– Чаем напоила, а ты и растаяла, – бросил реплику Илья.
– Попросила я ее, батя, чтобы бросила она тебя… Ты уж извини меня… Не пара она… Да и мама, может, жива еще… Пообещала она… Девчонка-то хорошая, да какая она жена пожилому мужику… Ты, батя, в отцы ей годишься… Картинки мне свои показывала… Хорошие картинки… Душевные такие… Пусть учится на художника, батя. Зачем она тебе? Мы люди простые. Умрет она в твоем доме от тоски. Да и работать придется по хозяйству… Руки испортит. Я вот свои…
Варя выложила свои руки на стол и раскрыла ладони. Все посмотрели на ее руки. Они были мозолистые, шершавые, потрескавшиеся, черные.
– Спрячь, чего разложила, будто товар, – пробурчал Иван. Ему вроде бы стало стыдно за руки своей жены.
– Зачем девчонку, батя, мучить будешь? У нее своя доля, у нас своя…
– Ладно. Дальше что? – глухо спросил Рудаков.
– Про маму ей рассказала. Как она любила тебя… Что внук у тебя есть… Не пара она тебе, батя…
– Это я уже слышал.
– Вот и все… Слово она мне дала… Кончит она все… Тебе она ничего, батя, не говорила?
Семен Петрович ничего не ответил Он налил себе в стакан водки и выпил, никого не приглашая.
– Дура, – сказал он через некоторое время, дождавшись, когда водка пробежит по крови и ударит в голову. – Как была дурой, так ею и останешься. И муж твой дурак. А братец его свихнется скоро от жадности. Помирать тебе скоро, Илья, а ты все гребешь под себя. Не то с собой забрать хочешь?
– Ладно, – примирительно сказал Илья. – Раз ругаться стал, значит, маленько соображать начал. А то смотришь, а глаза ничего не видят. Не дури, Семен. Погулял и хватит. Девки, они и созданы для удовольствия. Получил удовольствие и будет. А брать ее сюда не надо, это уже лишнее. Горько и тебе и ей будет. Подписывай-ка лучше бумаги…
Илья пододвинул к Рудакову развернутый свиток. Семен Петрович взял его медленно, аккуратно разорвал. Клочья он бросил под стол. Стало тихо.
– Ах, так… – первым пришел в себя Илья.
– Да, так. Решения своего я не изменю. В понедельник подпишу все музею… Если, конечно, осудят… А если нет… Если нет… Я женюсь…
Тишина стала совсем гнетущей. Было слышно, как на окне жужжала оса и Олежка стругал палочку.
– Батя, опомнись… – прошептала Варя. – Иван, скажи что-нибудь…
Толстяк заворочался на стуле.
– Ты бы, правда, папаша… того… Дело-то серьезное, кости в саду нашли…
– Он… Он… – прохрипел Илья.
Илья вдруг из синего стал красным. Все с удивлением и даже страхом уставились на него.
– Преступник! Убийца! – Илья схватил себя за ворот рубашки и стал рвать его. – Вот ты кто! И сумасшедший! Маньяк! Тебя вязать надо! Варька, неси веревку! Будем вязать! Разве не видите, он спятил!
– Давайте и вправду жарить картошку, – сказал Семен Петрович. – Хватит о делах. А то вроде бы не родственники собрались, а какая-то бандитская шайка.
– Вязать… – Илья продолжал мотать длинной, синей, как у ощипанного цыпленка, шеей.
Варя принесла из ведра холодной воды и напоила его. Илья постепенно успокоился.
– Ну, если нас не слушаешь, так хоть ребенка послушай. Олег, скажи ему… – Илья повернулся в сторону мальчика.
Олежка перестал обстругивать палочку.
– Иди, иди… скажи…
Мальчик слез со стула, подошел к Семену Петровичу.
– Деда Сеня, не женись на девочке. И подпиши нам дом, если тебя расстреляют. Этот дом будет мой, когда я женюсь.
Семен Петрович погладил мальчика по голове, понимая, что внук повторяет чужие слова.
– Дом, Олежек, надо строить самому.
– Зачем же строить, если его дадут бесплатно? – удивился мальчик.
– Тогда он будет дороже.
– Он и так дорогой, – сказал внук. – За твой дом запросто дадут семь тысяч, и добра у тебя тысячи на три наберется. Десять тысяч… Вот сколько у тебя… И на книжке у тебя четыре с половиной тысячи есть. И ты хочешь все отдать чужой девочке…
– Кто это тебе заморочил голову? Ты еще мал думать о таких вещах.
Мальчик смотрел прямо в глаза Рудакову.
