– Совсем отшельником стал, – поддержал жену Иван. – Пришли тебя развеселить.

– Может, и вправду картошки нажарить? – спросила дочь. – Я мигом…

– Не суетись, Варька, – остановил ее Илья. – Хватит трепаться. Давайте потолкуем о деле.

– Спешишь ты все, Илья, – укоризненно заметил Иван.

– С утра здесь сидим, – огрызнулся Илья. – Да и прийти каждый момент могут.

– Это кто же сюда придет? – спросил Рудаков, хотя уже знал, кого имеет в виду его нетерпеливый родственник.

– Милиция. Вот кто.

– Милиция?

– Ну, да. Не прикидывайся дурачком, Семен. Сосед ведь рассказал – в окно видели. Знаешь, что нашли у тебя в саду?

– Знаю.

– Чего ж тогда треплешься? – закричал Илья. – Чего дурочку валяешь? Времени нет дурочку валять!

Рудаков проткнул вилкой кусок колбасы, откусил и стал медленно жевать.

– А чего ты больше всех волнуешься? – спросил он спокойно. – Не пойму я что-то, почему тебе больше всех надо? Ты что, брат мне или, может быть, следователь?

– Не брат и не следователь, а я за твою дочь болею.

– Так пусть дочь и говорит, – сказал Семен Петрович. – Она у меня не немая. А мы послушаем. И ты, Илья, послушай.

– Правильно рассудил, – пропыхтел Иван. – Пусть Варька и говорит.

– Говори, мать, – неожиданно поддержал Олежка, который вроде бы и не слушал разговора, а стругал палочку.

– Почему я? – смутилась дочь. – Пусть Илья. Он больше в таких делах понимает.

– Давай, Варюшка, – подбодрил Семен Петрович и посмотрел на дочь.

У него с дочерью были хорошие отношения. Варюшка даже к матери относилась хуже, чем к нему. Она сидела за столом грузная, потерявшая за едой и работой всякую женственность, и только ее круглое без морщин лицо светилось девичьим румянцем.

– В общем, так, батя… Мы и раньше думали… А вот сейчас, когда нашли… Мы, конечно, не верим, что ты… что мама… Но как-то все складно получается… Забрать тебя могут, батя… Ты бы решил с домом и вообще… со всем имуществом… Так, на всякий случай… А то если, не дай бог, заберут, то и конфискуют все… Так люди говорят.

Все это Варя выдавила с трудом, опустив голову и до ушей залившись краской. Чтобы скрыть смущение, она сделала вид, что отряхивает с коленей крошки.

«Лицо, как у матери, – подумал Семен Петрович, – только моложе, и грудь, и руки… Копия матери. И судьба такая же: работа, дом, дети, муж. Потом то же самое будет у Олежки… Они его готовят к этому…»

После исчезновения матери Варя часто прибегала, плакала, суетилась, предпринимала какие-то розыски, но ни разу не усомнилась в словах отца, какие только сплетни ей ни приходилось слышать. Наоборот – она даже утешала Семена Петровича, робко осуждала мать.

Иван деликатно молчал. Илья тоже молчал, но молчание его имело какое-то заговорщическое значение.

Иногда и прежде при случайных встречах Семен Петрович ловил трезвый, проницательный взгляд Ильи (Илья из-за болезни почти не пил), и главному бухгалтеру даже казалось, что тот смотрит на него с завистью. Дескать, и ловкач ты, Семен. Здорово решил все вопросы: и от старухи освободился, и добро себе хапнул. Он будто бы подмигивал красным веком: меня, мол, парень, не бойся, я тебя не выдам, хоть и насквозь вижу. Рудакову был неприятен этот пристальный взгляд, он его не выдерживал, поспешно опускал глаза.

Теперь обстоятельства изменились. Дом и сад стали соблазнительной приманкой.

– Ну что ж, – сказал Рудаков. – Давайте решим все сразу и разойдемся. Вы устали, да и мне спать хочется. Думаю, что меня не посадят, поскольку я ни в чем не виноват. Откуда взялись кости – не знаю, говорю вам как на духу…

– Тебя никто и не винит, – поспешно ввернул Иван.

– Но улики, – перебил его Илья. – Ты что, идиот? Все улики против него. Виноват, не виноват – это теперь не имеет никакого значения.

Семен Петрович поймал взгляд Ильи. Теперь в нем не было ни зависти, ни сообщничества. Только злоба. Злоба и жадность.

– Улики, конечно… – пробормотал Иван.

