Раздался ещё один глухой хлопок. Летательный аппарат заметно тряхнуло, а салатовый платок Бендиды медленно опустился в проход между сидениями. Минут через двадцать дверь в задней части «Флинтерии» открылась, и пассажиров пригласили на выход в аэропорту Торонто.

– Процесс телепортации завершён, – сообщил из динамиков голос стюардессы.

– Как вам такое, господин Киэй? – обратился к коллеге Атир, когда они выходили из «Флинтерии». – «Телепортация»! Не раздражает такое слово? Не лучше бы заменить на «перемещение»?

– Пойдёт и «телепортация», – отмахнулся Киэй, слишком встревоженный произошедшим.

– Эх, всего лишь один балл по «ШРЯК», – засмеялся Атир, но тут же смолк и принял серьёзный вид, заметив рядом Бендиду.

«Движение по световому следу! Это ли не предел прогресса и человеческой мысли?» – думал Киэй, спускаясь по трапу. Как и все остальные пассажиры, он не мог знать ответа. Но мысли о том, как далеко можно улететь с такой технологией, будоражили сознание каждого, кто приземлялся в Торонто на таких аппаратах. И всё же эти мысли – и о шутках Атира, о платке Бендиды, о невероятном фотонном следе – таяли при осознании того, что Киэй оказался здесь, в «Сотружестве», в обществе, которое ещё раз кидает истории вызов и пытается отойти от разделения людей на богатых и бедных. Новый социализм «Сотружества»! Вот он! Общество будущего, которое для Киэя всю сознательную жизнь казалось ушедшим в безвозвратное прошлое.

Музыка, которую никто не слышит. Она играет в памяти тех людей, которые когда-то давно застали нечто похожее на «Сотружество». Это подобно отражению в старом треснувшем зеркале. На той стороне мутного стекла, в глубине, за углом лежит страна прошлого, в которой и звучит неслышимая мелодия, забытая, печальная, до боли знакомая и родная – невозвратимая, растворённая в будущем.

Киэй не слышал эту мелодию, но чувствовал, как её отголоски вибрируют в воздухе, резонируя с теми незначительными вещами, которые не замечает обычный человек, занятый жизнью сейчас, сегодня. Который не рефлексирует о прошлом, не вызывает силой мысли бесполезную боль в сердце.

Мелодия отражалась от треснувшей резиновой накладки на ступеньке трапа. Слышалась в отогнувшемся уголке потёртой жестяной таблички «Made in Commonlabouria» на боку тележки для перевозки багажа пассажиров. Угадывались родные звуки и в незамысловатой форме работников международного аэропорта Торонто, в их светлых лицах, в улыбках. Нет, не в тех корпоративных, прописанных в трудовых договорах улыбках сотрудников сферы обслуживания, а в таких, в которых отражается солнечный свет, одеялом накрывающий всех, идущих в будущее не ради блага, свободы и процветания, а ради самого этого будущего.

– Вот это нафталин! – услышал Киэй голос Атира, когда они поднимались по трапу в здание международного аэропорта.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Киэй.

– Только гляньте на это? Какое здесь всё! Даже слова не подберу. Какое-то всё потрёпанное. У нас уже всё это роботы делают.

– Что именно? Улыбаются прибывающим?

– Да хотя бы! – брезгливо ответил Атир. – Здесь как будто всё застыло! Однако я не стану продолжать – для вас это ведь как возвращение домой. Храните, небось, много тёплых воспоминаний о тех временах, когда все ходили в одинаковых серых одеждах и боялись ляпнуть чего лишнего о власти. Гляньте, у них у всех мгновенный переводчик в ухе. Прямо как у вас.

Атира позабавили старомодные мгновенные переводчики в ушах работников. До недавнего времени такими и в Объединённой Евразии и Африке пользовались повсеместно, но из-за постепенного отмирания непосредственного межличностного общения и повального перехода в общение виртуальное мгновенные переводчики теряли популярность. Лишь такие, как Киэй, по старинке таскали в ухе не самый удобный в мире наушник.

