Начинается бесславная советско-финская. Эдуарда Штефана призывают в армию. А Шацы, чтобы продолжить художественное образование едут в Ленинград, поступают в Академию.

После финской вернулся домой Штефан-старший. И имел неосторожность сказать кому-то из знакомых, что вооружение Красной армии далеко от современного. Через несколько дней его арестовывает НКВД.

Так начинается новый этап жизни семьи.

Но ведь есть старая поговорка – беда не приходит одна…

Не знаю, 22 июня 1941 года или ещё через день пришли за Джозефом Мюллером. Дочь Жозефина, беременная вторым ребёнком, пыталась не дать арестовать отца. Забрали и её. Спустя несколько дней в камере преждевременные роды. Младенца, конечно, не спасли.

А в Одессе, на Белинского, 6 оставалась Анна Мюллер с двумя детьми – Линой и Эдгаром.

Эвакуация, родители Мануэля Шаца с огромным трудом получают билеты на пароход «Ленин». Берут с собой Лину.

Анна Матвеевна узнает, что «Ленин» погиб.

Как тут не сойти с ума. Арестован муж. Арестована младшая дочь. Арестован зять. А тут ещё сообщили, что погибла внучка… Но у неё на руках внук, его нужно вырастить.

Лишь после войны она узнает, что семью Шац не смогли поместить на «Ленин» и дали возможность сесть на другой пароход. Лина осталась жива.

А 16 октября в Одессу пришли румыны.

Задумываюсь, что должна была испытывать Анна Мюллер в те часы, в те дни. Ненависть к советской власти? Желание мстить? Оказывается, человек много сложнее, чем можно представить. Своё горе не могло помешать увидеть горе других. А горе было рядом. В их дворе. Начали выгонять в гетто, уничтожать евреев.

Чтобы Вам стала ясна ситуация, я должен точно описать квартиру Мюллеров: небольшой передний двор ведет к крошечному коридору. Слева от него находится большая гостиная, справа – небольшая комнатка и прямо по коридору кухня. Точно так же выглядит квартира соседей Мюллеров. Осенью 1941 года, когда немецко-фашистские и румынские захватчики вошли в Одессу, единственная разница между этими двумя квартирами была только в том, что в квартире Анны Мюллер был небольшой картофельный погреб, в который можно было легко забраться через отверстие в коридоре. У Грицюков – соседей Анны Мюллер такого погреба не было.

Это были не просто соседи, а хорошие друзья. Когда румынские оккупационные власти объявили, что на следующий день всё еврейское население города должно было собраться в определённых пунктах, тогда сын соседей Анны Мюллер – Николай Грицюк сказал, что он бы тоже быстро соорудил погреб, чтоб укрыть в нем свою жену – еврейку.

Без долгих раздумий, Анна Мюллер предложила спрятать Веру Гинзберг-Грицюк в своём погребе. В эту же ночь Вера Гинзберг на два с половиной года исчезла из родительского дома Николая. Для Анны Мюллер – это было началом двух с половиной лет огромного риска, риска, что её постигнет незавидная участь: быть повешенной с табличкой на груди – она прятала еврейку.

Нужно было понять, что делать с внуком…

Нужно было понять, как зарабатывать на хлеб…

Нужно было понять, как выдержать сплетни двора, что у пятидесятилетней Анны завелся молодой хахаль Николай, так часто он стал захаживать к соседке…

Нужно было еженощно, два с половиной года, выносить ведро в дворовую уборную.

Нужно было улыбаться фашистам…

Когда-то, когда я впервые рассказал эту историю заведующему корпунктом Агентства печати новости Иосифу Пикаревичу, он попросил меня написать «рыбу», по которой их корр сделает статью для выходившей в СССР газеты для немцев. И тогда статья вышла. Но, если история спасения Веры была изложена правдиво, то о судьбе семьи невнятно, а точнее – лживо. Не хотели тогда, в 1975 году, признавать, что немцев Одессы преследовали за то, что они немцы. Будь то отец Святослава Рихтера, или рабочий человек Джозеф Мюллер.

Помню, с каким трудом я получил справку в партархиве, что в годы войны Анна Мюллер помогала подпольщикам, что слушала немецкое радио, записывала новости и передавала через Николая.

