Можно, конечно, допустить и иной вариант: хотел заполучить людей, суда, оружие, боеприпасы, корм и деньги — и после этого продолжать гнуть свою линию и сговариваться с Дорошенко против царя — строить казачью республику. Тут коварство сохраняется, но сохраняются и принципы. Или смешанный вариант: сперва с помощью правительства войной захватить, допустим, Азов или Крым, а после этого — расширив таким образом территорию будущего государства — воевать с Москвой или, что гораздо вероятнее, просто от неё отгородиться. Не исключаем, кстати, что свой план — или его видимую верхушку — Разин мог обсуждать с Львовым и Прозоровским и те его поддержали. (Забегая вперёд скажем, что разинское предложение рассматривалось, но Боярская дума его в конце концов отклонила: Москва, ослабленная борьбой с Польшей и Швецией, опасалась ввязываться в новую войну).

С Дорошенко связаться Разину в очередной раз не удалось, зато пришёл (предположительно, в этот период) с Украины известный запорожский (бывший служилый) казак Алексей Григорьев — Леско Черкашенин, он же Леско Хромой и Леско Кривой — был ранен в ногу и потерял глаз, — недавно вернувшийся из удачного пиратского вояжа по Азовскому морю. Он мгновенно выдвинулся в первые ряды, и они с Разиным обменялись нательными крестами и поклялись на крови, став, таким образом, братьями. Свои, донские, есаулы, вероятно, ревновали атамана к украинцу сильнее, чем к персидской княжне. Сам же Разин между донцами и «черкасами» никакой разницы никогда не делал.

Разин в любом случае всё-таки намеревался попасть к себе домой, на Дон, — что его задерживало в Астрахани? Казаки уже вот-вот всё с себя продадут или пропьют. Видимо, шёл нелёгкий торг с Прозоровским. Воевода особо настаивал на том, чтобы Разин отдал морские струги — даже обещал взамен дать речные сколько понадобится. Это было условие, спущенное из Москвы, и оно косвенно свидетельствует о том, что правительство не опасалось со стороны разинцев нападения на русские города, а лишь не хотело неприятностей с заграницей. Разин клялся, что вот-вот отдаст и морские струги, и тяжёлые пушки, но отдавать не спешил. Постепенно освобождал иностранных пленников — самых важных, как сын Менеды-хана и ещё несколько персидских военных чинов — даром, иных за выкупы. Костомаров: «Родственники и знакомые взятых козаками в плен персиян обратились к воеводам для возвращения своих земляков, родных и пограбленных имуществ. Они полагали, что так как козаки уже в руках начальства, то последнее, по возможности, постарается вознаградить потери, которые они наделали своими разбоями. Воеводы сказали им в приказной избе: — Неволею мы не смеем против государевой грамоты брать у Козаков без окупа полонянников и товаров, которые они пограбили, чтоб они вновь воровства не учинили и к ним бы не пристали другие люди, и от того и вам была б беда; поэтому вы можете выкупать у них полонянников; а всё, что мы можем для вас сделать, это то, что вы будете их выкупать беспошлинно». В. Голованов забавно комментирует: «Вообще он [Разин) очень быстро сумел подчинить своей воле воевод, и уж вскоре те защищали его права...»

Сколько было пленников, сколько из них выкуплено в Астрахани, сколько осталось у казаков — никто так и не знает. Казачьи послы в Москве упоминали число 93, но неясно, к какому моменту это число относилось. Они также отказались отдать хоть что-то из трофеев (кроме аргамаков) и жалостно прибеднялись (из сводки 1670 года):

