Злость немного уменьшает нечаянно впрыснутое в мозг подсознанием, неожиданное, непонятное — "моя"! О чем это я! Зарок же дал и ее заставил — если операция пройдет неудачно, если шансы сдуются и подняться с этой койки мне светить совсем перестанет, она уйдет. И "моя" не исполнится. Потому что смысл тогда какой? Лежать у неё на глазах говорящим чурбаком, пока ее молодость проходит? Нет, мы так не договаривались!
Дверь приоткрывается и я снова весь превращаюсь в слух.
— Тогда до вечера, meine liebe Freulein? — говорит хмырь в зеленом медицинском костюме и шапочке с принтом в виде кроликов и при этом он ТАК смотрит на Веронику! Прямо-таки взглядом пожирает!
— Угу, bis zum Abend! — цветет эта коза и впрыгивает в мою палату. — Привет, красавчик!
Цветы в руках! И это тебе, Дикий, не банальные розы, до которых ты, возможно, сумел бы додуматься. Но и то не факт, не факт… Это что-то нереально красивое — розовое, из пышных шапок состоящее, моментально запахом своим заполнившее все окружающее пространство. Достает из шкафчика стеклянный кувшин и, набрав из-под крана воды, ставит на тумбочку у моей кровати свой букет.
— А по-немецки слабо? — выдавливаю из себя, чувствуя, как распирает изнутри болезненная, не имеющая права на существование, горькая ревность.
— Nein, nicht schwach, — смеется она и тут же переводит для меня, тупого идиота. — Нет, не слабо! Hallo, Hübscher!
— Хюб… кто? Стесняюсь спросить? — охреневаю я.
— Шшер-р! — рявкает Вероника. — А что у нас сегодня с настроением, м? Чем недоволен мой самый любимый пациент?
И мне, конечно, этого говорить нельзя. Я же помню про возможный сценарий нашей жизни, который будет реализовываться уже буквально через пару дней. Но оно само изо рта вылетает!
— Просто я в школе тоже учился. И помню еще, что означает meine liebe Freulein…
Прекратив тасовать цветы в кувшине, Вероника подходит ко мне. Вместе со своим свежим ароматом, который заглушает для меня даже вездесущий запах этих цветов. Берет за руку. Не чувствую. Вижу это, как будто не меня за руку берёт, а просто, за чью-то отдельную, чужую, лежащую на моей кровати без хозяина, руку. Зачем-то наклоняется к ней, к руке. Ее волосы закрывают от меня, не дают разглядеть, что же она там… Целует, что ли?
— Мне очень приятна твоя ревность… — а в глазах, вдруг поднятых на меня, я вижу слезы! И меня отпускает! Ну, не может она так радоваться моей реакции, если для ревности есть повод!
— Кто этот кролик-самоубийца? — киваю в сторону двери.
Усаживается рядом на кровать. И я не чувствую этого тоже, но вижу, как ее бедро прижимается к моему предплечью. Наверное, можно было бы тепло почувствовать даже через одежду. А если под халатик руку запустить… Я знаю, он короткий у нее… То там… юбка сегодня там, едва прикрывающая колени… И тоненькие телесного цвета колготки… Рукой по ним под юбку… Если бы я мог…
— Захар? — мой взгляд перескакивает с ее коленей в глаза. Улыбается. Она такая красивая, когда улыбается. — Он не кролик, а… хм, скорее заяц. Зайцев Виталий Борисович, бывший ученик моего папы. И не самоубийца, а выдающийся хирург-кардиолог, между прочим. Работает здесь…
— И что в нем такого выдающегося? Внешне ничего вроде не выдается. Разве что, между заячьих нижних конечностей есть что-то особенное?
— Захар! Как тебе не стыдно! Выдающееся у него в голове!
— Ладно, оставим пока в покое обсуждение Виталькиных достоинств. Ответь мне лучше, куда ты собралась с ним вечером? Давай, начинай выкручиваться, meine liebe Freulein!
— Мы с Виталик… ем Борисовичем очень хорошо знакомы, — поглядывает на меня — провоцирует, ждет реакции! — Он в гости к нам приходил домой, когда ещё в папином институте учился. Даже однажды в поход ходил с нашей семьёй! У меня папа — любитель с палатками у костра, гитара там, сплавы по горным рекам… Отец мой ему помогал защититься. Говорил, что у Виталика талант.
— А чего ходил-то к вам? К бате твоему подлизывался? Сам, без протекции, защититься не мог, да?
Я помнил сейчас про Антона и его роль в моей судьбе. И, конечно, не осуждал незнакомого мне Виталика за личное знакомство и дружбу с человеком, от которого зависела его дальнейшая судьба. Но дико хотелось хоть как-то дискредитировать в Вероникиных глазах соперника, удержаться от этого было просто нереально.
