– Пап…
Он вдруг почувствовал, как две руки обхватили его шею сзади. И, повернув голову, увидел Дезмонда, обнявшего его.
– Ты не такой, как они. Совсем не такой. – Ему показалось, будто он услышал, как Дезмонд тихо шмыгнул носом. – Прости, что я назвал тебя так. Я и представить тогда не мог, что тебе могло быть так больно услышать такое о себе.
– Что ж, в таком случае я рад, что смог доказать обратное. Мы оба тогда были слишком ослеплены яростью, чтобы услышать друг друга. – Уильям повернулся к нему, и Дезмонд отпустил его, вновь присаживаясь рядом на траву. – Прикрываясь догматами Братства, я столько лет пытался справиться со своей болью, что совсем перестал слышать своих людей, когда был нужен им больше всего. Но теперь, когда я понял, что мне больше не надо держать свои эмоции в себе и я могу двигаться дальше, мне кажется, впервые за эти годы я чувствую себя по-настоящему… живым.
Они вновь погрузились в тишину, слушая шелест листьев и травы на ветру. Впереди, почти незаметный, пробежал заяц, который остановился на мгновение, настороженно вертя ушами, и тут же скрылся в кустах, по сосне взобралась белка, вскоре исчезнувшая в дупле, а на ветку с пищащим гнездом села птица, принесшая гостинцы своим птенцам.
– Это так странно, – вновь заговорил Дезмонд, – наблюдать, как животные вокруг, чувствуя, что грядет опасность, продолжают жить как раньше. Опасаются смерти на каждом шагу, размножаются, заботятся о потомстве, точно каждый день может стать для них последним, и им важно только лишь как-то выжить и что-то оставить после себя. А мы, люди… Я успел так привыкнуть к жизни в Нью-Йорке, скромной, но такой спокойной и стабильной, что в итоге даже перестал беспокоиться о своем прошлом и предначертанной судьбе. А они так – раз! – и заявились, перевернув всё с ног на голову. – Он замолк, собираясь с мыслями. – Мы даже не замечаем, как много у нас есть: возможность наблюдать за всей этой красотой, радоваться жизни, проводить время с теми, кого любишь, в безопасности, не боясь ничего. И ты понимаешь, что имел, только когда теряешь это.
– Но мы ведь теперь вместе, – Уильям обнял его за плечи, и сын поднял взгляд на него – его глаза блестели в солнечных лучах. – И мы спасем эту красоту вместе. Как и счастье всех людей, которые живут сейчас на этой бесконечно прекрасной земле.
Дезмонд ничего не ответил, улыбаясь сквозь слезы, вновь выступившие на глазах. Уильям поднялся на ноги и протянул ему руку.
– Ну же, Дез, поверь мне, мы сделаем это. Помнишь? Мы ведь чемпионы…
Дезмонд вытер ладонью глаза – и взял руку отца, поднимаясь на ноги.
– …всего мира.
***
– Погода и впрямь сегодня чудесна, – сказал Хэйтем, когда они снова остались наедине, направляясь к анимусу. – Я, к слову сказать, тоже любил играть в детстве в солдатиков. И тоже грезил мечтою – стать великим рыцарем, который будет защищать простых людей и нести мир.
– Я думаю, у многих из нас хранятся такие вещи в памяти, – ответил Уильям, улыбнувшись тому, что и его предок тоже решил поделиться своими детскими воспоминаниями.
– Пожалуй, – согласился Хэйтем; он тоже выглядел сегодня необыкновенно задумчивым и даже отчужденным. – Кстати сказать, анимус пропустил одно воспоминание. У нас с Коннором была еще одна встреча: как-то раз он сбился с дороги в лесу во время пурги и набрел на мое поместье, и я пригрел его у себя на одну ночь. Это случилось до того, как мы поехали в лагерь Вашингтона. Тогда я думал, что мы и впрямь могли поладить, несмотря на то, что были тамплиером и ассасином.
– Мне хочется надеяться на это, – ответил Уильям, несколько настороженный его словами: ему совсем не понравился тон, с которым его предок говорил о таком, казалось бы, теплом воспоминании.
Вскоре они уже сидели за компьютером перед анимусом. Через пару минут к ним присоединился и Дезмонд.
