Когда Ищенко немного подрос, выяснилось, что руководство Первого секретаря было неправильным, а сам он оказался волюнтаристом. (Что означает это слово, Анатолий Петрович понял не сразу – пришлось лезть в словарь.)
После этого Ищенко пережил еще одну новую эру и еще одного партийного руководителя. Хотя в чем заключалось его руководство, было не до конца ясно. Кукурузу не сеял, никаких резких движений не предпринимал, а тихо сидел в своем кресле, периодически награждая себя всяческими орденами.
Когда новый руководитель, простояв (точнее просидев) на своем посту чуть ли не двадцать лет, отошел в мир иной, Анатолий Петрович ожидал, что его сменит еще более безобидный. Это логично продолжило бы генеральную линию партии.
Однако на сей раз новая эра стала развиваться не совсем обычно.
В стране объявили демократию. Правильно именуемую, как выяснилось, «демократизация». Вдобавок объявлялась «гласность», но не раскрывалось, что сие означает.
При всем внешнем миролюбии Анатолий Петрович был человеком прогрессивных взглядов. Глубоко в душе (очень глубоко) он давно жаждал перемен. В ящике комода, предназначенном для постельного белья (очень глубоко в ящике), он держал книгу, за которую, случись что, ему бы не поздоровилось. Но он держал ее там! Он даже читал ее, задернув шторы и включив на всякий случай воду в ванной.
Он не был согласен с системой! Не то чтобы целиком не согласен, но в отдельных моментах. И даже не то чтобы в отдельных, а во многих. А потому радостно приветствовал ростки демократии.
Но тут начались сюрпризы.
Сначала всем официально предписали «ускориться». (Как именно ускоряться, насколько и по сравнению с чем – не сказали.)
Анатолий Петрович резонно рассудил, что для их института это означало ускорить работу компьютеров. Или хотя бы сделать вид, что ее можно ускорить.
Такая постановка вопроса его слегка озадачила. Хоть он и был оптимистом, но из рассказов отца, да и на собственном опыте знал реальное положении дел. После стольких лет борьбы с лженаукой, рассчитывать, что можно ударными темпами обскакать тех, кто времени на подобную борьбу не тратил, было бы, мягко говоря, странно. Все-таки это не лесоповал.
Но, к его удивлению, по радио вскоре зазвучали рапорты о создании «в ответ на призыв партии» некоего нового суперкомпьютера, обогнавшего заморский в 1000 раз. (Не исключено, что кто-то там ошибся с нулями.) По телевизору сам суперкомпьютер почему-то не показывали.
Любимый учитель отца Анатолия Петровича, сильно сдавший в последние годы, зашел как-то в лабораторию, постоял, послушал радио, покрутил пальцем у виска, произнес: «Доускорялись…» – и молча вышел.
Тем не менее ускоряться в соответствии с решением партии было необходимо. Поэтому в институте быстро собрали новый компьютер. Причем исключительно из отечественных деталей, что также было предписано в решениях. Но главную деталь, к сожалению, в Отечестве еще не создали. На заводе, где ее должны были производить, работали отличные специалисты, им тоже очень хотелось ускориться. Но понять, как сделана заморская деталь, чтобы в точности ее повторить, они все-таки не успели. Остальные детали сумели скопировать, а эту – самую главную – нет! Пришлось поставить в компьютер главную заморскую деталь, запрятав ее среди других, отечественных.
Приехавшая из Москвы комиссия убедилась, что институт на верном пути. Начальник комиссии (который сам, увы, мало смыслил в компьютерах, а представлял отдел партии, отвечавший за ускорение) даже позволил себе захлопать в ладоши, громко восклицая: «Наконец-то прорыв!.. Прорыв!.. Прорыв!»
Коллеги Анатолия Петровича тоже похлопали в ладоши, хотя и с меньшим энтузиазмом. Единственным, кто бурно отреагировал на возглас начальства, был заместитель директора по хозяйственной части. Услышав из-за двери слово «прорыв», он влетел в компьютерный зал, решив, что прорвало трубу отопления…
Комиссия уехала, и работы над ударно-прорывным компьютером в институте постепенно свернули.
