Сибирью называлась северо-восточная часть района Васастан. Говорят, когда-то это была дальняя нищая окраина, никто не хотел здесь селиться. Тут было холодно, одиноко и безлюдно, люди стали называть эту местность Сибирью. Еще говорят, что когда-то давно многие были вынуждены переезжать сюда из центральных районов, потому что там уже негде было жить, а здесь построили дешевое жилье для семей рабочих. Переезд сравнивали с русской ссылкой в Сибирь, хотя для большинства было счастьем получить маленькую, но свою квартирку с ватерклозетом и газовой плитой.

Гобоист жил в конце улицы Рослагсгатан, которая начиналась рядом, можно было ехать прямо по этой улице. Но Давид поехал в объезд, где не ходили трамваи, и было меньше шума. Обычно ему не мешал городской шум, но иногда, особенно когда он был расстроен или пытался найти выход из какой-то сложной ситуации, его начинал раздражать и грохот трамваев, и скрип тормозов, и свист извозчиков. А сейчас он был сильно расстроен. Хорошо, что он смог сдержаться при Айне, но ситуация была скверная. Получалось, что он ставил ее под удар: еще неизвестно, к чему приведет антисемитизм мерзкой старухи. Давид не умел сам себе объяснить, почему, но знал, что все проблемы Айны теперь касаются и его, а уж проблемы, вызванные им самим, тем более.

Рабочая Сибирь – не респектабельный Эстермальм: большие каменные дома соседствовали тут с лачугами, неоновые рекламы почти не встречались и даже уличные фонари были тусклее. Давид услышал крики и свисток полицейского. Слева, возле кабака, шла большая драка. Дерущихся не было видно в толпе, но удары и крики слышны были по всей улице. Он прибавил скорость и поспешил промчаться мимо.

Суббота, 3 декабря

В субботу после экзамена Айна прибежала домой и быстро убрала комнаты. В принципе, она могла не торопиться, завтра семья уходит в гости на адвент и можно завершить все, что не успеет сегодня. Но ей хотелось сделать как можно больше и с чистой совестью идти вечером на танцы. Инга была не очень довольна выбором, – «Корсу» не просто танцевальная площадка, а ресторан. Там надо брать столик и что-то заказывать. Инга была бережлива, но решила, что один раз стоит посмотреть на тамошних кавалеров. Айна нервничала, ей хотелось, чтоб Давид и Инга подружились, но про других никогда не знаешь, что они думают.

На улице было сыро и сумрачно. Они доехали на трамвае до городской библиотеки. Когда Айна с Ингой проходили мимо библиотечной лестницы, оттуда скатился радостный Давид.

– Добрый вечер.

– Это Давид, – сказала Айна, – а это Инга.

– Очень приятно. – Давид поклонился как-то слишком театрально, Айне не понравилось, но Инга засмеялась, и Айна успокоилась.

Они вошли в зал, небольшой, но уютный. Сели за столик и Давид заказал лимонад. Здесь играло трио Гуннара Молтона, Айна знала его «Принцессу на коньках», слышала по радио. Народу еще собралось немного, только несколько пар танцевали в центре зала. Рядом четверо парней пили пиво и громко разговаривали. Айна первый раз была в таком заведении, в других танцзал был отдельно, а бар отдельно. Обычно они не заходили в бар, а сразу шли на танцы. Заиграли польку, и один из парней пригласил Ингу.

– Хочешь танцевать? – спросил Давид.

– А ты?

– Я плохо танцую, но если научишь…

– Научу, – Айна засмеялась, и Давид тоже.

Они вышли в круг. Давид танцевал не так плохо, но вела она. Все больше пар выходило танцевать, становилось тесней, и все ближе Айна и Давид придвигались друг к другу. Айне стало жарко, как в среду, когда он, утешая, прижал ее к себе.

– Что ты будешь делать завтра? – спросила она, пытаясь держаться на расстоянии вытянутой руки.

– Завтра я буду работать. Ездить на велосипеде и развозить афиши, целые рулоны афиш.

– Это твоя подработка?

– Да, один мой давний приятель, Борис, работает посыльным в типографии. У него семья, маленький ребенок, он берет много работы, потому что деньги нужны. Я, когда надо, его подменяю по вечерам и в воскресенье. У него свободное время, у меня подработка.

