========== Глава пятая: Падение ==========

Моменты, которые определяют нашу жизнь, не всегда ясно видны. Они не всегда предупреждают «КРАЙ», и в девяносто девяти процентах случаев там нет ограждающего каната, под который надо поднырнуть, нет черты, которую надо пересечь, нет подписанного кровью договора или официального письма на красивом бланке. Они не всегда растягиваются, переполненные значением.

© Виктория Шваб

Леголас раздраженно фыркнул, сжимая в пальцах перо. Он бросил быстрый взгляд сначала на пергамент, затем на беспристрастное лицо незнакомого ему эльфа, а после - на наполовину пустые песочные часы, чтобы вновь обреченно уставиться на выведенное ровным почерком задание:

18. Раздел риторики, изучающий вопросы произношения речи:

Он был почти уверен, что ответом было жутко занудное слово на «Д». То ли диспозиция, то ли демонстрация.

Последнее было ему смутно знакомо, но Леголас был не до конца уверен, имеет ли здесь место именно тот смысл слова, о котором он сейчас думал. В конце концов, это может быть хоть мемория, или еще что похлеще.

Проклятая, ненавистная ему риторика, туманные обозначения и термины, похожие один на другой, и, как апогей сего кошмара, — неразбериха в голове.

С тихим вздохом Леголас выводит «диспозицию», ставит точку, едва не разрывая пергамент острым кончиком пера, и с глухим ужасом пробегает взглядом по еще сотне вопросов.

Перед глазами плывет, ровные строчки сплетаются в дикую неразбериху, а голову уже привычно сдавливает приступом боли. Он массирует переносицу, рассеянно-обреченно думая короткое: «только не сейчас». Далеко не лучшее время для того, чтобы самым что ни на есть жалким образом корчиться на полу, в который раз срывая голос.

Такого бы ему точно не простили и уж точно — не спустили бы с рук просто так. Лучше не рисковать сейчас, когда каждое мгновение на счету.

Леголас качает головой, прикусывая губу в попытке сдержать глухой стон, готовый сорваться с губ, и вновь обращается к пергаменту.

19. Речевое обращение считается успешным и законченным, если:

«Собеседники достигли согласия» — дрожащей рукой выводит он, стискивая зубы.

Ради первых звезд, это же всего лишь какой-то там тест, а он уже едва ли не умирать собрался! И что за позор?…

Горло душит надрывный приступ смеха и Леголас весело улыбается, чтобы тут же расхохотаться под десятком презрительно-удивленных взглядов. Валар, кажется, он сошел с ума. Вот отец-то рад будет.

— Ваше Высочество, успокойтесь, пожалуйста, — сухо произносит наблюдатель, останавливаясь возле него. — Ваше поведение неуместно.

— Какая жалость, — саркастично тянет Леголас, нарочито сладко усмехаясь. Одно только выражение брезгливости на до тошноты идеальном лице напротив того стоило. — И как, скажите на милость, я это переживу?

Голова взрывается огненной вспышкой боли, пред глазами расходятся круги, а в ушах грохотом гремит колокол.

Каждая клеточка тела отдается режущей судорогой, и Леголасу на мгновение кажется, будто это конец. Слишком сильно, слишком больно, слишком чувственно, просто слишком для него.

Сквозь толстую пелену до него доносится недовольное «Ваше Высочество!», но Леголас лишь давится воздухом, хрипло кашляя и машинально сжимая шею.

Внезапно мутный разум вылавливает тяжелый взгляд ярких синих глаз, странно отливающих золотом в темной глубине.

Он тонет, захлебываясь в будущем гневе океанов, барахтается, бьется, в тщетной попытке вырваться из крепкой хватки; но безуспешно.

А после все проходит.

«Разочарован…», — громко стучит в голове, яростно сияют малахитовые глаза, и Леголас рвано вздыхает — дурман ушел, это закончилось.

— Простите, — слабо улыбается он эльфу, стоящему с деланно равнодушной гримасой. — Боюсь, я немного вышел из себя. Уверяю, подобного более не повторится.

Песочные часы пусты больше чем на треть, перед ним все также лежит незаполненный бланк с вопросами, а на кончике пера почти высохли чернила. И Леголас со вздохом переходит к следующему вопросу, пытаясь утихомирить сердце, бешено бьющееся в груди.

