Проклятый мудак, получил мой ключ. . . Зип-а-ди-ду-да, — присвистнул он, — Зип-а-ди-ау, и злился с каждой секундой. Мой ключ. . . .

  Сквозь наружную стеклянную дверь он мог видеть, как Флори возится в темноте с внутренним замком. Ключ должен быть у него в руке. Куп открыл внешнюю дверь, и Флори, повернув ключ от внутренней двери, оглянулся и сказал: «Привет».

  Куп кивнул и сказал: «Привет», — придержал козырек своей шляпы. Флори снова повернулся к двери и потянул ее, и в это время Куп с кокаином тут же вытащил из кармана повторное удилище.

  Флори мог что-то почувствовать, ощутить внезапность движения: он остановился с ключом, подняв голову, но слишком поздно.

   У ублюдка есть мой ключ/ключ/ключ. . . .

  Куп полоснул его удочкой, ударил его за ухом. Прут ударил — пак! — металл по мясу, звук мясницкого тесака разрезал жаркое на ребрах.

  Рот Флори открылся, и из него вырвался единственный слог: «Дядя». Его голова отскочила от стеклянной двери, и он упал, волоча руки по стеклу.

  Куп, двигаясь теперь быстро, ничего небрежного, наклонился, выглядывая, как хорек, затем сорвал с Флори бумажник: ограбление. Он сунул бумажник в карман, вытащил из замка ключ Флори, открыл жестяную банку и быстро вдавил одну, а затем другую сторону в замазку стекольщика. Замазка была просто твердой и делала идеальные оттиски. Он закрыл банку, вытер ключ о штанину и вставил его обратно в замок.

  Сделанный.

  Он повернулся, все еще полупригнувшись, потянулся к наружной двери — и увидел ноги.

  Женщина споткнулась по другую сторону двери, пытаясь дать задний ход, уже поворачиваясь.

  На ней были теннисные туфли и спортивный костюм. Он никогда не видел, как она идет. Он ворвался в дверь, одной рукой отбив стекло, а другой вытащил из кармана прут.

  "Нет." Она выкрикнула это. Ее лицо застыло, рот открыт. В тусклом свете она могла видеть тело на полу позади него, и она, спотыкаясь, отшатывалась назад, пытаясь заставить свои ноги двигаться, бежать, потрясенная. . . .

  Куп ударил ее, как леопард, уже размахивая повторной удочкой.

  — Нет, — снова закричала она, широко раскрыв глаза и сверкая от страха зубами. Она подняла руку, и повторный стержень врезался в нее, сломав ее и не попав в голову. — Нет, — снова закричала она, повернувшись, и Куп, пролетев над ней и спускаясь вниз, ударил ее сзади по шее, как раз в том месте, где она соединялась с черепом, — удар, который обезглавил бы ее, если бы он размахивал мечом.

  Тротуар забрызгал кровью, и она спустилась к крыльцу, и Куп снова ударил ее, на этот раз по макушке ее незащищенного черепа, полным, безжалостным ударом, заканчивающимся хрустом , как тяжелый человек, наступающий на гравий.

  Ее голова распласталась, и Куп, обезумевший от вмешательства, от неприятностей, от кризиса, пинком сбросил ее тело со ступеньки за туей.

  — Ублюдок, — сказал он. «Ублюдок». Он не хотел этого. Он должен был двигаться.

  Не прошло и минуты, как он ударил Флори. На прогулке больше никого не было. Он посмотрел через улицу в поисках движения в окнах многоквартирного дома Сары Дженсен, в поисках лица, смотрящего на него сверху вниз. Ничего, что он мог видеть.

  Он пошел быстрым шагом, сунув удочку в карман. Господи, что это было: на его куртке была кровь. Вытер рукой, размазал. Если бы полицейский пришел. . .

  Гнев закипал: эта чертова сука подошла вот так.

  Он проглотил его, сопротивляясь, продолжая двигаться. Надо продолжать двигаться . . . Он оглянулся, пересек улицу, почти бегом, теперь уже с запахом теплой человеческой крови в носу, во рту. Не возражал, но не здесь, не сейчас. . . .

  Может быть, подумал он, ему следует уйти. У него возникло искушение выйти и вернуться позже за служебным грузовиком: если кто-нибудь увидит, как он сбил женщину, и проследит за ним до грузовика, они увидят значок на боку, и дело с концом. С другой стороны, копы, вероятно, будут брать номерные знаки машин в округе, разыскивая свидетелей.

  Нет. Он возьмет это.

  Он открыл дверь со стороны водителя, мельком увидел себя в темном стекле, лицо, скривленное под бейсболкой, с темными царапинами на нем.

  Он зажег грузовик и одновременно вытер лицо: еще больше крови на перчатках. Господи, это было во всем. Он чувствовал ее вкус, она была у него во рту. . . .

  Он выехал с парковки. Смотрел в зеркало заднего вида: кто-то бежит, кто-то указывает. Он не видел ничего, кроме пустой улицы.

  Ничего.

  Стресс сжал его. Он чувствовал, как напрягаются мышцы, как наполняется его тело. Попробуй кровь. . . И вдруг наслаждение смешалось с приступом боли, как будто тебя гладят по руке, а по тебе ползают муравьи. . . .

  Больше хорошего, чем плохого. Гораздо более.

  6

  ПОГОДЫ НЕ БЫЛО ДОМАШНЕЙ. Лукас подавил всплеск беспокойства: она должна была вернуться домой на час раньше. Он поднял трубку, но на голосовой почте ничего не было, и он повесил трубку.

  Он вернулся в спальню, стягивая галстук. В спальне почти подсознательно пахло ее «Шанель № 5»; и вдобавок ко всему, очень слабый лак для дерева. Она купила новый спальный гарнитур, простую деревянную мебель с элегантными линиями, слегка ремесленного назначения. Он ворчал. Его старые вещи были достаточно хороши, они хранились у него много лет. Она не хотела этого слышать.

  — У вас есть большая двуспальная кровать двадцатилетней давности, которая выглядит так, будто ее забили до смерти незнакомые женщины — я не буду спрашивать — и у вас нет изголовья, так что кровать просто стоит на месте, как пусковая площадка. Вы не читаете в постели? Разве ты не знаешь о подсветке изголовья? Хочешь красивые подушки?