– Отыщем, Гаврюша, праведника, – говорит. – Не боись, непременно отыщем. И трубу твою починим. Всё сделаем.

Тут пришла Семену в голову мысль, что косит Васька Губин под шизика – чтобы самому бутылку оприходовать, чтобы с ним не делиться. Хочет психом прикинуться и выпроводить его.

Не снес такого жлобства Семен Тюлькин. Плюнул в угол, развернулся и потопал к дверям.

А этот жлобина выскочил за ним в прихожую и заверещал: «Куда же ты, Сеня? Посидим, поговорим. Вон и Гаврюша тебе рад. Познакомился бы хоть с Гаврилой».

Обернулся прапорщик и увидел, что глаза у Василия под лоб закатываются и ручонки трясутся. Вот-вот пена изо рта полезет.

Все ясно стало Семену Тюлькину.

– Наширялся-таки, козел! – крикнул он дружку своему Василию. – Я тебя, засранца, сразу просек… Ну, погоди, придешь ты еще ко мне, я тебе покажу архангелов!

Натянул Семен фуражку по самые уши, сплюнул еще раз на Васькин пол и вышел за порог, хлопнув дверью.

В квартире Василия Губина наступила тишина. Хозяин стоял посреди комнаты в пятнадцать квадратных метров, опустив руки и не смея пошевелиться. Круглый стол перед ним ломился от яств. Лежала там колбаса «Докторская» на серой бумажке, три плавленых сырка, банка кильки пряного посола, банка салата «Краснодарский», хлеб лежал, бутылка стояла, желтой пробкой завинченная. Рядом еще одна бутылка была. Правда, пустая.

Но не радовал Василия тот стол. Потому как по другую сторону сидел, уставившись на сантехника, человек в балахоне. И страшен был лик его.

Гадал Василий, понурив голову: прямо ли сейчас впечатают его в стенку, или обождут малость, поизгаляются.

«Хорошо еще в стенку, а то ведь и прикокошить может, – горестно думал Василий. – Ему, поди, человечка пришить – раз плюнуть. Пальцем шевельнет, и готов».

Представил себя Василий Губин лежащим на грязном полу – тощим, бледным, не выпившим ни глотка, не закусившим килечкой. А до стола-то было рукой подать.

И печаль окутала душу сантехника.

– Значит, праведника ты привел, Вася? – услышал он голос архангела.

Но не басил тот, нет. И в голосе его не расслышал Губин угрозы. И злобы никакой не расслышал. Даже какая-то веселость в нем прозвучала.

Поднял Василий голову и увидел на лице архангеловом улыбку.

Улыбался старикан в балахоне, улыбался.

И понял Василий Губин, что убивать его сейчас не станут.

– Гаврюша, – выдавил он повинным голосом. – Прости! Ну, прости гада. Перетрухал я… Ну, сам посуди… Но я ж ничего. Я ж только…

– Погулять вышел, – перебил его архангел, ехидничая.

Губин тоже попробовал улыбнуться. Улыбочка, правда, вышла кривенькая.

– Ты бы сбегал, дружка-то своего вернул, – продолжил архангел. – Нехорошо одному трапезничать.

– Дык, мы это… Мы с тобой вдвоем посидим. Нам и вдвоем неплохо, – отозвался Василий. – А Семен, он чего? Он просто так зашел, для поддержки штанов. Один-то я идти побоялся, напугал ты меня утром, Гаврюша. Я спросыпу очухаться не успел, а тут… Давай вот лучше глотнем чуток, колбаской закусим, я еще кильку открою.

Гавриил ничего не ответил, поднялся и подвинул стул.

– Садись, ешь.

– А ты?

– Ешь, ешь, – повторил архангел. – Голоден, поди.

Не стал возражать Василий, тут же слетал на кухню, отыскал консервный нож, пару вилок, другой нож прихватил, два стакана, вернулся в комнату, открыл, суетясь, банку салата, банку кильки, накромсал хлеба толстыми ломтями и колбаски порезал.

– Всё, – сказал он. – Присаживайся, Гаврюша. Хочешь – на стул, а хочешь – на койку садись, я к ней стол придвину.

Архангел помедлил и сел на тахту. Губин придвинул поближе к нему круглый стол с мятой скатеркой, сам устроился напротив.

– Ну, давай чуток, для разгону! – Он лихо отвернул блестящую пробку и налил в каждый стакан грамм по сто, ибо не хотел выглядеть алкашом перед духовным лицом.

– Со свиданьицем, значит!

Гавриил покосился на водку, однако прикасаться к стакану не стал.

