— Чего ты хочешь? — сдалась она, чувствуя, как внутри все холодеет от ужаса, вызванного предположениями о том, чего от нее потребует Бахарназ.

— Ты будешь беспрекословно делать все, что я велю, и никогда и никому не расскажешь о нашем уговоре. Будешь вести себя по-прежнему, чтобы не вызвать подозрений. И лишь когда я буду удовлетворена твоими стараниями, ты увидишь свою мать. Но стоит тебе ошибиться — она умрет. Жди приказаний, Альмира тебе обо всем сообщит. Держи, — она протянула к ней ладонь с кулоном, и Элиф Султан, как в дурмане, дрожащей рукой забрала его. — Отдашь матери, если вы все же встретитесь, что целиком и полностью зависит от тебя.

Элиф Султан даже не заметила, как она ушла, невидящим взором смотря перед собой и сознавая, в каком положении оказалась. Теперь она — пленница, вынужденная подчиняться тому, кто ненавидел ее и тех, кого она любила, и грозил ей смертью матери, если она не будет покорной.

Покои Гюльнур Султан.

— Сынок мой любимый, — с нежностью вздохнула Гюльнур Султан, поглаживая его по темным волосам. К ночи ему снова стало хуже — поднялся сильный жар, от которого мальчик изнемогал и заходился в кашле. — Потерпи, Мехмет. Скоро ты поправишься, вот увидишь.

Шехзаде бессильно лежал на материнском ложе, так как Гюльнур Султан боялась оставлять его на ночь одного, пусть лекари и предупреждали ее, что она может заразиться. Но разве это остановит любящую мать, что тревожится о своем ребенке? Испугавшись, султанша вызвала лекаршу, которая, осмотрев шехзаде, сказала, что ничего не может поделать. Дала ему какую-то микстуру, которая должна была временно сбить температуру, и сироп от кашля, но это слабо помогло.

Лежа вместе с сыном и убаюкивая его, Гюльнур Султан не могла отделаться от тревожного чувства, наполняющего грудь. Что же такое с ее сыном, раз он никак не может поправиться? Она молила Всевышнего, чтобы он, наконец, услышал ее и послал Мехмету исцеление, но тот словно бы равнодушно отвернулся от нее, оставив их на милость судьбы.

— А где папа? — в сотый раз за эти дни хрипло спросил шехзаде Мехмет и очень грустно поглядел на мать. Она перестала гладить его волосы и почему-то вздохнула. — Почему он не приходит?

— Он уехал по делам, но совсем скоро должен вернуться. Нужно немного подождать.

Мальчик тоже вздохнул и вдруг сильно закашлялся. Гюльнур Султан и сама чувствовала себя нехорошо, но старалась не придавать этому значения. Сейчас она в последнюю очередь думала о том, чтобы самой не захворать. Главное, чтобы поправился сын, еще такой маленький и слабый.

Шехзаде Мехмет еще долго кашлял и сопел, прежде чем смог заснуть. Гюльнур Султан с облегчением выдохнула, когда это случилось, потому как из-за плохого самочувствия она сама с трудом держала глаза открытыми. Коснувшись лба сына, она поджала губы, так как он был ужасно горячим. Похоже, микстура не помогла.

Надеясь, что к утру ему станет лучше, султанша положила голову на подушку и прикрыла глаза, но перед внутренним взором, как и в прошлые ночи, встали образы шехзаде Махмуда, которого обнимает и ласкает эта Нуране-хатун. Болезненная ревность тут же обожгла ее, сдавила грудь, что не продохнуть. Однако усталость вскоре сморила ее, и султанша забылась беспокойным сном.

Предместья Трабзона.

— Так хорошо… — упоенно вздохнула Нуране, покоясь на мерно вздымающейся мускулистой груди шехзаде. — Слышишь, как стрекочут сверчки? — наедине она позволяла себе обращаться к нему свободно.

Из-за пределов шатра действительно раздавался их стрекот, действующий успокаивающе. Шехзаде Махмуд что-то невнятно промычал, уже проваливаясь в сон после утомительных любовных утех. Нуране оказалась даже слишком пылкой в исполнении его желания, которое, конечно же, оправдало ее непристойные предположения.

Она сама с трудом боролась со сном, но хотела пережить и запомнить как можно больше мгновений этой ночи, прежде чем они вернутся во дворец, где всего этого, увы, не будет. Ни леса, ни шатра, где они только вдвоем, ни дней, с рассвета до заката проведенных вместе, ни ночей, от воспоминаний о которых голова шла кругом, ни прогулок верхом, ни этой упоительной и сладкой свободы.

