— Скажи, что ты ее мама.

— Что?

Он, конечно же, меня уже не слышит. На том конце провода звучат гудки, а я удивленно смотрю на телефон. Скажи, что ты ее мама.

Так просто!

Я возвращаю мобильный няне и приседаю на корточки, чтобы наши с малышкой лица были на одном уровне.

— Папа звонил? Ты давно тут? Почему папа не сказал, что ты плиехала?

Я злюсь. Той ситуации, что сложилась и из-за того, что мне приходится врать маленькому ребенку. Разве можно обманывать и говорить, что мама, когда это совершенно не так? И почему это должна делать я, а не ее отец? Пусть бы приезжал и все объяснял ей, говорил, почему мамы не было так долго, почему все это время она не приходила. Она только пока об этом не спрашивает, но я уверена, что ей захочется знать.

— Маша, послушай…

— Ты не моя мама, да? — в уголках ее глаз снова собираются слезы. — Ты не соскучилась по мне и не обнимаешь…

— Мама, — киваю я и обнимаю малышку. — Я твоя мама.

Она обнимает меня сильнее, прижимается к моей шее и я чувствую, как маленькая теплая ладошка гладит меня по волосам.

— У тебя такие же класивые волосы, как и у меня. И тоже непослушные, — смеется Маша. — Уложить их так сложно. Научишь меня?

Я киваю, а у самой сердце кровью обливается, а я ведь даже не думала, что подобное произойдет, что уж говорить о маленьком ребенке.

Пока мы разбираемся, Родион решает, что ему нужно наше внимание, и начинает громко плакать.

— А кто там? — малышка удивленно раскрывает глаза. — Лебенок?

— Да, — я киваю.

— Он… наш?

Малышка любопытно смотрит то на меня, то на малыша, пытается встать на носочки, чтобы разглядеть что-то в коляске, но у нее не получается.

— А ты покажешь его мне? А как его зовут? Это твой малыш? Мой блатик?

Снова куча вопросов. Создается ощущение, что девочка постоянно молчит и только сейчас может поговорить.

— Покажу, конечно. Пойдем в дом? — и протягиваю ей руку.

Девочка доверчиво вкладывает ручку в мою ладонь, когда я слышу за спиной:

— Не думаю, что Адама Всеволодовичу понравится то, что вы…

— Ну вот позвоните ему и спросите. А до тех пор, пока не будет никаких распоряжений я, пожалуй, сама решу, что буду делать!

Женщина поджимает губы, но кивает. Берет телефон, но я лишь усмехаюсь.

Уверена, Адам или выключил мобильный, или не возьмет трубку. Это ведь так по-мужски: оставить все проблемы на хрупкие женские плечи и свалить в кусты!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Он такой маленький, — завороженно произносит Маша, смотря на Родиона. — А как его зовут?

— Родион.

— Лодион, — малышка хмурится и дует губки. — Ло… Лоди… А можно называть его по-другому?

— Как по-другому?

— Я Малия, но меня зовут Машей, а его можно клатко называть?

— Роди, — я смеюсь, когда до меня доходит смысл ее вопросов. Она не может выговорить букву “р”, а имя сына по-другому назвать нельзя.

— Лоди, — она вздыхает. — Плидется заниматься с логопедом уселднее, — серьезно произносит она и трогает сына за ножку. Нежно перебирает пальчиками по ползункам и хмурится, открывая и закрывая рот. — Не могу, — наконец, она отвлекается от усердного занятия. Не получится.

— Потом попробуешь еще раз, — я улыбаюсь.

— А почему он плачет?

— Хочет кушать.

— А что он кушает?

— Мое молоко.

— У тебя есть молоко? — девочка смотрит на меня широко открытыми от удивления глазами. — Как у коловы?

Я смеюсь. Она такая непосредственная и искренняя, что я удивляюсь тому, как ее няня может оставаться глыбой льда без просвета улыбки на лице. Это ведь невозможно с таким солнечным одуванчиком рядом.

— Нет, не как у коровы, — серьезно произношу я. — Когда у женщины появляются дети, она может их кормить молоком, которое собирается у нее в груди.

— В глуди? — Маша удивленно смотрит на меня. — У тебя там молоко есть? — и тычет в меня пальцем.

