Рита смотрит на ботинок и стоящую перед ней Ливи, которая отводит глаза.

– Знаете, куда идти? – спрашивает она.

– На склад в передней части лагеря? – уточняет Циби.

– Тогда поспешите, скоро я закрою барак. Вы же не хотите, чтобы вас поймали снаружи.

Циби и Ливи мчатся к небольшому зданию, где хранится странный ассортимент лишней обуви и одежды. Внутри они видят капо, которую никогда прежде не встречали, и Циби протягивает ей дырявый башмак Ливи.

– У меня тридцать девятый размер, – тонким голосом произносит Ливи.

Женщина указывает на скамью, на которой всего три пары ботинок.

Ливи подходит, чтобы рассмотреть.

– Но я не смогу их носить, – говорит она. – Они слишком маленькие! – Ливи измотана, нога у нее болит, и на миг она забывает, где находится. – У меня тридцать девятый размер, – нетерпеливо повторяет она.

Никто из них не ожидает последовавшей реакции. Капо делает к ним широкий шаг, глядя на Ливи, и сильно бьет ее дважды по лицу. Ливи ударяется о стену.

– Простите, мы не можем обеспечить вас обувью нужного размера, мадам. Может, соблаговолите зайти в другой день, – ухмыляется капо.

Циби одной рукой хватает пару ботинок, другой – Ливи и вытаскивает ее из барака. На улице она останавливается и шепчет:

– Ливи, подними ногу. – (У Ливи красные щеки; она не отвечает.) – Пожалуйста, Ливи, давай примерим и наденем их.

Ливи уставилась на губы Циби.

– Что с тобой? – беспокоится Циби.

– Я тебя не слышу! Я тебя не слышу! – кричит Ливи, тряся головой и пытаясь избавиться от звона в ушах.

Циби опускается на колени и старается втиснуть ноги Ливи в ботинки, но они по крайней мере на два размера меньше. Она радуется, что Ливи не слышит, как она тихо умоляет свою мать о поддержке. Ботинки не налезают, и Ливи наверняка умрет, если будет босиком ходить в Освенцим и обратно. Сквозь ветер, сквозь лай собак и ругань эсэсовцев она слышит ответ матери: «Надень ботинки своей сестре».

И она пробует опять. Ливи, ноги которой онемели от холода, не чувствует пальцев ног, стиснутых чересчур тесной обувью.

Однако верх ботинок сделан из парусины, которая после пары походов в Освенцим и обратно немного растягивается, и обувь становится чуть более удобной. У ботинок рифленые деревянные подошвы, которые после длинных переходов забиваются снегом. Девушки шутят, что Ливи стала выше. Ливи отвечает, что теперь старшая сестра – она. Она сбивает снег с подошв и становится прежнего роста. Этот ритуал, повторяющийся два раза на дню, немного развлекает сестер.

Постепенно Циби с Ливи становятся на сортировке более смелыми, тайком принося в свой блок дополнительную одежду, оставляя часть себе для утепления в эти зимние месяцы и раздавая остальное. Циби прячет в карманах драгоценности и деньги, а во время походов в уборную выбрасывает их – пусть лучше навсегда пропадут, чем достанутся нацистам. Их обыскивают лишь в конце дня на выходе из «Канады».

Суровая и безжалостная погода способствует тому, чтобы свести на нет добрые чувства женщин друг к другу. Часто Циби и Ливи, возвращаясь после работы, не находят своей одежды, оставленной на нарах. Столкновений не происходит: все слишком измучены.

Новые заключенные добавляют напряженности: вспыхивают ссоры и рушатся прежние привязанности. Новым девушкам для выживания нужна одежда, а старожилы делиться не хотят. Во время переклички эсэсовцы устраивают отбор, обрекая на уничтожение слабых и больных. Циби и Ливи кажется, что отбор происходит каждый день, поскольку пропадает все больше и больше девушек.

Рождество возвещает о себе новой вспышкой тифа, со всей силой обрушившейся на их барак, и Циби заболевает. На несколько дней она погружается в лихорадочный бред, но каждая девушка знает: если она останется в бараке, когда остальные утром уходят на работу, вечером ее здесь уже не будет.

