Неуютно стало Губину, и затараторил он еще чаще:

– Мария его в эту школу пристроила. Разведенка она, муж ее бывший в пятом доме живет, Иосифом зовут. Не то грузин, не то еврей, но мужик нормальный. Раньше плотничал у нас в конторе. Его так и прозвали: Оська-плотник. Теперь поднялся, магазин мебельный держит, я им трубы тянул… Чего развелись – не поймешь. То ли она от него ушла, то ли – он от нее. А кто говорит, что ребенок вроде как не его, а непонятно чей. Много разного болтают. Языками-то чесать все горазды. Но они – Оська с Марией – не собачатся. Я слышал, он денег на школу дает, и вооще… Мария-то сама баба не здешняя, из Пскова она, и Даниил у них, стало быть, полукровка выходит. Хороший такой пацаненок, воспитанный – всего раз меня в магазине у отца видел, а как встретит, здоровается… Вон он, кажись, в окошке. Там, сбоку.

Но не слушал Василия Гавриил, молча глядел в темный двор, откуда доносилась тихая мелодия, напоминавшая пение птицы.

Постоял рядом с ним Василий и почувствовал, что начинает его клонить в сон.

Шебутной денек ему выдался. Как только башка выдержала? Измочалился он вконец и об одном теперь мечтал – залечь на койку, вырубиться.

Тронул Губин архангела за плечо и тихо спросил:

– Гаврюш, может, спать пойдем? У меня в шкафу матрац есть. Я бы постелил тебе… А хочешь, на койку ляг.

Снова ничего не ответил архангел. Только стоял, опершись о подоконник, и смотрел во тьму.

– Может, ты вообще не спишь? – осенило Василия. – Ты только скажи мне. Как там у вас – спят? Или как?

Гавриил лишь пожал плечами: «Ложись, – сказал. – Я здесь постою». И снова в окно уставился.

Побрел Василий к своей тахте, присел на край, снял ботинки, стянул рубаху, штаны и бухнулся головой на подушку.

Провалился, как в омут.

И последним звуком, что слышал он, был тонкий, летящий над двором его, над домом его, над мусорными баками и сломанными скамейками, над обшарпанными стенами и покосившимися столбами, куда-то туда, к черному небу, затихающий голос флейты…

И вот представьте себе, что снится вам сон. И не сон даже, а натуральный кошмар. Снится вам, что гонится за вами, допустим, в джунглях какой-нибудь голодный лев. Или того страшнее – какой-нибудь саблезубый тигр. И пусть в жизни не видели вы саблезубого тигра, лишь название такое слышали, но что с того? (Вы же и голодного льва не видели. Разве что сытого – в цирке.)

Так вот, несется он за вами, рычит за спиной, потом делает прыжок, готовясь вонзить вам в спину когти свои и сабли. Падаете вы, уткнувшись лицом в какое-то болото – влажное, душное (это подушка у вас от пота мокрая), – и ждете неминуемого конца…

Но на том кошмар ваш не кончается.

Только собрались вы проститься с жизнью, как зверюга эта ужасная, стоя над вашим телом, переворачивает его лапой и замирает, дыша вам в лицо. Чуть живой от страха, открываете вы глаза (во сне, естественно, открываете) и видите, как тянется к вам клыкастая морда, покрытая шерстью, – один черный нос из шерсти торчит.

И, готовый уже умереть, вдруг замечаете вы…

Замечаете вы на носу этом… кран.

Латунный кран КЛМ-48, ГОСТ 126-61.

Жалобно глядит на вас саблезубая морда и тихим голосом говорит: «Кран у меня течет. Вторую неделю течет. Не могли бы вы мне кран исправить. Замучился я с ним».

Вмиг улетучивается ваш страх. Быстро соображаете вы, что плевое дело – зверюгу вылечить. Всего-то прокладку сменить. Всего-то головку вывинтить, снять клапан со шпинделя, новую наколоть да ввинтить опять в нос его протекающий. Разве что, – отмечаете вы наметанным взглядом, – сильно покорежена у крана головка. Видно, лапой чинить пробовал. А гайку на штоке, поди, пассатижами крутил, грани сорвал, резьбу на шпильке изгадил, работничек.

Однако вам не в облом и новый шток поставить – хоть сам по себе, хоть в сборе с головкой. Всё у вас в сумке имеется, надо только пошуровать.

Но тут обнаруживается, что сумки-то нет! Да откуда и взяться ей? Занесло-то вас сюда, в дебри эти, непонятно как. Один вы здесь, как перст. Ни рычажного ключа у вас с собой, чтобы снять тот кран, ни гаечника какого-нибудь, ни пассатижей, на худой конец. И прокладку где вы возьмете ему, саблезубому? Хоть бы кусок резины, просечку, молоток. Да хрен с ней, с просечкой, – ножом мог бы вырезать, шилом проткнуть.