Сессия началась и впрямь не очень обнадеживающе: Коннор встретился с уже тяжело больным Ахиллесом. Слушая его наказ – забрать жизнь отца и его правой руки любой ценой – Уильям осознал, что больше не чувствовал ничего, кроме тревоги и внезапного отвращения к этому человеку; Хэйтем же молчал, сжав одну руку в кулак. Когда же они узнали, что следующим воспоминанием будет Чесапикское сражение, призрак стал необыкновенно тихим – просто застыл на месте, неотрывно смотря в монитор. Изредка поглядывая на него, Уильям не смел сказать ни слова, чувствуя знакомую гнетущую энергию, становившуюся всё сильнее и сильнее, словно волнующееся перед штормом море. Но Хэйтем молчал. Молчал, пока судна перебрасывались друг с другом ядрами в столь же жутких морских волнах, яростно бросавших их из стороны в сторону, пока Коннор мчался к поместью, пока разговаривал с Лафайетом. Молчал, пока его сын несся по городу, уворачиваясь от ядер, и шел по туннелям в тот самый Форт-Джордж, где должна была решиться судьба Чарльза Ли. Только Чарльза Ли.
И всё же…
Уильям застыл, наблюдая за тем, как Коннор, контуженный после сигнального залпа, с трудом пробирался сквозь обломки, готовый встретить заклятого врага в любую секунду. И чувствовал, что во всем этом крылось нечто настолько кошмарное и страшное, чего он прежде в жизни никогда не видел.
– Где ты, Чарльз?..
Его кровь заледенела в жилах, едва он услышал знакомый голос – который стал настолько тихим и мрачным в своем мертвящем спокойствии, что он не мог узнать его совсем.
– Его нет.
Уильям с замершим сердцем смотрел на экран, не в силах отвернуться. Так, будто рядом больше ничего не существовало – ничего, кроме двух бойцов, сцепившихся друг с другом, словно лютые звери, и зливших закаленную сталь одной и той же, единой кровью. Потому что только один из них мог уйти оттуда живым. Даже если они и были отцом и сыном.
Когда Хэйтем начал душить Коннора, Уильям хотел просто отвести взгляд – но не смог сделать этого. Не мог поверить, что тот человек, с которым он провел последние два месяца и который стал так близок ему, который столько говорил ему об их родстве, о том, как они похожи, мог действительно поднять руку и убить сына. Родного сына.
Однако самый мучительный стук сердца пробил тогда, когда Коннор выстрелил рукой вверх и вонзил клинок в горло отца, в последний раз окропив сталь горячей кровью. И этот горький удар отдавался глухим эхом в груди, пока он слушал последние слова своего предка. Наконец-то поняв всё.
– У нас проблема, – он едва смог выговорить эти слова твердым голосом, чтобы не показать перед остальными своих чувств. Показать, что его вообще хоть как-то волновала смерть, которую они все только что увидели. Чтобы справиться с собственной болью, которая сейчас разливалась неудержимой мелкой дрожью по всему его телу. Он уже давно знал, что однажды ему всё равно придется сказать эти слова. – У Хэйтема нет амулета.
Слов остальных о том, что в воспоминаниях осталось еще что-то важное, он почти и не услышал, да и не хотел смотреть на то, что будет дальше, – лишь только чувствовал, что больше не мог сдерживать это жуткое напряжение внутри.
– Билл, всё в порядке? – встревожившись, спросила Ребекка, когда увидела, что он просто встал из-за своего стола, не сказав ни слова.
– Да-да, не волнуйтесь, я в норме, – вспомнив, что даже не предупредил их, Уильям повернулся к ним – что она, что Шон выглядели не на шутку обеспокоенными. Оно и понятно, если он сам чувствовал, как подрагивало его тело, а голос ослабел от тяжелого дыхания. – Мне просто нужно отойти по делу, только и всего.
Он не обернулся к ним даже когда услышал взволнованное: «Пап!» позади – у него не было никакого желания говорить с кем-либо, кроме того самого человека, чью смерть им всем только что пришлось пережить. И он был невыразимо благодарен за то, что за ним никто не последовал, краем сознания услышав лишь, что они решили на этом закончить сессию.
Он ушел как можно дальше от них и, когда в ногах совсем не осталось сил, опустился на пол, опершись на стену спиной и закрыв руками лицо. Он пытался унять дрожь и забыть то, что он и сейчас видел так, будто это происходило прямо перед его глазами. Чего сделать так и не смог, когда почувствовал знакомое ощущение присутствия того самого мертвеца, чью смерть он смог осознать только сейчас.