– Деда Сеня, ты старый, но глупый. Это у тебя возраст такой. Через год все пройдет, и ты будешь жалеть, что нас не послушался… Это все мое.
– Твое, внучек, только то, что заработаешь своим трудом.
– Это мое по наследству. Дядя Илья законы знает. И так все делают. Дают по наследству.
Главный бухгалтер подтолкнул внука к двери.
– Иди, внучек, погуляй. Нечего тебе здесь слушать взрослые разговоры. Иди срежь в саду хворостинку и покатайся на хворостинке.
Илья опять вдруг залился краской.
– Слушай, слушай, старый дурак, что тебе младенец говорит! Выжил совсем, пень трухлявый, из ума! Дети его уже стали учить! «Хворостинку»! Внуку жить надо! Через пятнадцать лет ему жениться! Куда он пойдет? Под забор? Голым родного внука хочешь в жизнь выкинуть? «Свой дом дороже». Вот болван! А дареный конь дороже вдвойне! За свой дом горб гнуть надо, уродоваться, а за бесплатное уродоваться не надо! Не для себя живем, а для детей! Чтобы дети богаче нашего были, нужды не знали! Вот для чего мы живем! Каждая птица о своем птенце думает, а ты нажитое целой жизнью по ветру пустить хочешь!
Илья говорил быстро, горячо, у него на губах выступила пена. «Не жилец уже», – подумал Рудаков.
– Ты за детей, Илья, не волнуйся, – сказал Семен Петрович. – Им наше жалкое барахло не нужно. Они сами, что им надо, наживут. По моему мнению, они больше о душе, чем о животе, думать будут.
– Бред! Жалкий бред! – закричал Илья. – Бред влюбленного старого петуха. Добро всегда правило миром! Так было, так и будет! Вечно! Кто богат – тот и в чести!
Варя снова подала Илье воды, но тот оттолкнул ее руку.
– Нажитое целой жизнью… по ветру…
– Нет у меня ничего нажитого, – сказал Семен Петрович. – Гол я как сокол оказался на старости лет. Вот вы подсчитали… Пятнадцать тысяч… Двадцать у меня наберется, пожалуй.
– Двадцать?! – прохрипел Илья.
– Ага… Двадцать наберется. Может, и больше.
– И ты двадцать тысяч… этой девке?
– Двадцать тысяч – вот и весь капитал… Стоило из-за этого на свет рождаться?.. Впустую у меня жизнь прошла… Ничего порядочного не сделал. Ничему как следует не порадовался. Детей народил, а жить научить их не сумел. Ума не хватило. И внука проморгал, не обращал на него внимания, и вон оно что получилось… Вот только, может, сын… Может, только сыну не зря жизнь дал. Да что за заслуга – жизнь дать. Кролик кролику тоже жизнь дает. Сын… За два года ни одного письма. Только по «Маяку» и узнаешь о нем… Значит, не хочет знаться, презирает, стыдится такого отца… И правильно делает…
– Сына ты одного и любил, – сказал Илья, вытерев рот. – С одним Колькой и носился. Не жалел на него денег. Только и бегал на почту с переводами. Да и сейчас бегаешь. Скоро уж академиком будет, а все яблоки да тыкву шлешь.
– Где же он тыкву возьмет в Москве?
– Как для сына так все, а на внука и дочку наплевать. Варька у тебя всегда в пасынках ходила. И замуж почти голую выдал… Спасибо Иван – хозяйственный мужик попался, все добро нажил своим горбом.
– Илья! – крикнула Варя, вся красная. – Чего плетешь-то?
– Правду плету! Пусть знает правду наш жених перед свадьбой или что там ему еще предстоит!
– Ну ладно, – сказал Семен Петрович, – как говорится, спасибо за компанию… Подождем, что будет. Может, и торопитесь меня со света списывать. Давайте кончать этот разговор. Если хотите есть, то я картошки нажарю. А не хотите – разойдемся по домам.
Илья взял стакан, машинально пригубил водку.
– Пытались мы с тобой по-хорошему, Семен… Не хочешь… Придется по-плохому. Самого главного мы тебе еще не сказали. Сейчас узнаешь. Только не таи злобы на нас. Мы по-родственному, исходя из твоих же интересов…
Рудаков, который было уже встал, считая разговор законченным, удивленно оглядел всех. Потом снова сел.
– Только быстрей, Илья. Не тяни резину. Ты никогда не был дипломатом. Всегда шел прямо, как бык на красное. А тут вдруг чего-то томишь. Уж не совесть ли у тебя заговорила? Раньше ее и признаков не было. Твоя совесть – это выгода. Раз не выгодно – значит, совестно.
