Едва мир перестал вертеться, девушка почувствовала железистый привкус во рту. Голову заломило, кожу лица жгло, а от места удара пульсирующей волной растекалась боль.

Атлас перешагнул через нее, как через незначительное препятствие, и вошёл в спальню родителей, где супружеское ложе стало смертным одром. Уверенно шагнув внутрь, он так и не оглянулся, чтобы посмотреть на сестру, лежавшую на полу. Оглушенный стонами умирающего человека, подросток встал у подножья кровати и замер. Сомнений больше не было, они умерли в тот день, когда им всей семьёй пришлось съесть первого в их жизни голубя.

– Атлас, – тихо позвал его Артур, никак не сориентировавшийся, кто сейчас перед ним, и, шаря затуманенным болью взглядом, выхватил из окружения угловатое тело субтильного подростка, замершее возле кровати.

Артур Эванс умирал в страшных муках, но, к своему сожалению, все еще находился в сознании. Непонятно, что было для него было бы хуже: осознание собственной участи или забвение от последствий болезни. Увы, второго он не знал, а перед первым был бессилен.

– Отец, – откликнулся подросток и поднял подушку с кровати, стискивая ее в худых и жилистых руках.

– Ты выпустила его? – взгляд полный понимания и смирения был послан Атласу за спину.

Подросток оглянулся и увидел сестру, совершенно неслышно вошедшую в спальню. Губы девушки были разбиты, на щеке и скуле с левой стороны лица начинал растекаться бордовый синяк от руки старшего брата.

Миа кивнула и стала выглядеть бледнее обычного, хотя, казалось, что бледнее уже некуда, а синяк на ее синеватой, почти прозрачной коже проступил еще отчетливее. Артур только ехидно усмехнулся кривившимся от боли ртом и покачал головой.

– Мне очень жаль, отец, – Атлас сделал шаг, приблизившись к нему, и поднес подушку к желтоватому изможденному лицу.

– Ты мне не сын, – презрительно скривился Артур, на что Эванс младший лишь коротко кивнул, понимая и принимая его слова.

Атлас не раз себя спрашивал, насколько было бы проще это сделать, если бы отец находился в беспамятстве. Этот ответ он знал точно: ни на сколько. Для Атласа точно нет, для отца – может быть.

– Выйди, Миа, – приказал Атлас, – тебе не обязательно на это смотреть.

Девушка не двинулась с места, а только оглянулась на открытую входную дверь, прислушиваясь к звукам и гомону в коридоре.

– Поторопись, – тихо шепнул она, утирая кровь с лица, и четко обозначила, что выходить из комнаты не собиралась, лишь косилась за спину с опаской.

Атлас недовольно сощурился, сверкнув темными и холодными глазами, но не стал тратить время и выпроваживать сестру. Времени и так было в обрез. В конце концов, это и ее выбор тоже. Он его уважает. Если она теперь перестанет уважать самого Атласа – его это волнует не больше, чем отец, отрекшийся от него на предсмертном одре.

– Давай сопляк, или кишка тонка? – вздрогнув от очередного приступа боли, Артур протяжно застонал, а потом еще и ещё, пока не отключился, и опять заметался по постели.

Атлас только и ждал очередного момента забвения и прижал подушку и его лицу. Сжимал крепко и уверенно. Никаких сомнений. Сомнения умерли уже давно вместе со всем его подростковым задором и уверенностью в завтрашнем дне. Тело на постели задергалось в конвульсиях, а Атлас только крепче прижимал подушку к голове отца. Минута, двери, три… Тело обмякло и раскинулось на кровати, и только спустя еще пару минут Атлас отпустил. Воздух вышел из легких Артура с посмертным хрипом, и в комнате наступило долгожданное тихо. Их тихо с сестрой на двоих.

– Нужно позвонить в 911, – Миа, убедившись, что на этот раз сообщит диспетчеру о смерти, а не попросит о помощи, которой они так и не дождались, вышла из комнаты, где старший брат сел возле кровати отца, сжимая голову худыми руками.

Никто, кроме них, не знает об этом и никогда не узнает. Иначе он убьет ее, об этом сестре тоже не обязательно напоминать. Мать поймет, а Ашер убьет брата, если когда-нибудь обстоятельства произошедшего будут преданы огласке в их узком семейном кругу. Теперь Ашер вожак их осиротевшей стаи. Король умер, да здравствует Король. Атласа вполне устраивает роль палача, избавляющего мир от слабых и больных.

Запертая входная дверь распахнулась. Мать успела раньше приезда парамедиков, но не раньше Атласа, выбравшегося из заточения. Надо отдать ей должное, она пыталась. Она почти успела. Несла в руке заветную дозу, чтобы продлить его жизнь еще хотя бы на день. Не смогла. Наверное, ей было жаль. Атласу же было жаль только мать, убитую горем по убитому супругу. Атлас бы оценил бы каламбур, да что-то сегодня было не до смеха, как, собственно, и всю его прожитую жизнь.

– Мэм, детектив Закари, убойный отдел, – в груди у женщины все похолодело, и глаза цвета дымчатого кварца дрогнули и остекленели. – Ваши дети позвонили в 911, – молодой детектив поправил очки и стыдливо прятал взгляд от супруги скончавшегося мужчины.

– Следов насильственной смерти не обнаружено, – черноволосый мужчина в резиновых перчатках со значком экспертной службы на цепочке вышел из спальни и пробежался настороженным взглядом по комнате, задержав его на двух подростках, забившихся в угол.

– Но ваша дочь… – детектив замялся, стесняясь задать вопрос новоиспеченной вдове. – Что у нее с лицом? – поинтересовался коп и осуждающе посмотрел на Атласа, а затем на Шарлотту.

– Я ловила голубей, на улице скользко, – уклончиво ответила девушка и кивнула в сторону корзинки, на что детектив только кивнул, брезгливо сморщив нос.

– У меня нет дочери, детектив, – пусто и безжизненно произнесла Шарлотта и прошла в комнату, бросив ампулы на диван, – у меня больше нет дочери, – шелестом шелковых крылышек бабочек донеслось следом.

Детектив не ответил. Поджал губы и вышел за дверь, закуривая на ходу. Ашер вернулся, когда тело уже увозили. Стоял перед копами с дозой героина в кармане и не дрогнул, когда детектив из убойного допрашивал и его. Как и Атлас. Тот состроил из себя напуганного подростка и к нему даже не подошли люди из социальной защиты, теребившие Мию по поводу следов на ее лице. Та же настойчиво отвечала на все вопросы: «Я ловила голубей!», и когда ее спросили, трогал ли ее кто-то из братьев где-то там, та еще актриса пустила слезу и вцепилась в Атласа, имитируя настолько натуральный плачь, что и он на мгновение поверил.

Когда все вокруг стихло, а на город опустились сумерки, Миа общипывала голубиные тушки и бросала их в раковину под хиленькую струю жижи из местного водопровода и отмывала от перьев и сора. Смерть приходит внезапно, но жизнь продолжается, и им всем нужно что-то есть. Или кого-то. Мать не сказала ей ни слова с той минуты, как вошла, и вряд ли теперь вообще скажет. Атлас же лишь недоверчиво косился то на сестру, то на запертую дверь, то на Ашера, цедившего слова сквозь зубы, но решительных действий относительно брата Эванс теперь уже самый старший не принимал. И то верно, хватит им одних похорон за неделю.

Голубиные грудки уже шкварчали на сковородке, а в квартире стояла все та же тишина. Уже не гнетущая, уже не гробовая, скорбная, горькая, но такая желанная. Он подарил ее им. Им всем и себе в частности.