Камилла запрокинула голову, я сделал то же самое. Колонна уходила в неоглядные выси. Может, это пар от горячего источника? Нет, пар расселся бы на высоте сотни футов. Чуть дальше я разглядел такую же колонну. Эта отклонялась в сторону, поднявшись примерно на тысячу футов, а потом уходила дальше. Водя биноклем, я насчитал еще три, а вдали смутно маячили другие.

— Мы, вероятно, ошиблись, — сказал я. — Это вещество — не паутина. Оно испаряется.

— Самая настоящая паутина, — возразила Камилла, — а эти столбы — эмиграция. Пауки на экспорт. Нашли термальный поток и поднимаются вместе с ним. Миллионы паучат улетают в широкий мир.

— Пауки летать не умеют.

— Детеныши умеют, если условия подходящие. Паутина — замечательная субстанция. Не читали «Путешествие на корабле „Бигль“»? Как они там просыпаются утром в ста милях от суши и видят, что вся палуба и рангоут покрыты множеством паучков? В тихий и теплый день вроде этого паучата забираются на дерево, на куст, даже на травинку, выпускают наружу несколько дюймов шелка и ждут. Рано или поздно восходящий поток воздуха подхватит паутинку и потянет их вверх, как планеры. Тысяч на двадцать футов, если не больше. Это самое мы и видим.

Я попытался представить, как миллионы паучат летят по ветру, который может принести их к новой земле.

— Но ведь они все окажутся в море.

— Девяносто девять целых девяносто девять десятых, — согласилась Камилла, — но что это значит при их плодовитости? Какая-то доля процента выживет и начнет размножаться. — Она внимательно разглядывала колонны. — К счастью, поднимаются они высоко, а ветер в верхних слоях восточный — преобладающий здесь, я думаю. Он уносит их от нашей лагуны, иначе пауки весь остров заполонили бы.

В этот момент мы с ней увидели, как отряд пауков вышел из травы и направляется к нам. Я хотел встать, но Камилла меня удержала.

— Не шевелитесь, и они вас не заметят. Вспомните краба.

Я ее уверенности не разделял, однако послушался.

В группе было, наверно, триста-четыреста особей. Мы впервые получили шанс понаблюдать за ними вблизи, когда они движутся и при этом не нападают, но различить отдельных пауков все равно было трудно. Они шли таким тесным строем, что вроде бы даже не всегда касались ногами земли и выглядели как единое целое. Мы сидели прямо у них на дороге. Будь я один, определенно бы пересел, но Камилла, бывшая к ним ближе, чем я, не двигалась с места.

Дюймах в четырех от ее ноги вся группа остановилась, как взвод хорошо вышколенных солдат по команде «стой». Передовые, как видно, уловили запах инсектицида и нашли его неприятным. После секундной паузы пауки повернули влево, прошли параллельно ноге Камиллы, миновали сапог, повернули направо и продолжили путь.

— Надо же, какие дисциплинированные солдатики, — сказала Камилла, когда они скрылись под кустами на другой стороне. Взяв бинокль, она возобновила наблюдение за группой на пляже, где продолжались непонятные активные действия, и через пару минут сообщила: — Они яму роют.

Я тоже посмотрел; Камилла, похоже, была права. В песке образовался склон, которого я раньше не видел, но цель раскопок я не мог разглядеть из-за множества пауков. Камилла, отложив бинокль, повторила со вздохом:

— Надо же.

— Что? Я не вижу.

— Черепашьи яйца. — Она задумалась ненадолго и стала разглядывать затянутый паутиной лес. — Интересно, что у них там. Сначала, наверно, они прикончили птичьи яйца, потом самих птиц. Популяцию насекомых свели к нулю. Слопали, вероятно, всё, что ходило здесь или ползало. Осталось только друг друга пожирать, больше некого. Вот уж где выживают сильнейшие. Они вынуждены охотиться на самом берегу моря — хотела бы я знать, скоро ли они научатся ловить рыбу.

— И строить лодки, — подхватил я.

— Я серьезно. Научились же они плести паутину, чтобы ловить летающих насекомых. Паучий шелк — изумительный материал. Из него можно сплести и невод для рыбной ловли.