— Есть, — киваю.

— А когда я появилась, у тебя там тоже молоко было?

Я хочу, чтобы прямо здесь и сейчас появился Адам, чтобы послушал вопросы своей дочери и попробовал ответить на них. Почему этим должна заниматься я? Почему чувствую себя виноватой перед девочкой за то, что не появилась в ее жизни раньше? Да как же так можно: не рассказать дочке, что у нее скоро будет братик. И новая мама. Не ее.

— Было, Машунь.

— А как я появилась? — спрашивает она.

— В каком смысле?

— Ну где ты меня взяла? Как дети появляются у лодителей?

Я бросаю негодующий взгляд на няню. Чем она весь день занимается, что не может объяснить девочке элементарных вещей? Или та ее настолько боится, что даже не спрашивает?

— Машунь, а иди принеси игрушки, поиграем.

— Ула!

С веселым визгом Маша убегает наверх, за ней собирается пойти и няня, но я останавливаю ее грозным:

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться.

Она недовольно поджимает губы и поворачивается ко мне, сжимает руки в замок впереди себя и спрашивает не без щепотки раздражения:

— Слушаю.

— Вы с девочкой занимаетесь?

— Чем именно?

— Не делайте вид, что не понимаете. Она задает кучу вопросов, на которые в ее возрасте уже должна знать ответы. Кстати, сколько ей?

Няня закатывает глаза, мол, ну вот, даже возраста ее не знаете, а уже меня учите.

— Ей семь, — спокойно отвечает она. — Недавно исполнилось.

— В этом возрасте она должна хотя бы иметь представление, откуда берутся дети, как их кормят.

— У меня не было необходимости это рассказывать. Девочка никогда не спрашивала.

Я вздыхаю. Не знаю, с какой такой тщательностью Адам выбирал няню, но вот эту неприступную и холодную грымзу он явно выбрал наобум. Ткнул в первое попавшееся резюме и печать поставил “Принято”.

— Адам Всеволодович ответил вам? — уточняю, потому что хочу с ним переговорить.

— Он вне зоны действия сети, — холодно сообщает она.

— Когда перезвонит, прошу вас дать мне трубку, — бросаю ей напоследок. — Можете быть свободны, я побуду с Машей.

— Но…

— Есть возражения? Их вы сможете высказать Адаму Всеволодовичу, когда она вас наберет.

— Хорошо, — она кивает. — Но я останусь с вами. Мне приказано не отходить от Маши ни на шаг.

— Да? И где же Маша?

Мне не нравится ее няня. Категорически. Если Елену Эдуардовну я не хотела принимать, решив, что справлюсь сама, то эта мегера раздражает меня одним своим осунувшимся и вечно недовольным лицом. Она смотрит на девочку как-то свысока, да и отвечает ей так же. А еще я вижу, что Маша ее боится. Я и сама не испытываю к женщине нежных чувств, что уж говорить о ребенке, который видит и понимает все вокруг.

Маша появляется в комнате с большим чемоданом игрушек, вываливает их на кровать, чуть дальше Родиона. Я замечаю несколько кукол, кубики, одежду, всевозможные аксессуары. Девочка улыбается во весь рот, смотря на это все, а затем спрашивает:

— А колмить ты Лодиона будешь?

— Буду, — киваю. — Отвернешься?

Она кивает и поворачивается ко мне спиной. Няня, что стоит поодаль, ошарашенно смотрит на меня, но и слова не подает. Я прикладываю сына к груди, накрываю ту кофтой и говорю Маше:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Можешь поворачиваться.

Она удивленно смотрит на меня и Родиона. Улыбается, а затем спрашивает:

— Ты же не оставишь нас тепель? Меня и Лодиона. Папе будет сложно.

Нет, когда Адам вернется я пропущу его через такую же мясорубку, что пропускает меня его дочь.

Папе будет сложно!!!

Я едва сдерживаюсь, чтобы не съязвить, все же малышка думает, что перед ней сидит мама и она оставила ее. И теперь боится остаться без матери снова. Я не знаю, что ей сказать, но еще больше переживаю о вопросе “Почему ты ушла?”. Что тогда говорить?