Снова четыре часа утра, побудка. В бараке раздаются крики: «Raus! Raus!»[3], сопровождаемые стуком дубинки по стенам. После посещения умывальни, где они стараются смыть с себя как можно больше блох и клопов, Циби и Ливи получают свой первый завтрак в Освенциме: порцию хлеба размером с их ладонь и чашку тепловатого пойла, называемого кофе, но не имеющего ничего общего с любым кофе, который они пробовали раньше.

– Суп и хлеб на обед, кофе с хлебом на завтрак, – бормочет Ливи, с трудом проглатывая так называемый кофе.

– Помни то, что я говорила тебе, когда мы приехали: мы станем грызть камни и гвозди, что бы нам ни дали, – откликается Циби.

– Надо было сберечь липовый чай, – говорит Ливи, словно у них был выбор, словно они могли тогда попросить надзирателей немного подождать, чтобы забрать драгоценный чай из своих чемоданов, которые остались в вагоне для перевозки скота.

На улице налетевшая снежная поземка пытается укрыть дорогу, на которой стоят девушки шеренгами по пять. Ливи и Циби дрожат, у них стучат зубы.

Желая успокоить Ливи, Циби дотрагивается до ее руки и, почувствовав прикосновение мягкой ткани, осторожно разжимает пальцы Ливи.

– Ливи, как ты это сохранила? – шепчет Циби.

– Что сохранила? – Ливи держит маленький мешочек со священной монетой, который мать зашила в жилетки девочек в день их отъезда. – Откуда это? – спрашивает она, не замечая того, что монета у нее в руке.

– Это ты мне скажи. Как тебе удалось сберечь ее?

– Я… я не знаю. – Ливи не отрывает глаз от монеты. – Я не знала, что она у меня есть.

– Послушай меня. – Циби говорит резким голосом, и Ливи вздрагивает. – Когда мы пойдем, ты должна уронить ее. Просто выпусти из руки. Нельзя, чтобы нас с ней поймали.

– Но ее дала мне мама, чтобы оберегать нас. Монету благословил раввин.

– Эта монета не сможет нас оберегать, из-за нее мы попадем в беду. Ты сделаешь, как я прошу? – настаивает Циби; Ливи опускает руки и кивает. – Теперь держи меня за руку и, когда я отпущу твою руку, выбрось монету.

Девушки два часа стоят в строю, пока выкликают их номера. До Циби доходит, что это те номера, которые выбиты на их распухших руках. Чтобы запомнить свой номер, она поднимает рукав и велит Ливи сделать то же самое. Теперь это их удостоверение личности.

Наконец вызывают их номера. После того как им разъяснили, что они будут делать, сестер ведут за ворота, мимо станции в сторону города Освенцима. За пределами лагеря их окружают пустые поля. В отдалении виден дымок, поднимающийся над небольшими фермами, и слышится ржание неразличимых лошадей. По обочине вышагивают эсэсовцы, некоторые с собаками, которые лают и рвутся с поводка.

Циби замедляет шаг, и сестер догоняют идущие сзади девушки. Оглянувшись по сторонам и убедившись в отсутствии охраны поблизости, Циби осторожно отпускает руку Ливи и слышит тихий звук от удара мешочка о рыхлую землю. Тогда она вновь берет Ливи за руку, слегка сжав ее, как бы посылая сообщение о том, что они поступили правильно.

Они идут по улице, на которой стоят дома без крыш, некоторые без стен. Вдоль пустой дороги тянутся груды камней. Одни старожилы подходят к руинам, другие взбираются на крыши и начинают сбрасывать кирпичи и черепицу. Стоящие на земле стараются уклониться от падающих предметов, но не всегда успешно.

– Вы двое! – Капо пристально смотрит на Циби и Ливи. – Идите сюда! – командует капо, и девушки спешат к ней. – Видите это? – Она указывает на четырехколесную тележку, которая стоит в ста метрах от них и в которую впряжены две девушки. Как лошади, думает Ливи. – Они покажут вам, что делать.

Сестры поспешно идут туда, снова встречаясь с пустыми глазами узниц, пробывших здесь гораздо дольше их.

– Вставайте сзади, – говорит одна девушка.

Ливи и Циби подходят к задней части тележки и ждут дальнейших указаний.

