– Вот ты сам и признался! Признание – царица доказательств. А отпечатки твои наверняка на тетрадке остались. Наверняка пальцы слюнявил, когда тетрадку листал. Сделают анализ ДНК, и ты попался. Говори, зачем тетрадку взял? – всё тем же спокойным тоном спросил трудовик.

– Роман Степаныч, простите меня, пожалуйста, я только хотел ваши эскизы блёсен скопировать, но их там не оказалось. А тетрадку я на умывальнике оставил, чтоб меня не ругали, когда пропажу обнаружат.

– А по-хорошему попросить не мог? Я бы тебе сам помог с блёснами. То-то я себе голову ломаю: зачем Серёге тетрадь со стихами? А ты, оказывается, тетрадки перепутал. Ту, с эскизами, я ещё в прошлый четверг домой отнёс, кое-что хотел доработать, – сказал Степаныч.

Серёжка стоял растерянный и раскаивающийся, но Роман Степаныч возложил ему руки на плечи и сказал:

– «Вадэ ин пасэ» – ступай с миром и больше не греши.

Итак, следствие закончено, забудьте!

Степаныч отправился в свою мастерскую. Там он уселся на свой вертящийся стул и стал соображать, как бы незаметно вызволить тетрадку из учительской. Просто пойти и забрать нельзя, это ведь тоже будет кражей. Или грабежом, если кто-нибудь увидит. Но и оставить её там тоже нельзя: не дай Бог, доберутся до середины тетради, а там Иветта упомянута по имени.

Только он подумал об Иветте, как дверь его мастерской открылась и вошла Иветта Эдуардовна собственной персоной.

– Роман Степаныч! – сказала Иветта.

– Иветта Эдуардовна! – сказал Степаныч, повернувшись на стуле в её сторону.

– Очень обидно, Рома, что ты мне никогда этого не показывал, – сказала Иветта и достала из своей сумочки заветную оранжевую тетрадь.

– Что обидного? Ты ревнуешь, что ли? – спросил Степаныч.

– Вот ещё! Зачем мне ревновать, если все эти твои стихи – обо мне. Это и так ясно. Я слушала и узнавала наши с тобой расставания и встречи. А в одном месте так прямо и написано: «Иветта, ты как лучик света…». Ты лучше объясни, почему никогда мне эти стихи не показывал?

– Стеснялся я, чего тут непонятного. Боялся, что тебе стихи не понравятся, ты же по образованию филолог, профессионал, Ахмадулину наизусть знаешь. А я – графоман, любитель.

Иветта Эдуардовна подошла к Роману Степанычу, села к нему на колени, левой рукой обняла за шею, а правой пригладила его поредевшую шевелюру: – Стихи твои, Рома, очень хорошие, искренние. А главное, что они о нас, обо мне и о тебе. Какой же ты, Рома, оказывается, романтик!

Иветта чмокнула Степаныча в щеку и встала.

– Пойдём домой, гроза крокодилов, – она чуть склонила голову набок и лукаво улыбнулась, отчего у Степаныча опять перехватило дыхание. – А давай сегодня вместе Иришку из садика заберём, вот она обрадуется, что за ней папка пришёл!

(в рассказе использованы фрагменты из стихотворений автора, опубликованных под псевдонимом – Борис Тёплый)

Оранжевым клинком блеснул последний всполох багряного заката. Кровавое солнце упало за крыши высоток. Тяжёлым чёрным покрывалом опустилось на город беззвёздное московское небо. Мрак окутал школьный двор, и было в этом что-то инфернальное. Не горел ни один фонарь ни во дворе школы, ни на дорожке, ведущей к дому.

Роман Степаныч был не робкого десятка и темноты не боялся. Но здесь, на пустом школьном дворе, он вдруг ощутил себя, как на самом дне бездонной пропасти, в которую даже в полдень не заглядывает солнце.

Ледяная рука какого-то смутного и тревожного предчувствия сжала его так, что у него перехватило дыхание. Набатом забилось сердце. Можно быть сколь угодно отважным человеком, но в глубинах подсознания у каждого героя живут первобытные страхи.

Роман Степаныч достал спички и закурил. Разумеется, он прекрасно понимал, что курить вредно, но сейчас ему важен был сам процесс зажигания спички и раскуривания сигареты. Эти привычные действия должны были унять его неосознанную тревогу, главное: совершать их не спеша. Вместе с сигаретным дымом должны улетучиться и подсознательные страхи.

