Губин заерзал и, словно спохватившись, шлепнул себя ладонью по лбу:

– Праведник… Праведник… Да ведь знаю я, кажись, одного… Точно!.. Послушай, Гаврюша. Может, ты меня здесь обождешь, а я сбегаю, выясню? Был тут один. Точно был!

Если бы глянул Гавриил в глаза Василия, не стал бы и отвечать ему. Да вот незадача – попала тут сантехнику в глаз пылинка. И стал он тереть глаза кулаком, начал головой трясти, повторяя: «Ах, чтоб тебя, чтоб тебя… Прости, Гаврюша. Пылища кругом. Пол грязный, зараза. Приду – помою. Точно помою… Это ж надо!»

И старался изо всех сил не думать о ментовке. О чем угодно, только не о ментовке!

О магазине думал, об отделе винном, о водке думал, о пиве в бутылках, о пиве в банках, о колбасе думал, о Ленке-продавщице, что в отпуск ушла, о другой Ленке – с шестого подъезда, о болтах, о гайках. Обо всём подряд думал, пока сам себя не задурил окончательно. И всё тер, всё тер глаза свои, нехристь…

И отпустил архангел Василия.

И протопал Василий по комнате своей. И вышел он через дверь свою. И спустился по лестнице. И, оказавшись в большом дворе, прошел по асфальту вдоль мусорных баков. И миновал он трансформаторную будку, где написано было: «Люська сука». И свернул за угол. И узрел на другой стороне улицы низкий дом из серого кирпича. И синюю вывеску узрел он на доме том.

И направил стопы свои прямо к дому тому…

В сером кирпичном доме, в маленькой комнате за казенным столом, на казенном стуле сидел прапорщик полиции Семен Тюлькин. Сидел он, закрыв глаза и обхватив руками голову. Оторвать ладони от головы Тюлькин не рисковал, ибо там, в голове, у него находился мозг. А мозг этот злодейски терзали уже битый час.

Терзала Семенов мозг старуха, сидевшая напротив него на таком же казенном стуле.

– Кажную ночь, – повторила старуха, – Кажную ночь привозит на машине своей баб, паскудник. В соседней квартере за стенкой прыгают, житья не дают. А ежли заснешь, опять машину свою заводит, взад уезжает с девками Житья нет от энтого гада. Я ж те говорила, бумагу писала. И где тая бумага? Ты ж обещал.

– Обещал, обещал, – кивал головой Семен, не отрывая ладоней от висков. – Жалоба ваша имеется. Меры принимаем…

Он приоткрыл глаза и взглянул на старуху. «Знала бы ты, дура, какой номер у той машины, знала бы кто на ней шалав-любовниц к себе на тайную хату возит. Это надо совсем идиотом быть, чтоб к такому соваться. Завтра же вылетишь со службы, как пробка из бутылки… Дура ты старая. А мне тут сидеть с тобой, дурой, слушать бредни твои, делать вид, что жалобу твою дурацкую оформляю».

И тоска накрыла Семена Тюлькина. Беспросветная тоска накрыла душу его.

«Эх, был бы в той квартире притон, – мечтал прапорщик, обхватив руками бедную свою голову, – тогда и горя не знать бы». Тогда бы он сам, Тюлькин, пас тот притон, и сутенер ихний ему бы каждый месяц отстегивал. А сейчас разве жизнь у него? Не жизнь, а каторга. Сиди, принимай старух таких вот – без ума, без понятия. Таскайся по вызовам, мелкоту всякую отлавливай, вынюхивай, кто где наркотой по чердакам ширяется. Одна остается ему отрада – посидеть без формы в выходной день где-нибудь с корешами, да раздавить бутылек под закусочку.

Нет, не жизнь это, не жизнь…

А настоящая жизнь проходит мимо. Вот Петька Мусин пристроился в ГАИ служить. Или как там у них это теперь называется? ДПС – дорожно-патрульная служба? Патрулируют, значит. Не работа – малина. Выглядывай тачки пожирнее, тормози олухов, клади бабки в карман. Хотя и там, Петька рассказывал, справедливости нет – делиться приходится. После каждой смены десять тыщ отдай комвзвода… Так ведь не последние отдает, себе тоже, небось, хватает, у самого тачка хорошая. А у него, у Семена, какая тачка? «Лада» паршивенькая.

Проходит жизнь, проходит… Вот сидишь тут, фигню всякую выслушиваешь, а начальство давит – гони показатели, ставь палки, докладывай о раскрытых преступлениях. Нет раскрытых – придумывай. Им, начальникам, одно подавай – больше палок в ихних отчетах. Ну, и деньжат себе в карман тоже собирают нехило. Тот же Петька взводному отстегивает, взводный – ротному, тот – своему начальнику, а тот – своему.