Языковед не ответил своему коллеге. Там, в Амстердаме, он не преминул бы парировать слова молодого человека едким и остроумным замечанием. Сейчас же ему больше хотелось сосредоточиться на самом себе и понять, куда же он попал. Что такое это «Сотружество»? Что делают эти люди, кажущиеся Атиру застывшими? Куда они двигаются? И двигаются ли? Не является ли очередная попытка человечества уйти от животной части своей природы попросту тратой времени на мечты об идиллическом существовании, невозможном в материальном мире?

Впереди их ждала очередь, по поводу которой Атир снова выразил недовольство. Затем индивидуальная дезинфекция и обычная для всех пассажиров проверка на наличие вирусов. Но если такая проверка в Объединённой Евразии и Африке воспринималась Атиром как нечто необходимое, цивилизованное, высокотехнологичное и правильное, защищающее людей от эпидемий, то здесь точно такая же проверка оказывалась попранием свободы личности, вторжением в частную жизнь, уравниловкой и пережитком старых порядков. И всё молодому человеку казалось не тем и не так! Вроде и антисептик одинаковый, но вот здесь он горек. И пускают его в камеру тогда, когда не успеваешь задержать дыхание. Вот там, в своём прогрессивном капиталистическом мире, он всегда успевает за три секунды задержать, а здесь за три секунды не успевает и кашляет, и плохо ему и грустно.

– А что вы по поводу всего этого думаете? – поинтересовался у Бендиды Киэй, когда они прошли все требуемые процедуры и оказались в просторных залах аэропорта.

– Всё выглядит по-другому, – рассматривая окружение, ответила Бендида.

– Наконец-то! – воскликнул Атир и ускорил шаг. – Траволатор!

И когда они все втроём стояли на движущихся платформах, держась за чёрный поручень, они услышали громогласное объявление: «Dear friends and guests of the Commonlabouria, use the travolator with caution. Уважаемые друзья и гости “Сотружества”, пользуйтесь пассажирским конвейером с осторожностью».

Бендида звонко рассмеялась. Киэю тоже стало смешно от того, что в международном аэропорту Торонто в русскоязычной версии звукового объявления использовали слова «пассажирский конвейер», а не их английский аналог. Смеялась ли девушка над тем же или просто над хмуростью и отчаянием Атира, Киэй не понял. Но когда Атир увидел улыбку на лице Бендиды, его тревоги ослабли, и непонятная радость наполнила сердце. Всем троим стало почему-то весело и легко.

– Траволатор? – сквозь смех спросил Киэй.

– Траволатор! – повторил Атир, задыхаясь от смеха.

– Сколько это по твоей шкале? Как там она называлась?!

– Десять! Все десять баллов! – радовался Атир. – Только наоборот теперь. Со знаком минус!

Так они катились вперёд на механическом пассажирском конвейере, радуясь непонятно чему и смеясь, глядя друг на друга. И длилась бы эта радость вечно, если бы конвейер уходил в бесконечность. Но конец дороги, по которой двигаешься без затраты сил, неминуем. И гостей уже ждали люди с серьёзными лицами.

– Майор Мэзекью, – отдав честь, приветствовал гостей милиционер в форме. – Товарищ Атир Маворский, товарищ Киэй Карданов и товарищ Бендида Траки. Прошу вас, пройдёмте со мной.

Про таких людей, как майор, обычно говорят: грудь колесом. Этого коренастого майора-солдатика словно отлили из олова. Под его крупными розовыми щеками красовались захватистые поседевшие усы. Смотрел он всегда прямо в глаза, а лёгкая бравая ухмылка никогда не покидала его добродушного лица. В толстом ухе майора тоже помещался мгновенный переводчик, но из-за размера этого уха приборчик казался совсем маленьким, удобным, совершенно незаметным. За спиной у Мэзекью стояли пять милиционеров. Некоторые из них были на голову выше майора, некоторые – шире в плечах. Но все они держались чуть позади своего начальника. По молодым лицам этих парней Киэй понял, что этот Мэзекью для них «батя». Вряд ли хоть один из них знал это русское слово, но если бы знал, то непременно называл бы так майора. Потому что ни «Мэзекью», ни какая другая английская фамилия не в состоянии отразить то, что представлял собой этот бравый человек.