Сделав несколько затяжек, Степаныч успокоился и продолжил свой путь домой. Он сделал пару шагов, но остановился и чертыхнулся, потому что в этот момент вспомнил, что о чём-то забыл или что-то не сделал. Вот только что? Незакрытый гештальт не давал ему переключиться на обыденные мысли…

Роман Степаныч применил свой испытанный мнемонический метод. Перед его мысленным взором прокрутился, как в ускоренной киносъёмке, весь сегодняшний день с первой утренней чашки кофе до последней вечерней сигареты. Этот метод никогда его не подводил. Вот и на этот раз Степаныч вспомнил, что после окончания уроков он немного задержался в мастерской, чтобы заточить маникюрные ножнички: Олимпиада Петровна с 14-го этажа попросила. Ножнички Степаныч, разумеется, заточил, это для него раз плюнуть, но, как на грех, оставил их на верстаке.

«"Мэмориа минуитор…" – подумал Степаныч. – Память слабеет, если её не упражнять».

Не в правилах Романа Степаныча было нарушать свои обещания. Раз уж обещал соседке занести ножички сегодня же, придётся возвращаться за ними в школьную мастерскую, или «кабинет технологии», как значилось на табличке.

Несмотря на смутные предчувствия, обуревающие его, он чётко, по-военному, развернулся и уверенным шагом пошёл к школе.

«Что-то должно случиться! Что-то необычное!» – пронеслось в голове Романа Степаныча.

Он взошёл на крыльцо, дёрнул ручку двери, она оказалась запертой. Трудовик постучал.

Через полминуты дверь со скрипом отворилась.

– Степаныч, забыл что-нибудь? – спросил охранник Петрович и впустил трудовика.

В вестибюле школы было темно, горела лишь настольная лампа на столе охранника и зелёные огоньки над эвакуационными выходами.

Степаныч попросил у охранника ключ от учебной мастерской, расписался о получении в журнале выдачи ключей, лежавшем под раскрытым томиком Э. А. По, и двинулся по тёмному коридору. Ему ничего не стоило бы самому сделать дубликат ключа от своей собственной мастерской, но он считал это неприемлемым. Раз по инструкции положено брать ключи под роспись, то так всем и следует поступать. Никаких исключений! Порядок – половина жизни!

Когда Роман Степаныч подошёл к двери мастерской, ему показалось, что из-под двери пробивается свет. Что за дела? Он был абсолютно уверен, что выключил свет перед самым своим уходом. Ибо сказано: «Уходя, гасите свет!». Ленивый чоповец Петрович был вне всяких подозрений, он, наверняка, манкировал своей обязанностью делать регулярные обходы охраняемого объекта. Вон, даже форменные берцы успел сменить на мягкие домашние тапочки. А даже если бы Петрович не поленился и дошёл до мастерской, то включать свет в ней не стал бы. Его обязанностью было, наоборот, выключить случайно кем-то оставленный свет.

Неясное предчувствие чего-то неожиданного и необычного вновь завибрировало в сознании трудовика.

Степаныч вставил ключ в скважину, уверенно повернул его, распахнул дверь и решительным шагом вошёл в помещение…

То, что он увидел, заставило его отшатнуться: в помещении школьной мастерской стояло множество мужчин самых разных возрастов, одетых в странные старомодные одежды разных эпох и народов, как если бы здесь проходил бал-маскарад. Шитые золотом камзолы, строгие чёрные сюртуки, сермяжные поддёвки, треуголки с перьями, береты, цилиндры, парики, ботфорты, сапоги, лапти, ухоженные усы и нечесаные бороды… Впрочем, не о каждом из них можно было сказать, что он стоял на полу. Некоторые стояли, будто по колено провалившись под керамическую плитку, словно ушли под лёд на мелководье, другие же, наоборот, висели в воздухе в полуметре над полом.

Роман Степаныч поймал себя на том, что может видеть как бы сквозь своих непрошенных гостей. Но не из-за того, что он обладал особым рентгеновским зрением, а потому, что они были существами полупрозрачными, словно медузы. Даже через двоих, стоявших друг за другом, он мог увидеть третьего. Это всё равно, как через бокал с пино нуар можно читать газету.