Следующие две недели Циби практически носят на руках в Освенцим и обратно. Вечером Рита закрывает глаза на Циби, дрожащую и потеющую под ворохом чужой одежды в лихорадке, сокрушающей ее изможденное тело. Пока Циби мечется на койке, Ливи всю ночь держит сестру за руку. Скудные глотки воды не в силах утолить ее жажду. Иногда ей мерещится лицо Магды, которая склоняется над ней, желая выздоровления. В другие моменты Магда кормит ее кусочками печенья, принесенного девушками с сортировки.

Огромным усилием Циби собирает силы каждый раз при прохождении ворот Освенцима или Биркенау, и Ливи уговаривает ее, как это делала сама Циби, пройти без посторонней помощи под неусыпным оком эсэсовцев. Часто плохая погода играет им на руку, поскольку охранникам неохота слоняться под снегом.

Циби медленно, но неуклонно поправляется. В сознании у нее хранится расплывчатый образ Магды, и это помогает, но она не рассказывает Ливи о своих видениях. Достаточно того, что Магда у нее в голове и в душе.

На Рождество девушкам дают выходной, но христианское Рождество ничего для них не значит. Они пропустили Хануку, им пришлось работать долгие часы, в то время как они должны были зажигать менору – семисвечник – и ставить ее на окно дома, произносить с родными молитвы. Для немецкой охраны, эсэсовцев и капо Рождество – время пирушек и попоек, а не истребления узников.

Христианский праздник или нет, но девушки рады получить подарок в виде горячего супа с лапшой, овощами и мясом. Это настоящий пир, а для Циби это также первая еда, которую она может съесть без посторонней помощи. Она надеется, еда даст ей сил встать утром и самостоятельно вернуться на работу.

В тот вечер, когда сестры устраиваются на нарах вместе с двумя своими соседками, Циби шепотом желает Ливи спокойной ночи.

– Это все, что ты хочешь мне сказать? – спрашивает растерянная Ливи.

– А что еще надо говорить? – Циби закрывает глаза.

– Наши молитвы, Циби. Наши вечерние молитвы. Даже в бреду ты все равно молилась перед сном.

– Не будет больше молитв, сестренка. Никто нас не слышит.

Ливи прижимает к себе сестру и закрывает глаза. Но, несмотря на сильную усталость, сон не идет. Ливи думает о матери и о том, что та сказала бы, если бы узнала об отказе Циби от веры. Они привыкли каждый вечер благодарить свою семью, друзей, еду у себя на столе и дом, дающий им кров. Ливи думает о Магде. Циби так уверена, что Магда сейчас дома, в безопасности, но что, если она ошибается? Что, если Магда в другом лагере, таком же, как этот, но без поддержки сестер?

На следующий день Циби и Ливи, как и другие девушки из их бригады, по дороге в Освенцим ощущают прилив энергии. Невероятно, как моральное состояние зависит от дополнительной еды и хорошего ночного сна.

– Знаешь, о чем меня только что спросила Рита? – говорит Ливи.

Девушки находятся на сортировке. Циби только что вернулась из уборной.

– Понятия не имею. О чем спросила Рита? – Циби начинает разбирать свитеры, юбки и брюки.

– Она спросила, умею ли я печатать на машинке.

– И что ты ответила? – Циби раскладывает одежду и смотрит Ливи в глаза.

– Ну я сказала «нет».

– Ливи, пойди разыщи ее и скажи, что я умею печатать. – Голос Циби звучит с непривычной настойчивостью.

– Не могу, Циби. Ты же знаешь: я говорю с ней, только когда она о чем-то меня спрашивает.

– Ах, Ливи, правда! Побудь здесь.

Циби направляется через комнату к Рите, которая ходит кругами, время от времени останавливаясь переговорить с девушками и, вероятно, задавая им тот же вопрос.

– Рита, Ливи сказала, вы спросили, умеет ли она печатать на машинке, и она ответила «нет».

– Это верно, я сейчас спрашиваю…

– Я умею печатать, – перебивает ее Циби. – Научилась в школе. Я печатаю десятью пальцами и… и хорошо знаю арифметику также. – Она дрожит, не вполне понимая, во что только что ввязалась.

– Пойдем со мной, – бросает Рита и ведет Циби к кабинету в передней части сортировочного помещения.

За большим письменным столом в комнатушке сидит эсэсовец. На столе поменьше стоит пишущая машинка, лежит пачка чистой бумаги, поднос и несколько карандашей. Рита представляет Циби офицеру, говоря, что это новая машинистка, которая будет печатать ежедневные списки отсортированной одежды.