– Дуги, – говорил, не слушая никого, глядя в стакан с «Портвейном-72», Онуфрий Степанович. – Парень он хороший, но от дуг нос воротит. Умру, кто дуги гнуть будет? В районе один я остался. В могилу ремесло унесу…
– Дом на него записали, – вторила мужу Варвара Игнатьевна. – Да разве ему нужен наш дом? И сад, и огород какой пропадет… А так он внучек хороший, душевный. Не поймешь только ничего.
– Со словарем-то можно понять, – сказал Онуфрий Степанович.
– Ну уж это конечно…
Геннадий Онуфриевич поднялся, пошатываясь.
– Тост! Я хочу сказать тост! I wish to propose a toast to… Mr. Chairman! Ladies and gentlemen![33] Прошу засвидетельствовать! Я дурак. Их бин дурак!
Ученый плюхнулся на свое место и заплакал. Плечи его задрожали. Бывшая жена погладила его по голове.
– Успокойся, – зашептала она. – Все будет хорошо. Знаешь, что мы сделаем? Давай меняться детьми. Ты мне Шурика, а я тебе Катьку. Мужа я уговорю… Зачем тебе Шурик? Диссертацию ты защитил, сейчас он тебе обуза. А мне очень он нравится. Все знакомые лопнут от зависти. Давай, а, Гена! Тебе же легче будет. Катька, конечно, не сахар, но хоть по-русски понимает. Ну?
Геннадий Онуфриевич продолжал плакать. Сын, перестав есть, удивленно смотрел на пьяного отца. В его глазах было осуждение.
– Па-па… – раздельно сказал он. – Where is the gentlemen's lavatory here?[34]
– He туалет, а уборная! По-русски уборная! Сортир! Понял? Сколько тебе твердить, иностранная твоя рожа! Отхо-же-е мес-то! Вот сколько названий! И не мужской и женский! А общий! В огороде! Два шага налево, три шага направо – там и увидишь плетеное сооружение. Адью! I am tired and sleepy![35]
– Мы его проводим, – сказала Ирочка. – Нуклиев, пойдем с нами, посветишь фонариком.
– I would like a drop of whisky[36]. То бишь водки! Вот черт! И сам скоро по-русски разучусь говорить.
Геннадий Онуфриевич дотянулся до бутылки и налил себе рюмку.
– Итак, майн клайн геноссе старики! Many happy returns of the day![37]
– Пойдем, сынок, я покажу тебе туалет, – Ирочка взяла Шурика-Смита за рукав.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ, И ПОСЛЕДНЯЯ,
в которой Геннадий Онуфриевич Красин идет смотреть фильм «Любовь под вязами»
Геннадий Онуфриевич вышел на улицу. Стоял теплый вечер. Чисто сияли звезды. Легкий ветерок возился в листьях сада… Пахло близким дождем и сеном.
Ученый миновал двор, калитку и сел на бревно у изгороди. Далеко, в центре села, пели девчата. Геннадий Онуфриевич привалился к забору и закрыл глаза. Запахи и звуки стали тоньше, отчетливее. Мимо прошла компания с гитарой.
– Гляди, Красины гуляют.
– Ага…
– А это кто сидит? Дядечка, ты чего здесь один сидишь? Пошли с нами в кино! – возле Геннадия Онуфриевича задержалась девушка в брюках, с распущенными по плечам волосами.
– Что идет? – спросил ученый.
– «Любовь под вязами».
– Я не видел.
– Ну вот и пойдемте. А то все парами, а я одна.
Красин встал, взял девушку под руку.
– Как вас зовут?
– Меня? Надя… Надежда…
– А меня Геннадий Онуфриевич… Гена…
– Я вас знаю. Вы сын бабушки Варвары. Так идемте?
– Пошли, – сказал ученый.
В доме продолжали кричать и бегать. Потом хлопнула дверь, на крыльцо кто-то вышел.
– Красин, ты где?
Это был голос Полушефа.
– Я пошел в кино, – сказал Геннадий Онуфриевич. – Я встретил красивую девушку и пошел в кино. Так и передай всем. Кино называется «Любовь под вязами».
– Желаю приятного времяпрепровождения, – сказал клинописец.
Они отошли от забора. Рука у девушки была нежная и теплая.
– Эй! – вдруг крикнул вслед Полушеф. – Только помни! Киппэнинг!
– Что он сказал? – спросила девушка.
Геннадий Онуфриевич сжал ей локоть и засмеялся:
– Так, ничего… Какое у вас прекрасное имя!
1976, май, Москва