«Товары де, которые взяли они на взморье з бусы, у их роздуванены и после дувану у иных проданы и в платье переделаны, отдать им нечего и собрать никоторыми делы не мочно; за то де все идут они к великому государю и будут платить головами своими, против кого государское повеленье будет. Так же де и полон в шаховое области иман у них з саблею, многие их братья за тот полон в шахове области на боях побиты и в полон пойманы. И ныне у них тот полон в розделе, доставалось и пяти и десяти, а иным и дватцати человеком один полонянник. А переписки де казаком на Дону и на Яике и нигде по их казачьим правом не повелось. А в грамоте великого государя милостивой, какова прислана к ним, что идти им на Дону, а того что пушки и рухледь, что они будучи в воровстве добыли, в Астарахани у них имать и казаков переписать, не написано. А пушек они, казаки, в Астарахани отдали 5 медных да 16 железных да 13 стругов морских, а 4 медных пушечек меньших да штинадцати железных не отдали, и били челом великому государю — те пушки им надобны на степи от Царицына до донского казачья Паншина городка для проходу от крымских и от азовских и от всякия воинских людей, а ис Паншина де те пушечки пришлют на Царицын тотчас же...»

Здесь упомянута перепись — самое вроде бы безобидное, но самое невозможное для казаков требование правительства. Донские казаки сроду не соглашались, чтобы их сосчитали. Евграф Савельев:

«Степан вскочил, заходил по малому пространству шатра — как если бы ему сказали, что его, чтоб воеводам спокойней было, хотят оскопить. И всех казаков тоже сгуртовать и опозорить калёными клеймами. Это взбесило атамана, но он ещё крепился.

— Пушки — я сказал: пришлём. Ясырь у нас — на трёх казаков один человек. Мы отдадим, когда шах отдаст наших братов, какие у его в полону. Товар волжский мы давно подуванили — не собрать. Списывать нас — что это за чудеса? Ни на Яике, ни на Дону такого обычая не велось». Конечно, тут дело отчасти в традиции и предрассудке (перепись — унижение), но больше, конечно, в том, что пока людей не сочтёшь и не запишешь, как их звать, с них невозможно, к примеру, собрать налоги и вообще заставить что-либо делать — как заставишь то, у чего нет ни имени, ни номера? Кроме того, после переписи казаков вновь прибывшие на Дон люди уже не считались бы казаками и правительство могло бы истребовать их выдачи. Разин так на это и не согласился.

О поведении казаков и самого Разина в быту, о дисциплине, пьянстве и трезвости существуют довольно противоречивые показания. Француз де Боплан, в 1630—1648 годах состоявший на польской службе и составивший описание запорожцев, писал, что они строжайше соблюдают сухой закон во время походов. Неясно, однако, имел ли он в виду только период пребывания на море или походы вообще. Насчёт донцов тоже неясно. Разинцы, по всей видимости, пили и в походах: в документах постоянно упоминается, как они, придя в какой-либо город, требовали вина. (Фабрициус о взятии разинцами города Чёрный Яр: «...захотели... и водки, и пива, объявили царские погреба своей собственностью и выпили всё начисто»). Хотя во время плавания, возможно, и не пили. По окончании похода, конечно, «отрывались».

Из романистов один Шукшин взялся оправдать пристрастие разинцев к вину некими высшими соображениями: «Где есть одна крайность — немыслимое терпение, стойкость, смертельная готовность к подвигу и к жертве, там обязательно есть другая — прямо противоположная. Ведь и Разин не был бы Разин, если бы почему-то — по каким-то там важным военачальным соображениям — не благословил казаков на широкую гульбу».

Какие такие жертвы приносили казаки и какие у их начальника могли быть соображения в том, чтобы его люди пропивали и за бесценок продавали своё добро? Он ведь их и в Персию водил, чтобы стали они состоятельными людьми... Более того, Фабрициус утверждал, что ни на какую гульбу Разин казаков не поощрял: «Как бы неслыханно этот разбойник ни тиранствовал, всё же среди своих казаков он хотел установить полный порядок. Проклятия, грубые ругательства, бранные слова — всё это, а также блуд и кражи Стенька старался полностью искоренить. Ибо если кто-либо уворовывал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху и насыпали туда песку и так бросали его в воду». Правда, голландец писал это о втором пребывании Разина в Астрахани, а не о том, которое у нас сейчас происходит. Возможно, в первый раз он не так сильно требовал порядка. И всё же крайне маловероятно, чтобы он поощрял пьянство среди своих людей. Но и запретить при всём своём авторитете (если у него действительно уже был летом 1669 года непререкаемый авторитет) вряд ли мог. А сам?