1- Автор: Боэций (О вечности)
27 глава.
Агния
— Там ветер сегодня. Надень мою куртку, — Антон кидает на кровать свою кожанку и снова ищет что-то в шкафу.
— Я на минуточку только, — возражаю не потому, что не хочу его куртку надевать, а скорее для того, чтобы обратить его внимание на себя. Он почти не разговаривает со мной. Кормит. Спит рядом. Ну, то есть на диванчике у окна… Вторую ночь. Наверное, боится заразиться от меня. И это правильно. Да. Но это как-то… обидно!
— Не наденешь, никуда не пойдешь! — твердо доносится из глубины шкафа. Он даже не оборачивается ко мне.
— Почему ты мною командуешь? — а мне еще обиднее от понимания, что он прав — там холодно, а у меня своих вещей нет… И я еще болею.
— Потому что ты еще маленькая? — намекает на тот наш разговор в машине, после которого он отстранился, и я хочу развить эту тему, чтобы понять, чем обидела его тогда, шагаю навстречу Антону — не могу так больше! Я хочу определенности! Я хочу ответов на свои вопросы! Я хочу его нежности! Просто чтобы обнимал меня! Дотронуться хотя бы… Но он, держа в руках вешалки с висящими на них наглаженной белой рубахой и пиджаком, обходит меня и устремляется прочь из комнаты.
— Это нечестно! — бросаю в мощную спину и добавляю в закрывающуюся дверь. — Поговори со мною…
В никуда:
— Пожалуйста…
Что я сделала не так? Он пришел за мной. Он целовал. Он был очень рад мне! Он заставил Марка, которого я смутно помню, но который был там, у моего дома… у дома дяди Юры (мысленно поправляю себя), отвлекать недавно нанятую моим отчимом охрану, а сам, рискуя, проник в дом и выкрал меня! Это же что-то значит! Ведь значит же что-то? Я ему небезразлична? Почему тогда сейчас игнорирует? Почему не разговаривает практически?
Натягиваю поверх выданного мне Светочкой спортивного костюма, куртку Антона — доктор, приходивший утром разрешил мне выйти на пятнадцать минут на улицу. Пока медленно застегиваюсь, он возвращается в комнату, удовлетворенно кивает, взглянув на меня, и, не останавливаясь, проходит к шкафу. Забыл что-то. Вздыхаю. Бесполезно спрашивать, куда он и зачем. Отделывается общими фразами.
Строгий костюм ему очень идет. Брюки сидят идеально, подчеркивая узкие бедра. Белая рубашка оттеняет смуглую кожу… У него волосы очень короткие на затылке, почти под ноль… А сверху немного вьются и сейчас они уложены назад. Он копается на верхней полке. Я застываю в метре позади. Не могу оторвать взгляда от того места, где ворот рубашки касается шеи. Мне хочется встать на цыпочки и над ним, над воротом этим, провести языком… По загорелой коже… Какой же он… Потрясающий! Делаю шаг к нему и вдруг замечаю в зеркале шкафа себя — бледную, растрепанную, с воспаленными глазами, с плохо расчесанными волосами — без бальзама они превратились в солому. Антон просто меня не хочет больше! Увидел вот такую вот! Некрасивую! В спортивном костюме с чужого плеча! И все! Тем более, у него жена есть! Тем более, он мне так ничего и не пообещал. И даже не предложил!
Неожиданно для себя всхлипываю и, чтобы заглушить этот звук, чтобы притвориться, что это скрип, шорох, шаги… что угодно, разворачиваюсь и шагаю к двери. Но, оказывается, мои ужимки — лишние! У Антона буквально в ту же секунду звонит телефон. Он достает его из кармана брюк и прикладывает к уху, с подозрением взглянув на меня.
— Да, Вероника? — снова косит в мою сторону, берет какую-то коробку и идет ближе. — Да, она может поговорить с тобой.
Сует мне в руку телефон и молча выходит из комнаты. И я ловлю еще один странный взгляд. Как будто он сожалеет о чем-то! О чем? О том, что я здесь? О том, что спас меня? О том, что привез сюда?
— Вероника?
— Агния! Я так рада тебя, наконец-то, слышать! И Захар рад! Слушай!
— Агния, привет! — в трубку смеется Захар. — Ты как там? Совсем тебя наш Будда замучил? Он такой, да… Но я знаю, как с ним бороться. Я сейчас тебе… Эй, подожди!
На заднем плане обиженный голос Вероники:
— И нечего с чужими девушками столько любезничать!
Захар:
— Вот только встану, ты пожалеешь, что позволила себе это!