Впрочем, ускорение скоро забылось, и начала развиваться гласность. Это было куда интереснее. Анатолий Петрович взахлеб читал прессу, открывая для себя много новых фактов из жизни страны. Он даже вынул из бельевого ящика и положил на письменный стол тайную книгу, с гордостью показывая ее своим гостям.
Расцвет демократии-демократизации радовал Анатолия Петровича и укреплял его веру в светлые идеалы.
Возникали, увы, и определенные трудности. Например, исчезли с прилавков некоторые виды продуктов (позже пропало и большинство остальных). Но это, строго говоря, не было новостью. Подобное случалось и раньше. Зато про лесоповал, по крайней мере, теперь можно было забыть.
Демократизация расцветала лет пять. После чего – уже не в солнечное весеннее, а в пасмурное августовское утро – телевизор поведал Анатолию Петровичу, что эксперимент закончен. Об этом сообщила с экрана группа больших начальников, назвавших себя неким Чрезвычайным Комитетом (что заставило Ищенко вспомнить аббревиатуру ЧК и судьбу его деда – мастера по изготовлению деревянных счетов). Правда, у главного из чрезвычайных начальников при выступлении по телевизору почему-то сильно дрожали руки.
Через три дня выяснилось, что, заявив о конце эксперимента, кто-то погорячился.
Через три недели стало ясно, что демократизация продолжится, но с новым составом исполнителей.
А через три месяца страна, в которой на своей лавочке делал счеты, и затем в далекой тайге рубил лес его дед, страна, где пытался постичь лженауку кибернетику и затем трудился в специальном учреждении любимый учитель его отца, где родился и вырос он сам, – эта страна перестала существовать. До этого она занимала шестую часть суши, а теперь распалась на несколько частей – одну большую (где, собственно, и жил Ищенко) и четырнадцать значительно меньших по размеру. С точки зрения статистики, это привело к тому, что количество красных флагов на шестой части суши резко уменьшилось, а количество президентов резко увеличилось.
Перестал существовать и институт, в котором работал Анатолий Петрович. То есть нельзя сказать, что совсем перестал. Здание института стояло на месте. Только называлось оно теперь диковинным словом «бизнес-центр», а по коридорам его – там, где раньше бродили инженеры и техники, – бегали шустрые молодые люди в малиновых пиджаках, с золотыми цепочками на шеях.
Чем они занимались, оставалось загадкой.
Анатолий Петрович остался без работы, но старался не впадать в уныние. «Ничего, ничего, – повторял он себе. – Это еще не конец света». Хотя о конце света и обо всем, что связано с этим прискорбным событием, он имел весьма смутное представление. Знакомо ему было разве что словосочетание «Судный день». Так назывался фильм, который пару раз показывали по телевизору. Смотрел он его не очень внимательно, но основную сюжетную линию сумел уловить. Речь шла о том, как взбесившиеся компьютеры, вырвавшись из-под контроля людей, повзрывали массу ядерных бомб, которые люди с таким трудом понаделали. Для человека с высшим техническим образованием, к коим относился Анатолий Петрович, Судный день в исполнении компьютеров выглядел пусть и эффектно, но не слишком убедительно. Потому что отечественные компьютеры взбеситься при всем желании не могли. Это Ищенко знал точно. Заморским же, по его сведениям, взбеситься никто бы не позволил.
Короче говоря, гипотетический Судный день в данный момент его не волновал. Жизнь Анатолия Петровича и жизнь его коллег были полны другими заботами. Каждый из них в меру сил искал средства к существованию. Ищенко, неплохо умевший чертить, пробивался тем, что готовил курсовые и дипломные работы лентяям-студентам. Они с трудом понимали изображенные схемы, но умудрялись каким-то образом сдавать сессии. Кроме того, он освоил ремонт телевизоров, в которых немного разбирался, что давало ему дополнительные средства для более или менее сносной жизни. Не такой, естественно, как раньше, ибо понятие «сносная жизнь» претерпело сильные изменения.