Василий подозревал, что тот может оказаться непьющим. Но уж больно хотелось ублажить гостя. Душевный ведь оказался мужик. Запросто мог по стенке размазать, а не размазал. И даже к столу присел – не побрезговал.

– Совсем, что ли, не пьешь, Гаврюша? – спросил он.

Архангел опять посуровел и посмотрел на него не то чтоб с осуждением, а скорее, с какой-то жалостью.

Губин сообразил, что более приставать не надо. Мигом оприходовал стакан, крякнул, ухватил пальцами кильку из банки и закусил. Отправил в рот еще пару килек, взял кусок хлеба, положил на него шмат колбасы, быстро сжевал. После чего, не удержавшись, – еще три ломтя «Докторской».

– Сам-то возьмешь хоть малость? – посмотрел он на Гавриила. – Что ж я один? Неудобно как-то, Гаврюша.

– Обо мне не печалься, – произнес архангел ровным голосом. – Вкушай хлеб свой.

Поняв намек, Василий отодвинул стакан, бумажку с колбасой, выбрал кусок хлеба потолще, и принялся его жевать.

Какое-то время царило молчание, нарушаемое только чавканьем Губина. Плохо шел хлебушек всухомятку.

Архангел сидел с закрытыми глазами и казался отрешенным.

Посчитав, что хлеба он вкусил достаточно, Василий тихонько взял со стола бутылку, налил полстакана и заглотнул под килечку.

Приняв свое (пусть и без смака, и в одиночестве), Губин сметал почти всю банку салата «Краснодарский», доел колбасу (один кусок на бумажке оставил, чтоб совсем уж не выглядеть жадюгой), затем плеснул из бутылки остаток и уговорил злодейку.

И надо сказать, сильно полегчало Василию. Разлилось по жилам тепло, остатки тумана в голове рассеялись, а день, начавшийся с кошмара и потрясения, на поверку оказался не таким уж страшным.

Губин сидел на хлипком стуле, смотрел на Гаврюху-архангела и думал, о чем бы таком поговорить с гостем. А что тот не принял ни грамма, так, стало быть, не положено у них там водочкой баловаться. Или вообще – сухой закон. Очень даже может быть. А касаемо еды – кто их знает? Может, и не едят они ничего, святым духом питаются. Тоже ведь запросто.

Кашлянул он в кулачок, покосился на Гавриила и, когда тот глаза открыл, вежливо спросил:

– А как у вас там с питаньем, Гаврюша?

Отвечать ему архангел не стал. Однако и недовольства в лице не было.

Посидели они, помолчали, и решил Василий, что самое время выяснить насчет Страшного суда, о котором упоминал Гавриил.

В том, что перед ним архангел, сантехник уже почти не сомневался. Ну, разве что самую малость. А коли так, то не мешало бы расспросить о деталях.

Предстоящего суда (если такой и впрямь состоится) Василий не слишком боялся, поскольку был фаталистом и жил по принципу «чему быть – того не миновать». К тому же, как сказал архангел, судить будут всех, и это позволяло надеяться, что до него, Губина, очередь дойдет не скоро. А если начнут с главных шишек, то и подавно. Их одних трясти – на полвека хватит.

Впрочем, могли ведь начать и с другого конца.

Не сомневался Губин в одном: почини архангел свою трубу и надумай подать свой сигнал – неразбериха поднимется жуткая. В любой же неразберихе, как он знал по опыту, начальство всегда сумеет выкрутиться и найти виноватых, чтобы подсунуть их первыми. Значит, стоило просветить архангела – с кого начинать. Да и вообще разъяснить ему политическую обстановку.

В этом Василий разбирался. В жилконторе среди мужиков, как правило, говорили лишь на две темы – о бабах и о политике. Но бабы архангела едва ли интересовали. А вот политика…

И завел Василий речь о политике, постаравшись сразу заострить главную мысль.

– Политика, Гаврюха, дело стремное, – важно произнес он. – Многие вот думают, что главное – поближе к начальству пристроиться, а не то будешь, как я, – век гайки крутить. Но я тебе скажу, что и при начальниках состоять – дело рисковое. У них там свои разборки. То коммунизм, блин, строить надумают, то перестройку затеют, то еще какую-нибудь хрень. То пересажают кучу народа, перестреляют, как вон при Сталине (слышал, небось), то своих стрелять начнут. Здесь, Гаврюша, что ни затеют, всё нескладуха какая-то получается. И всё, заметь, через начальников. Так что вы там с вашим Страшным судом еще разберитесь – кого первого тягать.