Девушки начинают тянуть тележку к недавно разрушенному дому, около которого длинными рядами сложены кирпичи, а рядом с ними стоят несколько девушек. Ливи и Циби толкают тележку.

Когда они добираются до кирпичей, девушки принимаются грузить кирпичи в тележку.

– Не стойте без дела, помогайте им!

Подтолкнув локтем Ливи, Циби начинает бросать кирпичи в тележку. В этот момент к ним подходит капо.

Ливи бросает кирпич, и при ударе о другой от него откалывается кусочек.

– Сломаешь еще один – и жди последствий! – выкрикивает капо.

Циби с чувством огромного облегчения вспоминает о Магде. Их сестра избежала этой муки. Циби так жаль Ливи – на вид она гораздо моложе остальных девушек. Она храбрая, но еще такая маленькая. Как она вообще справится с этой работой?

Вранов-над-Топлёу, Словакия

Апрель 1942 года

Хая сидит у окна в той же самой позе, в какой сидела Ливи несколько дней назад.

– Хая, мы услышим, когда она придет домой. Пожалуйста, отойди от окна. – Ицхак ласково дотрагивается до плеча дочери, чувствуя, как у нее напрягаются мышцы.

Хая не опускает шторы – она не пропустит приход Магды.

– Отец, я не знаю, как мы расскажем ей о девочках. – Хая устремляет взгляд на улицу.

Ицхак вздыхает. Его волнует то же самое.

– Заварю липового чая, – говорит он в ответ, и Хая кивает.

Она прижимается лицом к окну, и ее слезы скользят по стеклу, пока она бормочет молитвы, цепляясь за свою веру. Ей необходимо верить, что эти сильные слова дойдут до Циби и Ливи независимо от того, как далеко они находятся, что девочки услышат эти слова и узнают, что она жаждет их благополучного возвращения.

Повернувшись, чтобы взять у Ицхака чашку с дымящимся чаем, Хая не видит подъезжающей машины доктора Кисели. Магда выскакивает из машины, даже не дождавшись полной остановки, и бежит по тропинке.

Когда Магда врывается в дверь, Ицхак быстро берет чашку из рук Хаи, пока та не уронила ее. Потом отходит в сторону, а мать и дочь бросаются друг другу в объятия.

На пороге появляется доктор Кисели и ставит на пол небольшую сумку с вещами Магды. Ицхак и доктор обмениваются рукопожатиями. Доктор Кисели озирается по сторонам, понимая, что Циби и Ливи здесь больше нет.

– Как Магда? – наконец спрашивает Ицхак. – Она выздоровела?

– Она здорова и чувствует себя хорошо. – Губы доктора растягиваются в улыбке, но глаза не улыбаются.

– Хая, пора сказать Магде. – Ицхак поворачивается к дочери и внучке, не разжимающим объятий.

– Что сказать? – Магда отстраняется от матери. – Где Циби и Ливи?

– Иди сюда и сядь, милая моя, – произносит Хая дрожащим от слез голосом.

– Я не хочу садиться. – Магда смотрит на деда. – Ты знаешь, где они?

Ицхак не отвечает. Доктор Кисели откашливается:

– Мне пора идти, но, если ты почувствуешь недомогание или поднимется температура, я немедленно приеду.

Ицхак снова пожимает руку доктору Кисели и благодарит его. Он смотрит, как доктор идет к машине, потом закрывает дверь и, повернувшись, встречается взглядом с испуганными глазами Хаи и Магды.

– Пожалуйста, сядь, Магда. Так будет легче.

Женщины садятся на диван, а Ицхак устраивается на единственном удобном стуле. Магда с силой сжимает руку Хаи, и Хая не противится этой боли.

– Магда, твоих сестер увезли работать на немцев. Мы не знаем, где они, но они были не одни. В тот день забрали многих наших девушек.

– Увезли работать на немцев? – Магда в ужасе. Разве доктор Кисели не говорил ей, что ее сестры в безопасности? Разве не говорил, что Ливи слишком молода, а Циби не живет дома? – Не может быть!

– Хотелось бы мне, чтобы это не было правдой, – произносит ее дед.

– Но когда?

– Два дня назад. Их всех увезли два дня назад.

– В Шаббат? – Магда медленно осознает тот факт, что сестер дома нет, что Циби сейчас не в лагере «Хахшары», а Ливи не в саду; Ицхак кивает. – Зачем они это сделали? Почему поехали работать на немцев?