— Прекратите! — мужчины тут же перевели взгляды друг на друга и принялись увлечённо обсуждать предстоящий день. — Так-то лучше, — шепнула она себе под нос и тоже отвернулась, больше не ощущая на себе откровенные, даже раздевающие взгляды, будто от них тонкая шёлковая ткань могла раствориться, исчезнуть.

«Хотя, должна признать, это было даже… приятно», — с лёгкой досадой отметила Герда.

Она разбила яйца, добавила к ним помидоры и зелень, а затем нарезала тонкими ломтиками сыр. Благодаря прибытию братьев они могли питаться полноценно, ведь всё лучшее отдавалось им, но вдруг женщина вспомнила, что свежего багета нет — за ним нужно идти в пекарню.

— Я спущусь за свежим хлебом, вернуться максимум через минут десять, — Герда уже сделала несколько шагов к выходу.

Нужно было спешить, пока завтрак совсем не остыл. Она не могла допустить, чтобы её мужчина остался голодным.

— Не стоит, достаточно и вчерашнего. К тому же, опаздывать нам нельзя, ведь каждая минута дорога, — фон Фальк остановил убегающую женщину у самой двери.

«Конечно, а как иначе», — подумалось Герде, поэтому она послушно кивнула и молча отправилась обратно. Без лишних слов, не пытаясь доказать свою правоту.

— Ладно, схожу позже, — проходя мимо, она легонько коснулась ладонью плеча Ханса; нестерпимо хотелось почувствовать под серой драповой тканью сильные мышцы. Ацгил слегка повернул голову в её сторону, и кончики его губ на пару миллиметров приподнялись, совсем незаметно, потому что внешне он выглядел совершенно спокойным, сосредоточенным и серьёзным, держался изо всех сил. У него был мощный стимул: напротив сидел брат и следил за ним исподлобья.

— Она всегда ходила перед тобой полуголая? — тихонько спросил Бруно, пока Герда отвлеклась, сосредоточенно выкладывая яичницу по тарелкам. Фон Фальк надеялся, что она не услышит. Герда навострила слух и выпрямилась, словно натянутая напряжённая струна; даже дыхание сбилось. Теперь она дышала через раз.

— Да, — откровенно признался и кивнул Ханс, замечая и то, что белья под сорочкой не было. Он прекрасно знал, что сняла она его специально! Теперь мужчина был уверен, что дьявол имеет женское обличье и стоит сейчас прямо перед ним.

— Думаю, свою женщину я вообще одевать не буду, — усмехнулся Бруно, и тут же сделался серьёзным, потому что Вегенер оказалась рядом. Она поставила перед мужчинами тарелки и вручила им орудие труда.

— Приятного аппетита, офицеры, — пожелала она и, нагнувшись к Хансу, поцеловала в гладко выбритую щеку.

Как же ей нравился его запах: мужской, терпкий, брутальный. Всегда нравился. Всегда влекло. Но сейчас, когда он не простой гражданин, а нечто опасное и жестокое, влечение усилилось в разы. Герда еле сдержалась, чтобы не впиться в его губы, издав подобие сдавленного стона, так что она выпрямилась и убежала.

Ханс наконец-то задышал свободнее, прикрыл глаза всего на мгновение, сдаваясь окончательно и понимая, что расслабиться ему не удастся. Не может же он погрузиться в сладкие мечты-воспоминания об изнасиловании ненормальной художницы с её чертями в голове. А почему бы и нет? Он же сволочь в погонах, так надо соответствовать. Пускай он и пытается сохранить в себе подобие человека, но внешняя оболочка слишком суровая, а внутренний монстр всё чаще берёт верх над ним. Бруно понимающе посмотрел на брата и, не произнеся ни слова, принялся за еду. Пока его братец разглядывал грудь, он украдкой любовался упругой задницей, прикрытой лишь тонкой шёлковой тканью. Чёрт!

— Давай уже уйдём скорее, а то ещё немного и «страшный нацист» выйдет из меня, — раздражённо бросил Ханс, поднимаясь с места и решительной походкой направляясь к выходу. Бруно всё понял и поспешил за братом, на ходу дожёвывая остатки завтрака.

Он тоже не считал себя плохим. Служил потому, что надо, и убивал поэтому же. Он старался подавить в себе любые эмоции, но жалость и сострадание были для него особенно опасны. К сожалению, война не оставляет особого выбора: либо ты, либо тебя. Истина стара, как мир. Когда начинаешь испытываешь жалость к жертве, только себе хуже делаешь, ведь человек умирает, и ему абсолютно всё равно на то, что будет после, а вот офицеру приходится как-то с этим жить.

