Ацгил испытывал смешанные чувства: одновременно радость и досаду от того, что не присутствовал в его жизни с первых дней, не видел Герду беременной. Он участвовал только в его зачатии, как какой-то донор. Ханс не слышал первый плач и первый смех, первый зуб, у него не было возможности помочь сыну подняться, когда он падал, отчаянно пытаясь сделать свои первые самостоятельные шаги.

Он очень жалел, что ему пришлось родиться именно в военное время. Почему не на пять лет позже или раньше? Зато теперь он точно знал, кого нужно защищать и оберегать в сто крат сильнее. Да, однажды офицер уже обещал защищать Герду и её семью и, видит Бог, он делал для них всё, что только мог, но тогда Ханс не знал, что оставил любимой часть себя.

Ханс посмотрел на Герду и заметил, как она кусает губы, едва сдерживая эмоции. Мысленно он ещё раз попросил у неё прощения за свои обвинения, хотя на самом деле верил в её верность, не желал верить ни во что другое, ведь и сам не поддавался искушению, не подчинялся своим животным инстинктам. Каждую ночь, думая о вспыльчивой художнице, удовлетворял себя сам, ведь никто, кроме неё, ему не был нужен. Хотя в любой момент Ацгил мог взять силой какую-нибудь пленную еврейку и сделать своей шлюхой. Одна лишь мысль о том, что под ним окажется не Герда, вызывала отвращение.

— Герда, Эмилия, не пора ли нам поужинать? А то так можно и не дождаться окончания войны, — подал голос Эйнар, разрывая тишину и пытаясь снять напряжение, как ему показалось, удачной шуткой. — К тому же, у нас такие важные гости, — с иронией добавил он.

— Да, конечно, минут через тридцать всё будет готово, — уверенно ответила Герда, после чего столкнулась с осторожным взглядом Ханса, который сидел с ребёнком на диване. — Его зовут Густаво, — улыбнулась художница, останавливаясь в дверном проёме. Она с удовольствием отметила для себя, как расширились глаза Ханса, а в их серой глубине зародился лихорадочный блеск.

«Неожиданно, правда?» — усмехнулась женщина своим мыслям и реакции немца. Она дерзко смотрела в глаза мужчины, смакуя его растерянность. Это имя явно ассоциировалось у Ацгила с чем-то другим, например, со страстью и одержимостью, но уж никак не с крохотным созданием, так нагло покусившимся на блестящие металлические пуговицы его кителя. Пусть привыкает, ведь его сын очень требовательный, весь в мать.

Взмахнув копной длинных волнистых волос, художница скрылась на кухне, довольная собой. Ей стоило заняться готовкой, но мысли остались в соседней комнате, поэтому Герда достаточно быстро оставила бесполезные попытки сосредоточиться на ужине и поддалась искушению. Тихо подкравшись к дверному проёму, она осторожно выглянула из-за угла, пытаясь разглядеть, что могли сделать всего за несколько минут два безжалостных фашиста с милыми беззащитными карапузами.

— Герда, ты больше не любишь Ханса? — осторожно спросила Эмилия, останавливаясь рядом, и, сложив руки на груди, с улыбкой смотрела на то, как Эйнар играл с дочерью.

— С чего ты взяла? — вздрогнула Герда, подавляя волну раздражения. Какого чёрта эта девка лезет в её жизнь? Художница не удостоила собеседницу даже взглядом.

— Ты так холодна с ним. Его так долго не было, мало ли, что могло случиться за это время. Хорошо, что он вообще вернулся, — Эмилия высказала всё на одном дыхании, боясь, что своенравная Герда в любой момент может заткнуть её. Она долго собиралась с духом, а когда дело было сделано, сделала пару шагов назад. На всякий случай.

— Давай ты ещё поучи меня! — выплюнула женщина, одаривая Эмилию свирепым взглядом, полным презрения. С чего она решила, что может учить её? Обычно Герда игнорировала само существование девушки, ограничиваясь лишь скупыми фразами, касающимися детей или быта. — Это не твоё дело, ясно? И вообще, тебе было поручено приготовить ужин, вот иди и готовь! — раздражённая женщина ткнула пальцем в сторону плиты, указывая на её место. — И я люблю его, понятно тебе? — крикнула Герда. Что она хотела доказать этой наивной дурочке? Что не успела превратиться в камень? Что всё еще способна на тёплые чувства?

