Последнее мгновение их общего тепла неумолимо утекло. Вернуть ничего было уже нельзя. Остались только воспоминания. И детеныш, тихо всхлипнувший во сне, словно захлебнувший густой грусти, наполнившей комнату. Пламя в очаге весело и беззаботно потрескивало и плясало, облизывая толстые поленья. Диверий сел, нежно погладив макушку Неонии напоследок. Его лицо застыло в жесткой, ничего не выражающей, маске. Внутри разгоралась ненависть. Ненависть к себе. Что он натворил! Пора была обсудить план, будущее. Исходя из того, как сложилась Судьба теперь. Он рассказал Неонии о том, как заключил сделку с Юсыем. Но львица не зря была пророчицей львостаи:

– Не многое из этого является новостью для меня. Но я ценю твою откровенность. – Ответила она на его признание.

– Наш сын – прямой наследник Стола Правления, Неония! Идем со мной в замок – и мы заступим на престол и будем править Долиной – Он начал, но заранее знал ее ответ.

– Диверий, я вознежила тебя, и отдала тебе свой Дух. Я подарила свет нашему детенышу … – Тепло пропало из голоса Неонии, теперь уже навсегда, в нем звучала холодная сталь. – Но за Свои ошибки ты будешь расплачиваться Сам. Наше дитя взойдет к Столу Правления, когда придет момент. Когда он будет достаточно силен, чтоб отстоять свои права и свое Королевство. Он придет к тебе в день своего восемнадцатихития, закончив положенное после Донития обучение. Он окрепнет, получит свои дары от Натуры и все необходимые навыки от Учителя, а также, защиту самого сильного мага в Мире териантропов… И только потом придет. Возможно, с ним приду и я. Если ты раскаешься в своем проступке и искупишь его. Сейчас же, стоит нам открыться – и те силы, с которыми связала тебя твоя глупость, испепелят наше дитя одним только взглядом… Прошу, – холодно говорила Неония,– забудь о нас. Держи то, что было, в тайне. Сам расплатись за Свои ошибки, Диверий… Твой сын сможет все изменить для Долины. Но никто уже не сможет ничего изменить для Тебя…– Две золотые слезинки скатились по щекам Неонии с этими словами. – Прощай, Вознеженный мой. Судьба даровала нам так мало времени. Но я была счастлива делить с тобою каждый миг…

– Но как ты собираешься скрывать его? Вертикальные зрачки, если не сразу выдадут в нем Драго, то как минимум, будут бесконечно вызывать вопросы у всех, кто с ним столкнется.

– Отчего им выдавать в нем Драго?? Ты, верно, позабыл, что из всех кланов, такие глаза присущи еще одному, не только Драго. Да и териантропы в львостае, никогда не станут лезть с расспросами. Тем более ко мне. Я найду способ растить нашего детеныша в безопасности и радости, Вознеженный. Но ты должен обещать, что позабудешь о нас… Иначе, даже из твоих мыслей недруги смогут выудить наши образы, и тогда жизнь твоего сына будет так же коротка, как жизнь дитя Измульдины… Его постигнет та же участь, что и бедняжку принцессу. Не рискуй им. Забудь нас.

Поклявшись Неонии хранить их Союз и дитя в тайне, нежно поцеловав напоследок свою семью, Диверий обернулся драконом и полетел в сторону Цкенода, в замок. Неония стояла в дверях, долго наблюдая за тем, как блеск молнии освещал его лимонно-желтую чешую и мерное движение мощных крыльев. Потом только его силуэт. Потом далекая точка потерялась в миллиарде таких же точек – дождевых капель, и Неония затворила дверь.

****

      Возвращение Диверия обрадовало и успокоило паникующих чиновников и Хранителей. Грусть, отчаяние и ужас от произошедшей трагедии, долго витали по всей Долине. Жители пребывали в глубоком трауре на протяжении целого хита. Совет принял единогласное решение – Диверий был единственным Драго и единственным наследником Стола Правления. После необходимого траура, был назначен день Коронации Диверия.

Тронная зала была скромно убрана для коронации, Диверий сам так распорядился. Он не хотел делать большого празднества, хоть Совет единогласно решил, что для поднятия общего Духа долины, чтобы помочь народу забыть горе и начать новую жизнь, териантропов следует взбодрить пиром и балом. Пир Диверий разрешил. Бал тоже. Но организовал все максимально скромно.