Вероника:
— А ты встань уже поскорее! А то я устала быть твоими руками и ногами! Агния!
Непроизвольно улыбаюсь. Они не ругаются. Хотя, конечно, ругаются они. Но не по-настоящему! Они ругаются… как будто развлекают так друг друга. Как будто играют в какую-то, только им двоим известную, игру!
— Да, Вероника?
— Мы послезавтра улетаем.
Куда? В Германию все-таки? Я ж ничего не знаю! Я как будто выпала из жизни! Как будто потерялась!
— В Германию! Антон тебе не рассказывал? Он квартиру продает. Задаток уже перечислили. Билеты куплены.
— Зачем продает? — почему-то цепляюсь именно за это.
— Ну, на операцию для Захара… Деньги нужны… — куда-то в сторону спрашивает. — Почему ей не нужно об этом? Она же его любит… Должна знать о проблемах…
Как в каком-то странном сне, словно Я снова не Я, а увязшая по уши муха, я прощаюсь с Вероникой и Захаром, обещая, как они требуют, потом, через месяц, встречать в аэропорту. Должна знать… Только кто бы мне сказал? Мне не доверяют. Во мне не нуждаются больше в этом доме. И даже для Алика нанята другая няня.
Я ничего не понимаю! Я дезориентирована! Зачем спасал? Зачем, если не нужна? И ту его радость Я помню! Потому охладел, что видел меня больной? Тогда грош — цена таким его чувствам! Мне такие не нужны!
На улице ветер. Снова дождь собирается? Стою на крыльце, подняв вверх лицо. Смотрю в стремительно темнеющее небо. Слышу, как у ворот заводит машину Антон. Зачем я в его доме? Я чувствую себя здесь лишней. Только и уйти мне некуда. Ну, не к дяде Юре ведь, правда?
Антон
Вздыхает. Снова. Крутится на моей кровати. Может, ей опять плохо? Как сегодня в душе.
Вспоминаю, как вошел в комнату и услышал её крик в ванной. Хорошо, что она там не заперлась — успел, поймал практически у самого пола. Бледную. Распаренную от горячей воды. Она совсем обессилела от болезни. Исхудала ещё сильнее. И так была тоненькая, как тростиночка, а тут просто высохла вся.
А я нес её голенькую в спальню. И все понимал — и молодая она чересчур, и только-только выздоравливать начала, и похудела… Только полушария молочно-белой груди, влажной от воды, так призывно подрагивали при каждом моем шаге… И я не мог удержать свой бесстыжий взгляд! Я её не только руками лапал сейчас (руками хотя бы вынужденно!), но и глазами! И тут я не знал границ!
Уложил на кровать. Не успел подумать, что делать дальше — сама глаза открыла. И первое, что сделала — потянула на себя одеяло, скрываясь от моего взгляда! Конечно, она от меня получила всё, что хотела, все, зачем пришла — я ее защитил от отчима, спрятал в своем доме, куда ему путь заказан. Она тогда телом своим просто расплатилась со мною. Да…
Безотчетно захотелось до зуда в кулаках треснуть ими в стену! Не хочет, чтобы я смотрел! Бред? Да бред, конечно! Никто не выменивает девственность на защиту? Или? Впрочем, я был настойчив, а она, возможно, просто не смогла отказать! А в машине целовала… Из благодарности…
…Плачет. Плачет? Точно! Невыносимо! Лежать, Радулов! Лежать, я сказал! Но она ведь плачет! Ей плохо! Я должен… Я хочу! И я отлично знаю, как сейчас правильно — свет включить, сесть на кровать… подальше от нее. И она расскажет, что ее мучает, отчего рыдает. Но поступаю иначе. Так, как эгоистично хочу сам! Практически бесшумно встаю с проклятого дивана…
…Лёг за её спиной, почувствовав, как испуганно дернулась, но не отстранилась, не стала скидывать руку, которой прижал ее к себе вместе с одеялом.
— У тебя что-то болит? — и не узнаю собственного голоса — так хрипло он звучит.
— Н-нет, то есть, да! — путается она.
— Что? — вздыхаю, привычно трогаю ладонью её лоб. Он негорячий.
— Э-э… Сердце? — почему-то спрашивает она у меня.
— Да-а, доктор что-то такое говорил, — пытаюсь сосредоточиться я. Это сложно — ее волосы пахнут моим шампунем, они, откинутые на подушку, сейчас касаются моего лица. Или это я лицом касаюсь их? Неважно… — Та-ак, он говорил, что-о-о если ангиной часто болеть, потом начинаются проблемы с сердцем. Ты часто болеешь ангиной?
