с открытыми платформами. Рады были и этому. Главное, поезд увозит в тыл из-под бомбёжки. Однако, радоваться было рано. Едва поезд набрал ход, навстречу ему низко над степью на бреющем полёте вылетел немецкий самолёт, стреляя по безоружным женщинам и детям на открытых платформах. Самолёт летел так близко, что люди на платформах могли видеть подлеца лётчика в лицо. Вероятно, он попадал, потому что крики и плач людей были слышны ещё долго после того, как он улетел. Поезд шел не останавливаясь. К счастью, больше налётов не было.