В столице, говорят, еще круче. Видел он тут по телику про столичного полковника – то ли Захаренко фамилия, то ли еще как-то. Большой умелец – набил целую комнату пачками денег. Не показали бы в телевизоре – не поверил бы. Мильоны ведь, мильоны! А может, и мильярды!

Это столько же ему – полковнику тому заносили? А сколько же тогда генералу заносят?

Хотя нет, одними заносами мильярдов не набрать. Должно быть, крышевал кого-то полковник – нашел жилку золотую и качал деньжат. Благо у них там, в столице, бабок крутится без меры.

Вот податься бы ему, Семену, в столицу. И хоть до полковника не дослужиться, но и в отделении сидеть бы не стал. Нашел бы себе местечко. Подался бы, к примеру, в Росгвардию.

Приезжал тут кореш из Москвы, рассказывал, как у них, в гвардии этой, ребятишки на квартиры себе зарабатывают. Там же частенько всякий шухер устраивают всякие «пятые колонны» – пацаны, девки, заграницей подкупленные. Их гонять – дело непыльное: дубинкой вмазал, ручки за спину скрутил, и тащи в автозак. А если рыпаться начнет, так оно еще и лучше – тебе за одну царапину, говорят, могут квартирку выдать. Неслабо.

Ох, вмазал бы он, Семен, этой «пятой колонне»!..

Так размышлял прапорщик Тюлькин о горестной жизни своей, делая вид, что слушает дуру-старуху.

Наконец старуха ушла, и трескотня, мучавшая прапорщика, закончилась.

Но лишь успел Семен оторвать ладони от висков, как тут же кто-то распахнул со стуком входную дверь.

«Опять приперлись», – тоскливо подумал прапорщик.

Опять предстояло ему выслушивать чьи-то вопли-сопли насчет мордобоя на кухне, побитых стекол и потыренных штанов. Опять предстояло писать бумажки, матерясь про себя.

– Ну? – буркнул он, не поднимая головы. – Чего?..

Кто-то протопал к столу, и над головой Семена раздалось:

– Сеня, блин, выручай!

Тюлькин глянул вверх и увидел знакомую ряшку Васьки Губина, сантехника шестнадцатой жилконторы. Тот хлопал глазьями, но был, кажется, трезв. Лишь перегаром несло. Но не так, чтобы сильно.

– Чо те? – спросил Семен.

Сантехник повел себя кучеряво. Он вытянул шею, наклонился, заглянул зачем-то под стол, выпрямился и, перейдя на шепот, возвестил:

– Кранты!

– Батареи сперли? – лениво поинтересовался Семен. – Так не у тебя одного. В третьем доме тоже свинтили.

– Н-н-нее, – замотал головой Васька.

– Ты про тех хмырей, что в пятом лифт пожгли? – спросил Семен. – Приходили уже… А тебе-то какая забота?

Сантехник Губин вновь замотал головой и, сделав страшную морду, провел ребром ладони по горлу.

– Порезали кого-то? Опять? – вздохнул Тюлькин.

– Да нет же. Нет! – прочухался наконец Василий. – Во как ты мне нужен, Сеня! Выручай!

Он еще раз полоснул ладошкой по кадыку.

Семен откинулся к спинке стула и, скрестив руки на груди, посмотрел на сантехника.

– Ну?

– Чего – ну?

– Ну, чего, блин, приключилось?

– Да тут такое, блин!

– Ну, давай, выкладывай.

– Ох, не знаю, с чего начать. Прям голова кругом!

– Да не тяни ты. Не мотай кишки. Говори, в чем дело?

Сантехник снова зыркнул по углам и, наклонясь к Семену, прошептал:

– Пришел ко мне, значит, мужик… С утра пришел… И сидит!

– Ну, и чего?

– Дак я ж говорю – сидит он у меня!.. Дома!

– Ты, Вась, часом, с утра, ни принял? – поинтересовался Семен Тюлькин. – Тебе слоны не мерещатся?

– Сам ты слон! – Губин обидчиво фыркнул. – Говорю ж тебе: пришел мужик. Приперся невесть откуда. Ты б его рожу видел!.. Да и не пришел он, а просто, значит, – шасть! – и объявился. В мешке весь. Говорит – архангел.

– А я-то при чем?

– Ну, как при чем? Может, он это… Может, того…

– Чего – того?

– Ну, может, он по вашей части?