В конце концов, время шло, жизнь продолжалась. А ему стоило поторопиться.

***

Огромные серые глаза, слишком резко выделяющиеся на остром маленьком лице, смеются, и Леголас не может не улыбнуться в ответ задорно пляшущим искоркам в синей глубине.

Венок из полевых цветов на взъерошенных, чуть короче, чем принято, волосах, сполз на лоб, и мальчик фыркает, когда nana целует его в нос, щекоча щеки колючими листочками. Nana.

Его nana. Настоящая, теплая и такая родная. Живая.

Леголас не думает толком, не размышляет на быстро скользнувшей мысли, что-то не так, лишь знает, что это — правильно. Nana рядом, nana счастлива, nana любит его. Снова. И это хорошо.

— Люблю тебя, — хрипло шепчет он, зарываясь носом в золотистые волосы. «Будто солнышко» — кажется, кто-то сказал так о ней, давным-давно. Слишком много лет прошло, чтобы вспоминать подробности.

— И я тебя, милый, — фыркает она, — nana, его nana.

Ее волосы пахнут лесными травами, студеной родниковой водой и горьким пряным вином. Так пахнет дом. Их дом.

Она улыбается. Светло-светло и безумно счастливо. Леголас думает, что она красива, по-настоящему красива, пусть до сих пор он так и не понял толком, что же значит «красота».

Но nana, — его прекрасная, слишком родная и слишком чужая одновременно, — вновь улыбается, так, как умеет только она, и Леголас решает, что это, наверное, и есть красота, его красота. Золотистое солнышко на голове, душистые цветы в спутанных волосах, широкая, правильная улыбка да свет в глубине серых глаз.

— Света не существует, дорогой, помнишь? — качает она головой, в точности угадывая мысли сына. Только у нее во всем мире это и получалось. Всегда. — И тьмы нет. Помнишь?

«Света нет, но нет и тьмы», — звенит голосок в подсознании. И Леголас кивает, жадно вглядываясь в освещенное багряным солнцем лицо. — «Мир слишком сложен, бесконечно сложен, для подобных условностей. Главное — всегда держаться севера, дитя мое. Где север, там и холод, где холод, там и боль. Боль — это напоминание, что мы живы, а память и есть жизнь. Вот и все, meleth nin».

— А память есть жизнь, — шепотом повторяет он в слух.

— Память есть жизнь. Верь прошлому, верь истине, остерегайся золота, да держись ветра севера, хорошо? Большего не попрошу.

Она вновь улыбается. Все также светло и до ужаса по-родному. Так, как умеет лишь она одна во всех мирах.

И Леголас, кажется, вспомнил, что же не так.

— Я буду скучать, — хрипло выдыхает он, в последний раз вдыхая ее личный аромат.

— Я буду ждать, милый мой. Ты главное приходи.

Она улыбается.

…И с застывшим криком на губах Леголас просыпается, судорожно сжимая в пальцах записку.

Свеча давно уже погасла, оставив после себя лишь несколько капель застывшего воска на стопке пергаментов.

С тихим вздохом, словно пытаясь согнать с себя остатки тягучего сна, Леголас поднимается с кресла, где и ненароком заснул несколько часов назад. Скомканная записка с шелестом опускается на лакированную столешницу, на мгновение четко выведенные слова освещает дрожащий свет факела.

«Свою часть я выполнил. Результаты сам-знаешь-чего исправлены, пока что ты будешь на первом месте. С остальным помочь едва ли смогу, не подведи.

Айнон».

Это коротенькое письмо он уже успел выучить наизусть, запомнить каждую запятую, странную закорючку и палочку.

Леголас качает головой и рассеянно проводит рукой по волосам.

Это была слишком долгая ночь.

Но кажется, будто на мгновение стало легче дышать, пусть на грудь все ещё страшным невидимым грузом давило тяжёлое осознание… Осознание того, что совсем скоро все завершится, придя к своему логическому финалу.

За окном закричала птица. Близился рассвет.

***

Удар, поворот, опять блок, раненая в недавнем бою рука отдается тянущей болью; спустя миг — уход вниз, к земле. Прижаться чуть сильнее, приподняться на локтях, увернуться от удара, — с куда большим трудом, чем планировалось изначально, — сделать подсечку. Или хотя бы попытаться.