— Махмуд, ты не забыл о моем желании?

Он выдохнул, понимая, что она не даст ему заснуть в ближайшее время, и разлепил глаза.

— Разве ты позволишь забыть?

Нуране тихо рассмеялась и, привстав на локте на их импровизированном ложе, заглянула ему в глаза. Шехзаде повернул к ней голову и, убрав руку с ее спины, стал лениво перебирать ее густые каштановые волосы, золотящиеся в свете свеч. Ссадина на ее щеке сильно покраснела, но девушка ее не стеснялась, так как видела, что ее господину нет до нее никакого дела — она не портила ее в его глазах.

— Ну и чего же хочет моя неугомонная Нуране?

— Пока мы еще не вернулись во дворец… — заговорила она, упоминая это с толикой грусти. — Хочу увидеть море. Знаю, до него отсюда далековато, но… Кто знает, когда еще мне удастся выбраться из этого гарема?

Шехзаде Махмуд удивился, так как ожидал чего-то более примитивного. Ее голубые глаза так сияли надеждой и тайным страхом, что он скажет «нет», потому он и не смог отказать ей, хотя им уже было пора возвращаться домой.

— До побережья чуть больше дня пути отсюда. Не так уж много, — ухмыльнулся он, и девушка радостно пискнула, бросившись осыпать его лицо поцелуями. — Если хочешь заснуть сейчас, а не на рассвете, тебе лучше остановиться, — насмешливо пригрозил он, но когда Нуране, хихикнув, чуть отстранилась, с вызовом глянула на него и вернулась к поцелуям, шехзаде резко перевернулся и толкнул ее, залившуюся звонким смехом, на подушки. — Ну как скажешь.

Дворец санджак-бея в Трабзоне.

Дворцовый лазарет.

С наступлением ночи ей стало еще хуже. Дышать было так трудно, словно легкие налились металлом. От слабости она даже не могла поднять руку с постели, не прикладывая для этого нечеловеческие усилия. Анна заходилась кашлем весь вечер, и когда этой ночью у нее, лежащей в одиночестве в лазарете, начался очередной приступ, она с содроганием почувствовала что-то липкое на ладони, которую прижимала ко рту. Чуть отодвинув ее, девушка испуганно посмотрела на ладонь и увидела налипшую на нее кровь.

— Кто-нибудь! — попыталась она позвать на помощь, но голос ее был так слаб, что это было больше похоже на шепот, чем на крик.

Она тут же снова зашлась кашлем, и на подушку полетели кровавые брызги, вызывая у нее ужас. С огромным трудом привстав с подушки, Анна попыталась спустить ноги на пол, чтобы дойти до дверей и сказать агам за ними, что ей нужна помощь, но тело не слушалось ее, а кашель становился все сильнее, раздирая легкие, которые и без того полнились болезненной тяжестью.

В растущем отчаянии ухватившись рукой за край тумбочки, соседствующей с кроватью, Анна случайно задела одинокую свечу, освещающую лазарет в такой поздний час, и та с тихим звоном упала на пол, тут же погаснув. Все погрузилось в непроглядную темноту, вселив в девушку еще больший страх.

— Боже, — утерев рот рукой, Анна почувствовала на ней куда больше влаги, чем минуту назад. Дышать становилось все труднее и больнее, и паника сдавила ее грудь. — Нет, нет…— лихорадочно шептала она и, зажмурившись, попыталась из последних сил встать с кровати, но лишь рухнула на холодный мраморный пол.

Звать на помощь она больше не могла из-за того, что горло раздирал странный булькающий кашель. Чувствуя, как кровь уже стекает по подбородку, Анна поползла к дверям, отчаянно надеясь успеть добраться до них прежде, чем случится то, чего она до ужаса боялась.

Но последние силы стремительно оставляли ее, а дышать уже стало просто невозможно и, задыхаясь от собственной крови, как выброшенная на берег рыба, Анна сдалась на полпути к дверям, бессильно повалившись на пол.

В предсмертной агонии лихорадочно сжимая рукой горло, она случайно сорвала с шеи кулон с тигровым глазом. Жалобно звякнув, он упал на белый мрамор рядом с резко затихшей девушкой, что больше не пыталась судорожно вдохнуть. Она медленно-медленно обмякла с лицом, на котором застыло выражение непередаваемого ужаса.