С момента последней ночи рядом с Неонией и сыном, линии для Диверия стали нечеткими, и картина мира оказалась навсегда поддета алым, подточена гнилью. Даже пахло гнилью. Каждый шаг к трону, во главе Стола Правления, каждое слово пафосной речи, встречавшего его Совета, каждое “гип-гип ура” на площади, из толпы, которую новому правителю следовало приветствовать… Каждое мгновение этого дня, острым осколком с неровными краями, врезалось в Диверия, причиняя настоящую физическую боль.

– Да здравствует Король Диверий! Призванный служить своему народу верой и правдой! Да здравствует Драго! – скандировала толпа териантропов. Они повторяли эти слова в трактирах и на улицах, передавали от детей к старикам, и верили, что беда позади.

Бесконечное чувство вины, неизбежная ответственность за случившееся… За смерть его близких, их смерть в муках, с переполненным болью сердцем и Духом – Вот чем была для Диверия эта корона. Он совсем не хотел ее. Не такой ценой.

Он не мог уйти в покои раньше, чем бал завершится, и только когда звуки затихли и дворец показался пустым, Диверий оказался в спальне. Сам. Похудевший, осунувшийся, словно привидение, тихо брел он к кровати, на которой раньше спал его названный отец… Одежда висела на нем так, что казалось внутри рубашки никого нет. Руки дрожали. Он знал, но все еще надеялся… Стоило взяться за покрывало на постели, как сзади раздался знакомый холодный хриплый хохот.

Правитель Диверий обернулся. У камина стоял черный большой угловатый Маг.

– Юсый… – одними губами прошептал Диверий. Самое страшное сбылось. Это все было по-настоящему. И это была его вина. Только его вина.

– Рад, что ты меня помнишь. – Развязно кивнул Юсый. Он подошел к полке с графинами, и налил себе янтарный еловый сок в тонкий хрустальный бокал. Слегка поясничная, Маг приподнял бокал, провозглашая тост: – Да здравствует король Диверий, обязанный служить Мне верой и правдой.

Глава 2

      Лакония лежала совершенно обессилевшая. Сознание то и дело покидало ее, и женщина погружалась в короткий беспокойный сон, в котором заново переживала обрывки предыдущих нескольких часов мучений. Вдруг приходя в себя, она лихорадочно обшаривала взглядом, освещаемую вспышками молний, комнату, ощупывая руками покрывало, в поисках чего-то, или кого-то. Снова убеждаясь, что она совершенно одна, Лакония отчаянно вздыхала – сил не было даже на стон. Она так хотела крикнуть, позвать, спросить. Детеныш? Нигде нет детеныша… Острота страшного предчувствия выбивала почву из-под ног сознания Лаконии, и от страха, она опять впадала в беспокойный сон…

Ей виделось, как над ней склоняется знакомое лицо, и Вознеженный ласково приговаривает: “Ты молодец, ты умница… Еще немножко… Я рядом”. Его теплая родная ладонь вытирает испарину со лба стонущей жены. У изножья постели возится деревенская повивальная Жапка, низкорослая, с выпученным глазами и зеленоватой кожей, она ворчит себе под нос что-то о слабом Духе Лаконии, о глупости Мудрого Лиса, который позволил жене снова пытаться даровать свет детенышу… Но во всех этих обрывках воспоминаний нет самого важного: Лакония не слышит крика. Такого желанного крика нового живого существа… И тот же страх, что погружал ее в беспамятство, вырывал ее оттуда, стоило мелькнуть этим мыслям.

Минуты ожидания казались часами, часы длились как дни. Самое невыносимое было просто вот так лежать, одной, в полутемной комнате, зловеще вспыхивающей светом молнии.

Шум листьепадного ливня за окном становился невыносимым. Раскатистый гром пропитывал Лаконию ужасом. Комната наполнилась странными запахами и тенями, в глазах рябило. Потолок начал вращаться, сначала медленно, постепенно ускоряясь. Она почувствовала, что близится конец… Она только и успела позволить себе подумать: “Мне так и не показали мою малютку… Даже если детеныш отпустил Дух, они должны, должны были дать мне его подержать!..”