Только нет у вас ни ключа, ни пассатижей. Ни резины нет, ни просечки, ни молотка.

Снова прошибает вас холодный пот. Снова готовитесь вы принять страшную смерть. Как вдруг этот самый тигр-лев поднимается на задние лапы. Шерсть его каким-то чудом превращается не то в мешковину, не то в рубище какое-то. И стоит он над распростертым вашим телом в этом рубище и смотрит на вас.

Всё смотрит и смотрит.

И теперь уже вовсе не похож на саблезубую тварь.

На человека похож. На длинного, патлатого, с черной бородой.

И понимаете вы, что это уже не сон…

Открыв глаза, Губин сразу всё вспомнил. Ибо не болела голова его на сей раз. И память его была чиста, как стеклышко. Будто не пил он вчера ни грамма. Будто не с помятой подушки он голову поднял, а из баньки только что вылез, напарившись.

Увидел Василий Губин свою комнату, увидел стул хромоногий, а на стуле том – архангела Гаврюху.

Никакого страха уже не испытывал Губин. Да и чего бояться, коли гость, как выяснилось, свой в доску.

– Привет! – сказал Василий, потягиваясь. – Ты что ж, Гаврюша, так и не прилег? Без сна, что ли, вы там обходитесь?

Архангел только улыбнулся краешком губ и поднялся со стула.

– Во, и мне бы так! – мечтательно протянул Губин. – Ночь за ночью сидишь, а всё как новенький. Всех сон сморил, а тебе хоб хны! Все зевают, укушавшись, а тебе еще стаканчик принять не в облом.

Но тут, при последней фразе, почувствовал вдруг Василий Губин, что нутро его подкатывает к горлу. Стакан водки, о котором подумал он, внезапно вызвал у сантехника отвращение. Будто яд плескался в стакане том.

С трудом подавил Василий отрыжку, чесанул глазами по столу, увидел остатки золотистого сока в бутылке, вскочил и залпом осушил ее.

Стало полегче.

Губин обождал немного, сунул ноги в рваные тапки и направился в ванную комнату. Там ополоснул холодной водой лицо, чуть поелозил во рту зубной щеткой, глянул в треснутое зеркало, висевшее над раковиной, и решил, что неплохо бы побриться. Как-никак гость в доме. К тому же не чурка какая-то, а, можно сказать, лицо духовной национальности.

Взял Василий с полки под зеркалом старенькую бритву и поскоблился как мог. Тупенькая была бритва, кожу драла, но ничего, сойдет.

Завершив утренний туалет, Губин вернулся в комнату, где застал гостя понуро стоящим у окна с медной трубой в руках.

Василий решил взять дело в свои руки.

– Значит, так, Гаврюша, – сказал он. – Насчет трубы ты не волнуйся. Я тебе друг али кто? Починим мы трубу твою распрекрасную. Не знаю уж, как насчет праведников, но не может такого быть, чтоб не нашлось кого подходящего. Блоху вон подковали, а трубу не сможем? Хрен… То есть ерунда, хотел я сказать. Зуб даю – починим трубу!

Архангел глядел на Василия с сомнением, но, казалось, искра надежды затеплилась в его глазах.

– Всё! – решительно произнес Губин. – Прям с утреца и начнем. Чего кота за хвост тянуть? Сейчас хлебну чайку вон с теми сырочками, что остались, и пойдем искать. Только нам сперва кой-куда зайти придется. Наряды, понимаешь, у меня скопились, надо пару-тройку оприходовать. А вдруг заодно и насчет трубы твоей чего-нибудь выяснить сможем… Мы сперва к Петровичу поднимемся – он по всяким там компьютерам спец. Этот, конечно, нам не помощник. Вот будь у тебя, к примеру, электронная гитара, тогда другое дело. Потом надо в девятую квартиру зайти. Ну, здесь тоже ничего не отколется. Писатель там живет, проку с него мало. А вот ежели с теми двумя управимся и к Наумычу успеем заглянуть, то кто знает? Сам он докторишка, по части трубы не волокет. Однако докторишки разных людей лечат. Потрясем его, поразузнаем. Вдруг вспомнит нужного человечка? Наумыч поболтать-то горазд. А если и здесь облом, то завтра же по городу рыть стану. Всех перелопачу, но найду! Не может не быть!.. Щас только сумку с инструментом найду. Куда ж я ее запихнул? Вот она – сумка… Собирайся, Гаврюша, пойдем к Петровичу.