И всё же я признателен Агентству печати новости, они не только дали на первой странице газеты фото Анны Мюллер, но и сфотографировали Анну и Веру, спасительницу и спасённую.

После 1956 года собирались в этом доме все участники этой истории. Джозеф Мюллер прожил после освобождения недолго. Я его не знал. Но и с Хелен и с Жози дружил, с Эдгаром Штефаном и с Лииой Шац много общался…

Эвелина живет в Милане. Иногда в Москве, в бывшей квартире отца. Её мама похоронена в Италии.

А я, если иногда бываю в Прохоровском сквере, чувствую вину, что нет берёзки в память Анны Мюллер…

Знаю, что Шиндлер спас 1200 человек.

Мэр Черновиц – 20 000 человек.

Анна Мюллер спасла одного человека, ежедневно рискуя жизнью.

Анна Мюллер спасла Веру Гинзберг.

Вот о ней мне было важно напомнить 22 июня.

Как и архив свой не вёл, так и фотографии не собирал. Запечатлено мгновенье, но ведь уже живем в следующем. И лишь с возрастом начал ценить получаемые от друзей снимки, где нахожусь в кругу близких людей.

И вот вчера Татьяна Гершберг, жена моего друга Эдика Гершберга (по паспорту он был Илья Моисеевич, но для нас навсегда – Дик, Эдик), разбирая архив мужа, нашла и прислала мне снимок, сделанный, думаю, четверть века назад, у нас в комнате, на Черёмушках, где у книжного шкафа Лера Перлова, я и Муся Винер.

Как видно, первая девочка, которую я увидел, с кем познакомился, была Муся Винер. Моя мама дружила с этой семьёй, ещё с медицинского института. Константин Самсонович Винер, отец Муси, закончив институт, стал паталогоанатомом, его жена Наталья Вениаминовна Бульба стала врачом – лаборантом. Их дочь, Муся родилась на три недели раньше меня, 13 ноября 1936 года. Так что меня знакомили уже со взрослой трехнедельной девицей.

Шутки-шутками, но жили мы до войны на расстоянии квартала – мы на Островидова угол Тираспольской, сейчас там сталинка, Винеры на Тираспольской, 13 – между Островидова и Кузнечной. Так что вначале коляски возили рядом, потом выгуливали нас на Соборке, одни книги нам читали…

Казалось бы, война разбросала, но в 1945-ом, Винеры уже жили у себя в старой квартире, которую им при оккупации в целости и сохранности сберегла их довоенная домработница, ставшая членом семьи.

Конечно, я учился в мужской, 107 школе, Муся (чаще её звали Муха) училась в женской, 3 школе, но внешкольное время обычно проводили вместе.

Сколько раз мы слышали – «жених и невеста, тили-тили-тесто», но не смущало. С тех пор я всегда с уверенностью говорю, что дружба между девочкой и мальчиком возможна, совсем не обязательно при этом заниматься сексом.

Муси, увы, давно нет. И это одна из ран, что саднит.

Мы вместе поступили в Политехнический. Вместе окончили электрофак. Пожалуй, и увлечения были общие. Вместе готовили выставку к дискуссии в Политехническом о новом искусстве. Вместе составили самиздатовский томик Пастернака, отпечатанный в пяти экземплярах, сколько брала «ЭРИКА».

Кстати, у Мусиной тёти, Александры Самсоновны Винер была замечательная библиотека русской поэзии, Пастернак был любимым её поэтом, поэтому в наш самиздатовский сборник мы включили как стихи из «Доктора Живаго», которые я привёз из Москвы, получив в подарок от друзей, так и ранние стихи из коллекции Мусиной тёти.

Но Муся стала инженером, притом хорошим, я же ушёл в сторону, увлёкся литературой, журналистикой.

По распределению она уехала на три года в Мордовию. Как-то, будучи в командировке в Москве, я позволил себе сделать круг и залететь в Саранск, тем более, что мы оба решили, что обязательно должны посмотреть, как создают музей Эрьзи, которого мы оба любили, знали, навещали, пока он жил и работал в подвале в Москве.

Но, конечно, притяжение Одессы было огромным. И Муся, отработав срок, вернулась домой. Сказать, что она любила море – ничего не сказать. Она была неутомимым пловцом. Сказать, что она любила походы…