Страшно любопытно, что не взяли казну, — рассчитывали, что Москва не так сильно будет сердиться?

Кузьма Керентов, отвечавший за конвоируемых ссыльных, в июне 1667 года давал показания в Астраханской приказной палате (Крестьянская война. Т. 1. Док. 53): «700 казаков (опять их стало меньше! — М. Ч.), Стенька Разин со товарыщи, напали, ниже Саратова напали, пограбили и разорили совсем без остатку... А тех де ссыльных людей, которые посланы с ним, Кузьмою, ис Казани, взяли к себе на струги и кандалы на них разбили и пометали в воду, а иные взяли с собою, и говорили тем ссыльным людем: хто де хочет идти с ними, воровскими казаками, охотою, а неволей де они никого с собой не емлют».

У Кузьмы было 20 ссыльных — из них с Разиным ушли не все, а семь стрельцов, один солдат и один «гулящий человек». Куда больше народу перешло к казакам из гребцов и стрельцов. Из сводки: «...пристали к нему, Стеньке, ярыжных (чернорабочих. — М. Ч.) по ево подговору с Васильева насаду Шорина 60 человек, с патриарша 100 (! — М. Ч.) человек, да патриарш сын боярской Лазунко Жидовин». Это далеко не последний боярский сын, приставший к Разину. Сводка подтверждает, что «старца патриарша насадного промыслу били и руку ему переломили, да трёх человек патриарших насадных промышленников повесили за ноги, а иных за голову»; все источники, однако, сходятся на том, что с собой пираты никого насильно не звали. Костомаров (очень неприязненно к Разину относившийся): «Он сказал: “Вам всем воля; идите себе куда хотите; силою не стану принуждать быть у себя; а кто хочет идти со мной — будет вольный козак. Я пришёл бить только бояр да богатых господ, а с бедными и простыми готов, как брат, всем поделиться”». Ну уж наверное не альтруизм им двигал: люди были нужны, а вооружённые стрельцы — чего лучше желать?

Касательно убийств и пыток. Человеческая жизнь ничего не значила, и нравы были жестокие. (Как, впрочем, и в XX веке в Европе, как и во многих местах земного шара сейчас). В соответствии с Соборным уложением применялась казнь через отсечение головы, повешение, утопление, сожжение, четвертование, залитие горла раскалённым металлом, посажение на кол, повешение за ребро; среди наказаний были отрубание рук, ног и пальцев, отрезание ушей, вырывание ноздрей, вырезание языка. Женщин закапывали живыми в землю, забивали камнями, вырывали щипцами грудь. (Примерно то же практиковалось и во многих других государствах). Бунтовщики калечили и убивали людей, в том числе мирных. Правительственные чиновники калечили и убивали людей, в том числе невинных. Голландец Людвиг Фабрициус, бывший на военной службе в России с 1660 года и лично наблюдавший многие предприятия Разина[36]: «Эти канальи... стали захватывать крепости, убивать всех и грабить всё, что им попадалось под руку, не щадя никого и ничего. Тиранствовали они ужасно: вешали людей за ноги или прокалывали человеку рёбра и затем подвешивали его на железные крюки».

И он же — о том, как был после подавления мятежа наказан целый город: «Свирепствовал он (воевода Я. Н. Одоевский. — М. Ч.) до ужаса: многих повелел кого заживо четвертовать, кого заживо сжечь, кому вырезать язык из глотки, кого заживо зарыть в землю. И так поступали как с виновными, так и с невиновными. Под конец, когда народу уже осталось мало, он приказал срыть весь город. По его приказу люди стали вновь строить дома за городом. Когда дома уже были наполовину выстроены, их приказали снова разобрать, и людям пришлось снова перевозить срубы в Кремль. При этом им приходилось самим с жёнами и детьми таскать телеги взад и вперёд, ибо лошадей не было. Часто бывало даже, что беременные женщины падали от тяжкой и непосильной работы и подыхали вместе с младенцем, как скотина... После такого длительного тиранства не осталось в живых никого, кроме дряхлых старух да малых детей». Зверствовали обе стороны; в количественном отношении, конечно, правительство — гораздо больше (с другой стороны, оно защищалось; с третьей стороны, оно само тиранством провоцировало людей на преступления). Впрочем, добрый Евгений Евтушенко в поэме «Братская ГЭС» советовал Разину убивать ещё больше:

