Уставший бояться Василий решил идти напролом.

– Ну, ладно тебе, ладно! Кончай базар! Не кати баллон! – зачастил он в лицо балахонщику. – Скажи, наконец, чо те надо? Откуда взялся? Зачем трубу приволок?.. Не томи душу, едрить твою!

Он ожидал, что серый в робе взъярится, и снова приготовился рвануть в коридор, к ванной. Но тот заговорил голосом нормальным, даже чуть притихшим.

– Не ведаешь, что творишь, Вася, – сказал он грустно. – Все вы не ведаете. Оттого и час ваш настал… Послан я сюда, Василий, чтоб Судный день трубить… Время пришло, Вася… Время.

Он поднял надраенную трубу и покачал ею перед лицом сантехника.

На душе Губина сделалось муторно. И вновь припомнился ему давешний разговор двух старух на скамейке.

Да что ж это такое, граждане? За что свалился ему на голову этот псих в мешке? Чем таким провинился он, Василий Губин, что должен вот здесь – в квартире своей, – не опохмелившись поутру, не приняв для здоровья ни грамма, выслушивать всю эту хренотень? За что ему напасть такая?

Он сделал глубокий вдох, поднялся со стула и выпалил, ошалев от собственной смелости:

– А шел бы ты лесом, папаша! Валил бы куда подальше… Где квартира твоя? Ступай, откуда пришел!

Ни один мускул не дрогнул на лице бородатого. Ни одна складка не шевельнулась на балахоне. Взгляд немигающих глаз его стал прежним – таким, как был в первую минуту появления перед Василием.

И вновь поднял он руку.

А через секунду Губин заскользил по немытому полу своей квартиры, по серому, в пятнах, линолеуму. Заскользил, как бумажка, гонимая ветром. Заскользил – и въехал, впечатался спиной в желтую стену.

Свет померк перед глазами сантехника. Неведомая сила держала Василия, припертого к стене, не давая пошевелиться.

И вдруг потащило его куда-то вверх.

Руки Губина упали плетьми, ноги потеряли опору, и он обнаружил себя висящим на стене, в полуметре от пола…

Висел он там!

Висел, как картинка на гвоздике!

Одурманенный мозг Василия больше не хотел иметь с ним дело. Темная пелена затянула пространство, скрыв обшарпанный платяной шкаф, круглый стол с одинокой бутылкой, колченогий стул у окна, лампочку под потолком, скрыв ужасного серого гостя, стоявшего посреди комнаты.

Воцарился мрак…

Спустя немалое время после описанных событий, а точнее – в три часа пополудни, любой, кто заглянул бы в квартиру, где жил сантехник Губин, обнаружил бы следующую картину.

Вася Губин сидел на полу, опершись спиной о стену. Ноги его были вытянуты, ладони рук покоились на коленях. Голова сантехника была наклонена чуть вперед, в широко раскрытых глазах проглядывалось любопытство.

Перед ним на скособоченном стуле сидел пожилой человек с густой бородой и длинными, до плеч, волосами. (Впрочем, и волосы, и борода, надо отметить, – без малейших признаков седины.)

Одежда на человеке, сидевшем перед Василием, была не совсем обычной. Представляла она собой хитон из груботканой материи серого цвета. Широкий вырез открывал ключицы, складки хитона почти целиком прикрывали руки, скрещенные на груди.

Пожилой человек о чем-то рассказывал Губину, напряженно внимающему его словам.

«…и вот с тех пор каждый год шлют на Землю посланника в образе человеческом. Дабы обозрел он дела людские, в греховности людской убедился. А коли увидит, что не образумились они, коли поймет, что нет боле надежды, тогда должен сигнал подать… И уж в ответ ему воспоют трубы небесные… И прозвучит глас… И наступит День Судный», – закончил Гавриил свой рассказ.

Губин минуту помолчал, силясь переварить полученную информацию.

– Значит, говоришь, каждый год архангела шлют? Туда-сюда гоняют?

Гавриил нахмурился.

– Не архангел я, – строго сказал он. – Посланник токмо. Не ровня архангелу.

Василий перечить не стал. В небесной иерархии он не разбирался. Хотя про архангела Гавриила что-то слышать ему приходилось. То ли от бабки, то ли от кого-то еще. Потому для ясности все-таки задал вопрос:

– А отчего ж тогда тебя Гавриилом зовут? У вас что, их там много – Гавриилов-то?