– Дайте мне досказать до конца, – сказал Семен Петрович. – Я не виноват. Но бывает, что судят и невиновного. Если совпадают улики. Тут я согласен – сейчас все улики против меня. Даже чересчур. По-моему, с костями – это чересчур. Кому-то я, видно, мешаю, вот и появились кости. Но это мое личное мнение. Думаю, что следствие разберется…

– А если не разберется? – Илья не спускал с Рудакова своего нетерпеливого взгляда.

– Думаю, что разберется. Ну а если не разберется… Тогда вот что я решил. Имущество у меня отбирать не будут, оно нажито честно, не награбленное. Дочь у меня обеспеченная, сын тоже… Поэтому я решил подписать, если меня… приговорят… все музею… Пусть откроется в Петровске музей. И будет он в моем доме. Повесят картины, может быть, даже оригинальные, в саду поставят скульптуры… Выставки передвижные начнут приезжать, детишки в школе будут рисовать и лучшее здесь вывешивать.

Все слушали этот бред, раскрыв рот.

– Ты над нами не издевайся, – тихо сказал Илья. – Мы с утра тебя здесь дожидались не байки слушать. Подписывай дом дочери. На всякий случай. Мало ли чего. Мы к нотариусу домой ходили, он бумаги, какие надо, дал. Варька заполнила уж все. Тебе подписать только осталось.

– Не то правда, что ли, бумаги заполнила? – спросил Семен Петрович дочь.

– Это я так… образец, – смутилась Варя.

– Хватит брехать, Варька! Мы тут не в кошки-мышки собрались играть. Надо дело делать, пока милиция за окном не появилась. Неси бумаги.

Варвара послушно сходила к вешалке и вынула из кармана пальто скрученные в трубочку бумаги.

– Вот… батя… Ты уж не обижайся… Это мы на всякий случай… а там, как ты решишь…

– Что значит «как решишь»! – закричал Илья. – Одно решение! Только одно! Других нету!

– Насчет музея я серьезно, – сказал Рудаков.

У него это получилось как-то так, что все сразу поверили. Наступила тишина. Семен Петрович шуршал документами, разглядывая их.

– Так… – протянул Илья. – Ясненько. Чего же вы молчите? Варька, скажи своему родителю!

– Я уже сказала… – дочь уткнулась взглядом в пол. – Как батя решит, так и будет…

– Вот тюха! – выругался Илья. – Даже за себя постоять не может! Ее грабят, а она… Иван, а ты чего молчишь?

– Скажи ты… – пробормотал Иван.

– Тьфу! Вот тюлени! Я-то тут при чем? Мне, что ли, надо? Я тут сбоку припека. Ну ладно, я скажу. Мне терять нечего. Я завсегда за правду. Вот что, Семен… Мы все знаем…

– Что вы знаете?

– Насчет этой твоей… с…ки.

– Поосторожней в выражениях.

– Виноват. Насчет молодухи. Что ты видишься с нею, и все такое.

– Откуда ты это взял?

– Весь город говорит. Шила в мешке не утаишь, И сейчас мы не верим, что ты на рыбалке был. Но это дело твое.

– Точно. Мое дело.

– Да. Это дело твое. Коль жены нет – ты птаха свободная. Можешь сколько угодно с ней миловаться, но добро семейное. Добро мы ей не отдадим. Мы-то знаем, что она под дом мылится. Сама нищая, вот и заарканила богатого старого дурака.

– Свои догадки можешь оставить при себе, – сказал Рудаков. Он опять взял кусок колбасы и стал медленно жевать.

– Это уже не догадки, а факт. Вишь ты как сейчас про музей запел. Знаем мы эти музеи. Ей добро отказать задумал. Вот отсюда и музей, и картины, и бюсты… Как же… художница великая, слыхали…

– Откуда слыхали?

– Да Варька у нее дома была.

– Это правда? – главный бухгалтер повернулся к дочери.

– Да… – прошептала Варя.

– Когда?

– Третьего дня.

– Почему мне не сказала?

Рудаков перестал жевать и пристально смотрел на дочь. Та совсем сникла.

– Мы с ней договорились… тебе не говорить…

– Расскажи.

– Упросили меня мужики, – дочь кивнула в сторону Ильи и мужа, но кивок больше относился к брату мужа. – Вот и поехала на свою стыдобушку… Дура, притащилась к девчонке, унижалась, плакала… Девчонка-то хорошая, понравилась мне… Скромная, уважительная, чаем с липовым медом напоила…