Герда услышала негромкий стук входной двери, практически сразу же сменившийся голосом сына, планирующего совершить побег из кроватки. Он встал, задрав короткую ножку, и уже перекинул её через спинку, при этом крепко держась за изгородь.

— Маленький проказник! — художница улыбнулась, успев поймать мальчика. — Нельзя так делать! А если бы ты упал и ударился? — ласково отчитала она сына, поражаясь тому, насколько чётко гены Ханса отпечатались на лице сына.

Женщина погладила по голове недовольного мальчугана, пытавшегося вырваться из рук матери и найти уже приключения, ну, или этого дядю со страшной птицей на одежде. Герда не стала сдерживать Густаво, тут же отпуская. Тот тут же пополз к выходу, Герда протяжно выдохнула, на секунду прикрыв глаза, после чего поспешила за ним. Эмилия вышла из комнаты и чуть не споткнулась о Густаво. Извинившись перед ним, она обошла мальчика и кивнула Герде. Настроение было, как ни странно, хорошим.

Подойдя к окну, девушка раздвинула шторы, чтобы поприветствовать новый солнечный и прекрасный день. Увидев, что на самом деле творится на улице, Эмилия заметно поникла; за окном показались серое небо с тяжёлыми грозовыми тучами и несчастные люди. Сотни чёрных берцев вышагивали по брусчатке с оружием наперевес. Она от досады сомкнула шторы обратно. Настроение испортилось. Лили так же выползла наружу и заторопилась за Густаво, и только в этот момент улыбка вновь появилась на лице Эмилии.

Тем временем Эйнар, одевшись и позавтракав, поспешил на занятия. В этот раз он преподавал детям изобразительное искусство; учил через краски понимать и передавать настроение природы. Ученикам нравилось слушать его и рисовать. В его группе были по-настоящему талантливые дети, в некоторых он даже с удивлением узнавал самого себя, жадно впитывающего все возможные грани искусства. Когда они находились в классе, весь остальной мир будто бы переставал существовать, а всё остальное было уже не так уж и важно. А ещё, чего уж скрывать, ему за это неплохо платили.

Женщины остались одни, и каждая занималась своим ребенком, пока они не услышали тревожный стук в дверь.

— Кто бы это мог быть? — испуганно спросила Эмилия, хватая дочь и уже готовая спрятаться. Герда, посмотрев на метание проходимки, закатила глаза. Кажется, эта глупышка боится даже собственной тени. Схватив её за плечи, она остановила девушку.

— Хватит! Если не успокоишься, то я сама лично приглашу солдат, чтобы они развлеклись с тобой прямо здесь, — раздражённо рыкнула Герда, слегка оттолкнув испуганную Эмилию. Как показалось художнице, она всё же смогла отрезвить её. Эмилия кивнула в знак того, что будет спокойна. — Так-то лучше. И вообще, лучше совсем не подавай голоса, — приказала она, словно маленькому ребёнку, при этом пригрозив ей пальцем. Выдохнув и усадив сына за ограждение детского манежа, Герда отправилась открывать дверь.

— Мадам, что с вами случилось? — как только художница открыла дверь, к ней в руки упала обессиленная старушка, чуть полноватая, меньше её ростом. Её чёрное платье было в грязи. Художница знала, что не сможет долго удерживать вес женщины. — Эмилия, помоги мне! — крикнула Герда через плечо, и девушка тут же появилась перед ней, понимая, что нужно сделать. Они аккуратно подхватили женщину под руки и довели до дивана.

— Мадам Перрен, что произошло? — едва успокоившаяся Эмилия снова разволновалась и, как только старушка опустилась на диван, принялась засыпать знакомую вопросами. Эта состоятельная мадам, живущая по соседству, часто помогала её семье, отдавая вещи, посуду и даже еду.

— Эмилия, случилось очень страшное! — Мадам Перен захлёбывалась слезами, её руки тряслись, даже удивительно, что в таком состоянии она достаточно ясно выражалась. — Эти изверги убили моего сына и ограбили мой дом! Они оставили меня на улице ни с чем, а теперь хозяйничают там. Мне едва удалось спрятаться в сарае, иначе бы и меня уже не было в живых. Хотя, может, так было бы лучше…