Ляпнул и тут же прикусил язык – испугался обидеть.

Но гость лишь усмехнулся и, словно передразнивая, ответил – его же, губинским голосом:

– А у вас здесь что, Василиев мало? Иль тебя одного так нарекли?

Губин предпочел оставить этот скользкий вопрос без ответа. Но про себя решил всё же называть Гавриила архангелом. Звучало как-то солиднее.

– Хорошо, – сказал он. – Это я просто так поинтересовался… А вот насчет Судного дня. Вот, допустим, протрубят его. Потом-то что будет?

– А ничего не будет.

Гавриил развел руками.

– Так уж и ничего? – усомнился Василий.

– Ничего, – повторил архангел. – Покой… Мир, покой и благоволение в человецах.

– Покой?.. А ты же говорил, что кому как. Говорил, что каждому статью дадут по делам его, – попытался уточнить любопытный сантехник.

– По делам, – ответил Гавриил. – Каждому – по делам его. Ибо сказано…

– Погоди, погоди, – перебил Губин. – Насчет «сказано» это я помню. Ты лучше объясни вот что. Раз не всем такая благодать светит, то мне вот, к примеру, как?

– Грешен ты, Вася, – грустно сказал архангел. – Грешен… Потому…

– Кранты, значит, – подытожил Василий.

Архангел Гавриил вздохнул и отвел глаза. Лицо его снова исполосовали морщины.

– Да ладно! Чего там, – махнул рукой Губин. – Не бери в голову, Гаврюша. Всё путем.

Лицо архангела было скорбным и строгим. И тень тоски узрел в нем Василий. Не будь тот архангелом, подсказал бы ему Губин, как развеять тоску – магазин-то рядом. А так – неловко было предлагать.

– Ну а насчет трубы своей чего ты говорил? – попытался он отвлечь собеседника от грустных мыслей. – Чо там с ней приключилось?

Гавриил опять вздохнул:

– И на мне грех… Не уберег трубу. Не уберег… Разверзлись хляби небесные, огонь сошел. Не уберег трубу. Грех на мне.

Только теперь сантехник заметил на медной трубе глубокие вмятины.

– И чего ж будет? – Василий, проникся к гостю сочувствием, но в то же время испытал некоторое облегчение. – Трубить-то тебе когда?.. В смысле, когда решить должен насчет сигнала?

Его всё еще терзали сомнения по поводу услышанного. Складно рассказывал старикан. Но как-то не очень верилось.

– Да теперь-то что толку? – ответил Гавриил. – Не сам я выбираю, когда сигнал подать. Знак будет… Коли не исправлю трубу до той поры, не быть мне. Низвергнут в бездну. И поделом.

Василий почесал в затылке, подумал и указал в сторону надраенного тромбона.

– Хошь, погляжу? Может, чего придумаю.

– Нельзя тебе, – архангел отстранил руку с трубой. – Праведник нужен.

Василий понимающе кивнул.

– Ясненько… Праведник, значит? Без грехов который. Да где ж ты его найдешь? Повывелись все. Может, тебе куда в другое место слетать? – Губин оживился. – Послушай, Гаврила. Я тебе не указ. Но только ты уж мне поверь: здесь искать – дохлое дело. А там где-нибудь, глядишь, и отыщется. Подумай, а? Найдешь там человечка подходящего, безгрешного, трубу починишь и протрубишь как положено.

Архангел молчал.

– Я бы тебе помог с трубой, – продолжал развивать свою мысль Василий, – но ты же сам сказал, что нельзя мне. Да и я не козел, понимаю. Нельзя так нельзя. А в другом месте кто-нибудь и нашелся бы. Есть же такие места, не может не быть. Поискать только надо.

Гавриил отрицательно покачал головой.

– Нет, не мне решать. Куда послан, там и трубить. – Он посмотрел на Губина, и голос его дрогнул. – Ты бы отыскал мне праведника, Вася.

Слова прозвучали по-доброму, но сантехник поежился.

Грешен был Василий Губин, грешен. И хотя уже третий час сидел он у стены, куда вначале пригвожден был архангелом, а затем прощен и помилован, хотя узнал он за те часы много такого, чего не узнал за всю прежнюю жизнь свою, однако всё еще металась душа его между сомнением и верой. То и дело нашептывал ему чей-то вкрадчивый голосишко: «Ой, фуфло всё это, Вася. Ой, фуфло!.. В ментовку надо смотаться, в ментовку».