– Давний – это из Толларпа?

– Нет, из Упсалы.

– А тот из Толларпа, у которого выжил отец?

– Они уехали в Палестину строить еврейское государство.

Музыка кончилась, и они прошли к столику. Подошла Инга с кавалером. Следующий танец был дамский, и Инга сразу пригласила Давида, Айна не успела рта раскрыть.

Смотрела, как они танцуют, и сердилась. Инга больше подходила Давиду по росту, ему не приходилось к ней нагибаться, они разговаривали: Инга спрашивала, он отвечал. Почему она решила, что они будут танцевать только друг с другом? Ведь за вечер объявят не один дамский танец, а еще бывает «дамский трофей», когда можно отбирать кавалера у другой девушки. А красивых девушек много.

– Твой друг оттоптал мне ноги, – сказала Инга, смеясь, когда они вернулись. Она достала сигарету, но, поняв, что у Давида нет зажигалки, повернулась к соседнему столику.

Давид пригласил Айну на вальс. Он очень старался не наступить ей на ногу и потому двигался неуклюже. Айне стало жаль его.

– Ты правда хочешь танцевать? – спросил он, нагнувшись к самому уху Айны. – А то давай сбежим.

– А как же Инга? – Айна обернулась, ища подругу.

– С ней все хорошо. Видишь, она танцует.

Они вернулись на место. Давид положил на стол деньги и помахал Инге, показывая, что они уходят. Айна очень надеялась, что Инга не рассердится, все-таки они пришли вместе.

Они вышли и пошли вдоль улицы мимо парка Обсерваториелунден, мимо здания Высшей экономической школы и дальше.

– Ты очень хорошо танцуешь, – сказал Давид.

– Спасибо. Польку мы еще в Толларпе танцевали.

– Да? А как ты попала в Толларп? Сразу из Финляндии?

– Нет, не сразу. После первой больницы.

– Расскажи.

– Летом 40-го года я должна была ехать домой, чтобы осенью пойти в школу в Финляндии. Но в дороге мне стало плохо, из носа потекла кровь. Очень сильно. Я потеряла сознание. Меня сняли с поезда и отправили в больницу. Я пробыла там неделю, все было нормально. Врач сказал, что кровотечение случилось от духоты и сухости в вагоне. А потом у одной девочки в отделении оказалась корь, и все попали в карантин. Я тоже заболела корью и проболела очень долго, несколько месяцев, потом меня отправили в санаторий, потому что я была очень слабенькой. Я там была до нового года, за это время – в больнице и санатории – научилась говорить по-шведски и почти забыла финский.

В декабре, когда меня должны были отправить домой, оказалось, что отец мой погиб, а мама лежит в больнице. Она потом умерла от туберкулеза. Это уже сестра Чештин выяснила, когда оформляла документы на опекунство. У меня из родни оставался только дед-инвалид, да еще тетки, мамины сестры, которых я смутно помнила, они жили отдельно в городе. Младшего брата кто-то усыновил.

– То есть, у тебя никого нет родных?

– Нет. Теперь и дед умер, а теток я не знаю. И вряд ли я им нужна. После больницы меня и отправили в Толларп. И мне там очень понравилось. Там я осенью пошла в школу.

– И научилась танцевать польку.

– Да, мне нравится танцевать. И старые танцы, и свинг. Тогда все забываешь, кроме танца, и кажется, что все замечательно.

Они проходили мимо церкви Адольфа Фредерика. Из-за купола вышла луна и осветила белое здание.

– Смотри! – Айна остановилась, подняв голову.

Сквозь темные голые ветки деревьев сиял восьмигранный барабан церкви. Темный купол на нем подчеркивал белизну.

– Красиво, – согласился Давид. – Белые здания всегда красивы.

Они пошли дальше. Впереди светились огоньки над ямами будущего метро. Айна хотела завернуть на широкую и хорошо освещенную Кунгсгатан, но Давид ее удержал.

– Устала? – спросил он.

– Нет, – она не хотела еще прощаться, ей нравилось идти по ночному городу за руку с Давидом. Было хорошо и спокойно, и совсем не хотелось бежать скорей домой, как обычно после танцев или вечернего фильма. Хорошо, что она сегодня надела калоши, иначе бы ноги в туфельках промокли и замерзли. Хотя дождя не было, на улице было сыро.