Карахан Султан смолчала, чтобы ничего не испортить, но смотрела на сына выжидательно. Долго ждать ей не пришлось.

— Валиде, вы возвращайтесь к себе и постарайтесь успокоиться, а я… Я поговорю с Бахарназ. Уверяю вас, ее преступление не останется безнаказанным.

Услышав звенящую угрозу в его гневном голосе, Карахан Султан ощутила самодовольство и злорадство — преступление, устроенное Бахарназ с целью погубить их с Элиф, станет ее собственной погибелью. В таком состоянии сын ее ни за что не пощадит.

Спустя время, когда Бахарназ Султан вызвали к шехзаде посреди ночи, она напряженно переглянулась со своей служанкой, что помогала ей одеваться, так как никакого «покушения» не было, а, значит что-то пошло не так. Не без опаски войдя в покои шехзаде, султанша склонила свою черноволосую голову и поклонилась, а, подняв взгляд, в тревоге наткнулась на полный презрения взор шехзаде Махмуда, восседающего на тахте как всегда расслабленно. Он еще никогда так на нее не смотрел, и это поистине ужасало. Очевидно, все было гораздо хуже, чем она предполагала, раз прежде любивший ее мужчина смотрел на нее с таким чувством, будто ему было неприятно находиться с ней в одной комнате и даже дышать с ней одним воздухом.

— Шехзаде, вы… звали меня? — сглотнув ком в горле, осторожно спросила Бахарназ Султан.

— Звал, — исподлобья смотря на нее, мрачно подтвердил он. Этот пронизывающий тон пугал даже больше, чем если бы шехзаде в ярости кричал на нее, потому что он звучал много опаснее. — Бахарназ, я всегда знал, что ты — не безвинный ангел. Я и сам весьма далек от ангела, потому принимал тебя такой, какая ты есть со всеми твоими недостатками, делая вид, что не замечаю их. И со временем я действительно перестал их замечать. Я ценил твой ум и твою преданность. И в силу этого многое тебе прощал, но тому, что ты совершила этой ночью, не может быть прощения.

— Этой ночью я спала одна в своей холодной постели, забытая вами, как и долгие ночи до этого, — понимая, что нужно спасать себя от чего бы то ни было, с болью в голосе ответила Бахарназ Султан. — И не понимаю, о чем вы говорите, шехзаде.

Шехзаде Махмуда эти слова нисколько не тронули, и он, с опасной неспешностью поднявшись на ноги, медленно приблизился к напрягшейся фаворитке и с тлеющим гневом в темных глазах вгляделся в ее красивое лицо.

— Надеюсь, ты оценишь мою… щедрость, ведь я сохраню тебе жизнь ради наших детей и в память о том, что между нами было, — заставляя ее сердце неистово биться в груди, он убивал ее словами и видел, как тускнеет ее взор и как он затуманивается слезами. Но они уже были не способны разжалобить его. — Ты даже останешься во дворце и продолжишь есть пищу с моего стола и шить себе роскошные наряды на мое золото. Я не отберу у тебя детей и позволю и дальше быть им матерью, потому что это единственное, в чем ты способна состояться. Но отныне я не желаю даже видеть тебя, и это последний раз, когда ты переступила порог моих покоев. И если ты не хочешь, чтобы я все же забыл о жалости и поступил так, как полагается, ты навсегда выбросишь из головы любые гнусности. Можешь идти.

Он развернулся и направился было к тахте, но замер в омерзении, когда Бахарназ Султан не сдержалась и, резко разразившись рыданиями, скользнула на пол на колени и в отчаянии ухватилась за его штанину.

— Молю, Махмуд, не верь им! — сквозь рыдания взмолилась она, понимая, что это ее единственный шанс все исправить. — Так они пытаются разделить нас, чтобы я осталась одна против них, беззащитная и сломленная! Прошу, смилуйся… Я ни в чем не виновата, клянусь! Это все наглая ложь!

Ничего не ответив, шехзаде с ожесточенным лицом шагнул к тахте и опустился на нее с таким видом, словно больше не видел ее перед собой. Когда рука Бахарназ Султан соскользнула с его штанины, она, рыдая, с колен осела на пол, понимая, что его уже ничто не тронет, даже если она будет ползать у него в ногах и рыдать ночь на пролет. Таков уж был ее шехзаде… Но остановиться она была не в силах — ей трудно было поверить, что все обернулось так. Она лелеяла надежду вернуть его, а, выходит, собственными руками навсегда отвергла и обрекла себя на вечные муки быть для него не просто пустым местом, но и объектом презрения в то время, как он будет проводить ночи в объятиях ее соперниц, над которыми она когда-то самодовольно потешалась.