«Мало вешал» — так безобидно звучит... Интересно, помнил ли Евтушенко повесть Тургенева «Призраки»:

«Я оглянулся: никого нигде не было видно, но с берега отпрянуло эхо — и разом и отовсюду поднялся оглушительный гам. Чего только не было в этом хаосе звуков: крики и визги, яростная ругань и хохот, хохот пуще всего, удары вёсел и топоров, треск как от взлома дверей и сундуков, скрып снастей и колёс, и лошадиное скакание, звон набата и лязг цепей, гул и рёв пожара, пьяные песни и скрежещущая скороговорка, неутешный плач, моление жалобное, отчаянное, и повелительные восклицанья, предсмертное хрипенье, и удалой посвист, гарканье и топот пляски... “Бей! вешай! топи! режь! любо! любо! так! не жалей!” — слышалось явственно...

— Степан Тимофеич! Степан Тимофеич идёт! — зашумело вокруг. — Идёт наш батюшка, атаман наш, наш кормилец! — Я по-прежнему ничего не видел, но мне внезапно почудилось, как будто громадное тело надвигается прямо на меня... — Фродка! где ты, пёс? — загремел страшный голос. — Зажигай со всех концов — да в топоры их, белоручек!

На меня пахнуло жаром близкого пламени, горькой гарью дыма — и в то же мгновенье что-то тёплое, словно кровь, брызнуло мне в лицо и на руки... Дикий хохот грянул кругом».

Советские биографы Разина вынуждены изворачиваться, чтобы показать героя не таким жестоким. Любимый их приём: когда надо было кого-то убить, Разин советовался с «народом» и слушался его. А. Н. Сахаров:

«— Ну, что делать с ними, братцы, — обратился он к работным людям и колодникам, — казнить или миловать? Как скажете, так и будет.

Те нестройно закричали:

— А чего там думать, тащи их, псов, на виселицу! Кинуть в воду, и делу конец, лизоблюды окаянные!

...А Разин сидел хмурый. Он знал за собой приливы этой неистовой дикой злобы, когда темнеет разум и появляется неутолимое желание всё крушить и уничтожать».

У С. П. Злобина Разин вообще не принимает участия в расправе: всех порубили и перевешали сами стрельцы, а Степан даже и не хотел на караван нападать, а теперь не знал, радоваться ли победе. Теперь в руках его было много оружия, были пушки и порох. Дружина пополнилась толпой отчаянной, бесшабашной голытьбы. «Ну чисто детишки, — подумал Степан, — шумят, озоруют, а что будет завтра — о том нет и в мыслях!..» Поозоровали детишки — прямо пионерский лагерь...

Однако всё это ещё находилось в пределах того, что обычно делали «воровские» казаки на Волге. И воеводы должны были управляться сами. Около 15 мая Хил ков сообщает Ржевскому, что 24 апреля ловить разинцев отправился берегом стрелецкий голова Василий Лопатин со 175 стрельцами и стрелецкий голова Семён Янов с таким же количеством людей в стругах и что «о урочище промеж Белово и Кумского майя в девятом числе с ними, воровскими казаками, учинили бой... многих воровских казаков побили до смерти, а иные де раненые металися в воду; ушли на степь осьмнадцать человек» (Крестьянская война. Т. 1. Док. 42); далее Хилков писал, что путь по Волге абсолютно безопасен и всё в порядке, но уже через неделю сообщил Унковскому, что дело серьёзно, и 22 мая доложил в Москву, что послал из Астрахани «по воде 400 стрельцов и солдат 100 по суху конных стрельцов 300 и татар 300» и «велели им ехать до Чёрного Яру и до Царицын, и где про тех воровских казаков весть будет» (Крестьянская война. Т. 1. Док. 44).

Царицын строился как большинство старых русских городов: сперва ставили крепость, окружая её бревенчатым или бревенчато-земляным валом с башнями и пушками на нём, под стеной рыли ров; внутри этого сооружения помешались хоромы воеводы и важных бояр, присутственные места, военные склады, церковь; кругом крепости располагался посад, где жили люди побогаче, и его зачастую тоже окружали валом, а третий круг был — слободы, для горожан попроще. Вроде бы есть защита, но Унковский с беспокойством сообщал в Москву, что если казаки придут, то защищаться будет трудно, так как в царицынском гарнизоне всего 300 стрельцов (остальные разосланы с разными поручениями).