Заметив, что голоса стихли, Герда заметно напряглась. Оказалось, все внимательно слушали перепалку двух хозяек. Её признание они тоже могли услышать? Он слышал?

— Понятно, — улыбнулась Эмилия, немного расслабляясь, после чего ретировалась в указанном направлении.

Из ручек Густаво выпала фуражка, так как он внимательно прислушивался к голосу матери. Мальчик не понимал причин, но чувствовал, что она нервничала. Он обвёл взглядом присутствующих, остановив его на сестрёнке, после чего принялся плакать. Загадочная улыбка сползла с лица Ханса, он вздрогнул и перевёл удивлённый взгляд на сына, пытаясь разгадать причины такой внезапной смены настроения. Ацгил осторожно подкидывал Густаво вверх, думая, что тот переключит внимание и успокоится, но ребёнок лишь больше распалялся.

— Давай его мне, неопытный папаша, — опустив дочь на пол, Эйнар взял мальчика на руки и начал ходить с ним по гостиной, успокаивающе поглаживая по спине.

— А девочку случайно не Лили зовут? — спросил Ханс, намереваясь подколоть друга. Ацгил поднялся следом, засунул руки в карманы и принялся ходить за Эйнаром, показывая смешные рожицы Густаво, который сначала продолжал дуть губы и смешно морщить носик, но потом всё же сдался и начал тихо смеяться.

— Лили, конечно, — подтвердил Эйнар, улыбнувшись ещё шире. Бруно в это время помогал девочке раздевать и заново одевать куклу. Стоит заметить, офицер с успехом справлялся с поставленной задачей.

Спустя минут двадцать в гостиной появилась Герда, направляясь к Эйнару, чтобы забрать сына.

— Я побуду с ним, а вам нужно поговорить, — как можно мягче произнёс Эйнар, не отдавая мальчика. — Ну что ж, офицер фон Фальк, прошу пройти за мной, — демонстративно громко обратился к другу художник. — Не будете ли Вы так любезны сопроводить Лили? — продолжал поясничать Вегенер, но Бруно с готовностью поддержал его затею.

— Почту за честь, — улыбнулся немец, легко подхватил малышку на руки и скрылся на кухне.

Ханс и Герда остались вдвоём. Между ними повисло неловкое молчание. Герде понадобилось несколько минут, чтобы решиться сделать первый шаг. Она подошла к Хансу, аккуратно положила руки на его плечи, приподнялась на носках и поцеловала в уголок губ.

— Я правда рада, — прошептала она, низко опустив голову, потому что боялась разрыдаться. Её пальцы подрагивали, поэтому она крепко уцепилась ими в плотную ткань кителя на его груди. — Но я так злюсь на тебя за то, что ты пропал на два года, что не писал. Но ты жив и здоров, находишься сейчас в этом доме и можешь обнимать сына, а это и есть самое главное для меня. Прости, что сразу не сказала тебе о нём, но твои подозрения в моей неверности и недоверие ко мне просто ужасны! Ты так легко заклеймил меня изменницей, это заставляет и меня усомниться в твоей верности… — почувствовав, что злость может накатить с новой силой, она поцеловала его ещё раз, после чего убежала. Снова. Ханс сглотнул остатки привкуса алкоголя и проводил любимую долгим взглядом. Эйнар, вернувшийся за забытой Густаво игрушкой и заставший сцену примирения друзей, понял, что его усилия не пропали.

«Я не изменял…», — пронеслось в голове Ацгила. Только сейчас он понял, насколько это больно, когда любимый человек не доверяет тебе, подозревает в чём-то, упорно не верит в твою невиновность. Теперь нужно как-то попытаться доказать ей обратное.

— Видишь, она исправляется, — усмехнулся Эйнар, подмигнув Хансу. — Если ты всё-таки захочешь её наказать за несдержанность и непокорность, то я буду рад поучаствовать, — заговорщическим шёпотом произнёс художник, отчего Густаво, почувствовав неладное, заёрзал на руках дяди и засобирался к другому, который с лёгкой полуулыбкой смотрел на друга, прекрасно понимая, о чём тот говорит. Офицер взял сына, и тот немедленно принялся теребить и тянуть вверх большие металлические пуговицы на мундире, пытаясь оторвать хотя бы одну.