— Будет вам. Вспомните, с какой силой бьется рыба в сетях.

— А вы вспомните, как прочен шелковый трикотаж или шнур. Это практически то же самое. После всего, что мы сегодня видели, это вполне вероятно — как и многое другое. Думаю, вы не совсем понимаете, какие открытия мы с вами сделали, но поверьте мне на слово: революционные — это еще слабо сказано. Пауки, видите ли, очень древняя форма жизни. Они обитают на планете многие миллионы лет. Развились они так рано, что их происхождение до недавних пор оставалось неясным: можно подумать, что они существовали всегда в том же неизменном виде. Они плодовиты, но до того однообразны, что натуралисты их игнорировали. Зачем исследовать происхождение вида, который явно себя исчерпал и развиваться больше не будет. Пауки жили в стороне от главного течения эволюции — реликты прошлого, каким-то образом сохранившиеся. Пережив динозавров, они вступили в эру млекопитающих и продолжали выживать, несмотря на все перемены в окружающем мире. Самое любопытное, что они, как вид, не проявляют никаких признаков атрофии или старения. Почему, собственно, считалось, что они неспособны эволюционировать? Если они не делали этого раньше, может, им и не надо было? Они ведь так мало зависят от других видов — разве что от насекомых, с которыми легко до сих пор справлялись. Зачем им развиваться при отсутствии крупных угроз? Они так хорошо приспособлены, что им просто незачем развиваться. Им и так хорошо.

Большинство видов либо эволюционирует, чтобы выжить, либо дегенерирует. Но пауков дегенерация не коснулась. Не следует ли из этого, что они не утратили способности к эволюции и были просто слишком хорошо приспособлены, чтобы к ней прибегать? Что эта способность и теперь в них заложена?

— Я плохо в этом разбираюсь, — сказал я, — но ваши рассуждения кажутся мне логичными. Единственный аргумент против — это отсутствие доказательств, что наши пауки в самом деле эволюционировали. Вы сами говорите, что выглядят они совершенно нормально.

— Верно. Человек на секционном столе в морге тоже выглядит как нормальное млекопитающее. Только поведение отличает его от прочих млекопитающих, и только поведение отличает наших пауков от других.

— Вы о том, что они охотятся стаями?

— Именно. Нормальный, как вы говорите, паук, — существо необщительное. Полный индивидуалист. Его первейшая задача — защита от врагов, и он делает это, оставаясь незаметным. Вторая задача — добыть пропитание. Для этого он ловит насекомых, но с сородичами не делится. Поступает ровно наоборот: атакует всех пауков, которые к нему приближаются, а побежденных съедает. У многих видов самка съедает самца после спаривания, если он вовремя не унесет ноги. Нет, совсем не социальные существа, а посмотрите на наших. Здесь налицо радикальные поведенческие изменения.

Камилла поразмыслила и продолжила:

— Это очень важно — не знаю пока, насколько. Важнее, я сказала бы, чем внешние перемены вроде удлинения клыков или отрастания крыльев. Здесь один вид приобретает навыки, которые всегда ассоциировались с другими, в данном случае с муравьями или пчелами. Как если бы какое-то обезьянье семейство или порода собак обрели вдруг способность мыслить, которая только человеку считалась присущей.

— Ну, это уж вы хватили, — возразил я.

— Не думаю. Есть, наверно, паучий род, где один-два вида научились жить в социуме, но встречаются они редко и мало что значат. Ничего похожего на масштабы, которые мы наблюдаем здесь, в противном случае такое явление стало бы широко известным. Нет, это новый виток эволюции — и, насколько мы видим, очень успешный…

Мы опустили сетки, снова побрызгались инсектицидом и пошли обратно. К этому времени моя уверенность укрепилась, и я уже не стремился удрать от каждой паучьей банды, которая нам попадалась. Они каждый раз нападали, но отваливались, не доходя до колен.

Где-то через четверть мили мы наткнулись на расщелину, по которой бежал ручей, и пошли по ней вверх, подыскивая удобное место для перехода.

— Погодите, — сказала вдруг Камилла, — я хочу посмотреть.