— Охрана! — громогласно воскликнул шехзаде, невозмутимо наливая себе вина в кубок, потому как его теперь уже опальная фаворитка, похоже, собиралась продолжить рыдать перед ним, распластавшись на ковре. — Проводите султаншу в ее покои, — велел он двум охранникам, явившимся по его зову, и в несколько больших глотков осушил кубок.

Те осторожно помогли Бахарназ Султан подняться, но она оттолкнула от себя их руки и, заставив себя притихнуть, чтобы не огласить весь гарем своим плачем, нетвердой походкой покинула покои. А шехзаде, стоило дверям за ней закрыться, задумчиво покрутил кубок пальцами, сумрачно вглядываясь в его грани, а после в неистовом гневе швырнул его в стену, будучи более не в силах притворяться бездушным и холодным палачом, которого не трогают мольбы и слезы той, что когда-то любил.

Покои Бахарназ Султан.

Плетясь по спящему дворцу, Бахарназ Султан впервые чувствовала себя по-настоящему сломленной — никогда прежде ее не душило такое отчаяние и не было в ее сердце столь огромной безнадежности. Она с трудом сдерживала слезы, чтобы по возвращении в покои позволить себе в ужасе перед своей судьбой разрыдаться наедине с собой, но намерению ее не суждено было сбыться. Войдя в распахнувшиеся перед ней двери, она сглотнула и сардонически улыбнулась, увидев царственно восседающую на тахте Карахан Султан, которая, не таясь, торжествовала. Заставив себя через силу поклониться ей, Бахарназ Султан утерла слезу, скользнувшую по щеке, и хрипло произнесла:

— Признаю, вам удалось в который раз обыграть меня, султанша, — она с горечью признала свое поражение, но затем с ядовитой ненавистью в голосе продолжила: — Но так будет не всегда. Вы отобрали у меня мою любовь, лишили меня опоры и заставили пасть так низко, что я теперь буду вынуждена прожить оставшиеся годы с истерзанным сердцем, лишенная любви моего господина. Но у меня осталось то единственное, что вы не в силах отобрать — мои дети. И, клянусь, они-то всегда будут на моей стороне, станут моей опорой и моим утешением. Я снова обрету силу, пусть не с помощью любви, но посредством материнства. Вы ведь именно так стали той, кто вы есть.

Карахан Султан с надменностью выслушала ее, прохладно улыбнувшись, изящно поднялась с тахты и вздохнула так легко, словно беседовала со своим сердечным другом.

— Ты всегда была слишком самонадеянной, Бахарназ. Это тебя и сгубило. Ты считаешь себя умнее прочих, веришь, что тебе под силу любого обвести вокруг пальца, но это не всегда так. Не у одной тебя есть ум и доля коварства в сердце. Возможно, как и я, с годами ты наберешься опыта и научишься вести дела как следует, а может, и нет. В таких обстоятельствах, в которых воевала я в столице ради будущего моего сына, ты не была и никогда не окажешься. Гарем султана многому меня научил, но прежде всего я усвоила одно правило, которое тебе будет полезно запомнить. Если бьешь — бей больно, если предупреждаешь — заставь услышать себя.

Наградив ее снисходительно-насмешливым взглядом победительницы, Карахан Султан с присущей ей грацией вышла из покоев, оставив Бахарназ Султан глотать слезы унижения и гореть в пламени лютой ненависти.

Комментарий к Глава 48. Падение

Буду благодарна, если отметите замеченные вами ошибки и опечатки, а также очень надеюсь на отзывы.

Группа: https://vk.com/validehurrem

========== Глава 49. Возмездие ==========

Спустя неделю…

Вечер.

Топкапы. Покои Валиде Султан.

Оказавшись в покоях, Эсма Султан обвела их взглядом и была вынуждена признать, что Хафса Султан, которую она, как и многие, недолюбливала, все же обладала отменным вкусом, хотя и была склонна к излишней роскоши, в которой султанша обвиняла и свою так называемую падчерицу Сельминаз-хатун. Но последняя жаждала роскоши потому, что никогда ее не знала, а вот Хафса Султан с детства ни в чем не нуждалась, но обожала носить помпезные платья, не приличествующие ее пока еще молодым годам, тяжелые драгоценности и высоченные диадемы, подчеркивающие ее статус при дворе. Она заняла лучшие покои в гареме и обставила их в согласии со своими предпочтениями — изысканно, с размахом, но излишне дорого и кричаще.