— Мог и сам. Но отец его приглашал из симпатии, а он из симпатии к… нашей семье не мог отказаться.
— Конкретнее. К кому из членов вашей семьи он эту симпатию испытывал? Постой-постой! Я сам отгадаю!
— Попробуй.
— К твоей бабушке!
— И к ней, кстати, тоже!
— Не смешно.
— А я разве смеюсь? Представь, как замечательно, что он здесь! Мы вчера встретились случайно в коридоре, а сегодня Виталик спросил, как он мне помочь может. И вот! Я у него попрошу, чтобы он лично поспособствовал… Поговорил с врачом твоим…
Мы ругаемся. Каждый день. И сегодняшний Виталик (и откуда он только здесь за тридевять земель от России взялся!) по сути, всего лишь повод! Просто, кроме гадостей, которые ей говорю, я никак больше предъявить на неё права не могу! Ну, что мне сейчас ей сказать? "Не ходи к нему?" Это ж Вероника! Она не послушает ведь! А вдруг он приставать начнет? Как ему морду набить? Как?
— Нет. Мне его помощь не нужна! Только попробуй пойти!
— Почему? Ты не понимаешь, какая это удача…
— Почему не понимаю? Понимаю! Его я очень хорошо понимаю! Стопроцентную гарантию дам, что заячьи лапки сегодня попытаются сцапать мою белочку! И утащить в свой бундестаг!
— Куда-куда? — хохочет Вероника. — Скажи просто, что ты ревнуешь, и не выдумывай все эти гадости!
Я ревную. Сам понимаю. Но не признаюсь ни за что!
— Я не ревную. Чего мне ревновать? Просто ты одна в чужой стране. Я тебя, сама понимаешь, спасти не смогу. Обидит, падлюка! Вот чувствую, что обидит!
Замолчала. Переваривает. Смотрит в окошко. Губки у неё розовые, нижняя пухленькая такая и вот сейчас… вот… да-а! Язычок высовывается и самым кончиком по верхней!
Это странно и неприятно — в голове возбуждение есть, а в теле ничего не чувствуется. И меня разрывает от несоответствия, от постоянного ожидания — а вдруг сейчас почувствую то щемящее чувство, когда в пах ударяет кровь. Но нет. Только легкие фантомные, похожие на щекотку, боли ещё чудятся мне где-то в районе ног. Не подкрепляемое физической реакцией, возбуждение быстро сходит на нет, оставляя раздражение и почему-то головную боль.
— Захар… — она вдруг залезает ко мне на кровать, сбросив на пол тапочки. Укладывается сбоку, обнимает мое бесчувственное тело и утыкается носом в щеку. — Антон говорит, что я должна улыбаться и верить в лучшее… Но мне… Мне так страшно, Захар… Мне так страшно! Что дальше будет? Как мы с тобой будем жить? Мы будем жить?
Мне хочется её успокоить. Я мужчина. Я обязан быть сильным. Это ей, как девочке, можно плакать! Но я не хочу, чтобы она, вот эта девчонка, которая мне не жена и даже не невеста, которой я ничего не дал, ничего не сделал для которой, вот эта сильная девочка, благодаря какому-то странному капризу судьбы оказавшаяся рядом со мной, плакала!
Я понимаю, она — лучшее, что могло случиться в моей жизни. И то, что я к ней чувствую, не умещается в слово "люблю". Я восхищен ею, я благодарен ей, я потрясён, влюблен, очарован и ещё много-много всего. И люблю. Потому что как не любить ее такую — красивую, умную, искреннюю? И понять не могу, как мог я на других смотреть вообще? Как мог сразу не заметить вот этого всего, что есть в ней? Но признаться, значит, потом, когда ей нужно будет уйти, добавить к её переживаниям ещё и жалость к моим чувствам! Ведь если будет знать, что люблю, не уйдет! Молчать, это — единственный шанс отпустить её!
— Вероника, — зову, чтобы сказать что-то ласковое, утешающее, а что именно не знаю. Очень в любви признаться хочется, порадовать её. Ведь она обрадуется, знаю. Для неё это очень важно. Уверен, не обещания жениться и тому подобное, а именно слова о чувствах важны. — Ты самая лучшая девочка, какую я только встречал в своей жизни. Ты заслуживаешь… всего! Ты у меня умная девочка. Ты не позволишь этому… Кролику… обидеть себя. Не проси его обо мне. Пусть мой фриц-мясник сам полученные деньги отрабатывает! Просто сходи и отдохни с этим… с Виталиком от больницы, от всего этого. Пусть он тебя в кафе, в кино сводит. И не думай, что я обижусь. Отдохнешь и ко мне вернешься!
