В тот самый вечер, когда Какаши развлекал Кайсу историей о рождении на свет героя по имени Благодарность, он впервые и с большим трепетом почувствовал ее интерес к себе. Кайса с ним флиртовала! А когда она предложила ему тот дурацкий спор, Какаши едва не растерялся от удивления. В конце концов он решил, что ей просто скучно и у нее давно не было достойного мужчины. Прославленный шиноби не думал, что их дружба как-то пострадает от совместно проведенной ночи, и теперь не понимал, как это случилось и почему…
Со своей стороны он привык восхищаться этой женщиной и привык считать ее недоступной. Ему повезло — в силу прихоти судьбы или каприза самой Кайсы — оказаться желанным гостем в ее постели. С тех пор его чаще посещали мысли о ее красоте, мысли, которые отдавали горечью из-за своей несбыточности. «Старые друзья», — твердил он себе. Исчезая в то утро, Какаши был уверен, что выполняет ее желание, что ей будет неловко встретиться с ним, и что она бы предпочла проснуться в одиночестве.
Неужели он ошибался?!
Дверь распахнулась, и из кабинета вышел сам Казекаге.
— О, Шестой-даймё, вы все еще здесь? — спросил он с легким удивлением. Гаара всегда называл Какаши Шестым, хотя тот уже несколько лет как уступил пост Хокаге Наруто.
— Я… размышлял, — спокойно ответил Какаши.
Он стоял, засунув руки в карманы, и взгляд его казался меланхоличным и немного сонным. Оба шиноби услышали легкий стук, словно кто-то бросал маленькие камешки в стекло. Они одновременно подняли головы и увидели бьющегося об лампу мотылька.
«Хм, — подумал Какаши, — зря ты прилетел сюда, приятель, печальный ждет тебя конец».
Гаара взмахнул рукой, создавая лапу из песка, которая взметнулась под потолок, одним концом отперла и распахнула круглое окошко, а другим подтолкнула к нему мотылька. Несчастное существо выпорхнуло на свободу. Казекаге закрыл окно и развеял песок.
«Так просто…» — подумал Какаши.
— Мой день окончен, и вам тоже советую пойти отдохнуть, — вежливо попрощавшись, Гаара ушел.
Бывший Шестой Хокаге вздохнул и устало оперся плечом о стену.
Под покровом темноты Кайса-сан забралась на самую высокую башню в городе, хотя Казекаге настоятельно не рекомендовал шиноби скакать по крышам, за исключением случаев самой острой необходимости. Но как же куноичи ощущала эту необходимость! Дул юго-восточный ветер — тот, что приносил морской воздух вместо песка и пыли, — и нес по небу низкие темные тучи. Под порывами этого ветра черные, как смоль, блестящие волосы Кайсы развевались за спиной и, зачесанные на левую сторону, то и дело перекидывались через плечо и закрывали лицо. Длинное одеяние цвета морской волны с разрезами на подоле и рукавах овевало стройную фигуру, хлестало женщину по голым ногам, вздымалось то вверх, то в стороны.
Она никогда не плакала из-за мужчин, если не считать смерти Номики, которая поразила ее в самое сердце чудовищной несправедливостью. Но вот теперь на глаза ее то и дело набегали слезы. Что она наделала? Зачем прогнала его? Неужели нельзя было затаиться, притвориться просто другом, старой приятельницей, и продолжать играть эту роль? Неужели теперь, разорвав с ним все связи, оставив кровавые раны в своей душе, она сделала лучше? С ужасом Кайса-сан осознавала, что Какаши был единственным проблеском в ее жизни, которую уже начали заволакивать тучи одиночества и сожалений, разочарования в себе. Казалось, она добилась признания, высокого положения в обществе шиноби, но разве это было ее заслугой? Не собственные таланты и сила возвели ее на этот пьедестал, а только лишь удачный брак и навыки дипломатии. Правда, возглавив клан, Кайса достойно выполняла свои обязанности и готова была любой ценой защищать тех, за кого отвечала. Но это было ее долгом, ее благодарностью судьбе.
Сильные женщины знают, как нелегко им дается эта роль. Они выглядят несгибаемыми, непобедимыми, со стальной волей и неисчерпаемой внутренней силой. Но однажды сам отыгрыш этой роли становится невыносим. Им уже не прощают слабости, не прощают того, что вполне обычно для других женщин: дурного настроения, капризов, переменчивости. Но однажды наступает момент, когда силы исчерпывают себя, и вместо отдыха, короткой передышки, они оказываются придавлены ожиданиями окружающих. Кайса хотела закрыться дома, наплакаться вволю, погрустить, пожалеть себя, но через шесть часов она снова должна была быть на службе — с прямой спиной, расправленными плечами и чистыми, не воспаленными от слез глазами. Так что даже плакать ей было нельзя, лишь кусать губы и отдавать на волю ветра волосы и одежду: пусть треплет, пусть рвет, пусть только немного охладит пылающую душу…
Она распахнула дверь и устало застыла на пороге. Кайса думала о том, что сейчас включит свет и увидит ту самую комнату, которая опостылела ей. Тот самый диван, на котором уже никогда не будет сидеть, откинувшись на подушки, расслабленный Какаши, с легкой улыбкой тягучим голосом рассказывая истории, смеша ее и любуясь ее смехом… Она разулась, прошла через прихожую в комнату, щелкнула выключателем.
На диване сидел Какаши. Он сидел на краю, подавшись вперед, опираясь локтем о колено и подпирая щеку ладонью, и спокойно смотрел на Кайсу. У куноичи подкосились ноги, так что она осталась стоять на пороге, прижавшись плечом к косяку и скрестив руки на груди. Слова не шли ей на ум, только в душе снова и снова поднимались новые волны горечи.
— Я пришел попрощаться, — мягко произнес Какаши. Всегда, со всеми он говорил ровно, а ей этот голос, оставляющий собеседнику инициативу придавать эмоциональную окраску разговору, казался ласкающим.
Сердце Кайсы сжалось. Попрощаться… Да, они должны попрощаться навсегда, ведь она сама этого хотела. Это было взрослым, мудрым решением — наконец-то, после всех этих детских игр! Только горло ее схватил спазм, и сказать что-либо было невозможно. Впрочем, куноичи ведь все уже сказала ему, последнее слово осталось за ним, так что она продолжала смотреть на него своими прекрасными черными глазами.
— Мы ведь с тобой старые друзья, — на секунду взгляд его сделался почти острым, впиваясь в ее лицо, но уже через мгновение снова стал равнодушным. — Не так просто перечеркнуть двадцать лет приятельства, правда? — легкая усмешка прочертила морщинки у внешних уголков глаз. Впервые эта усмешка показалась Кайсе едкой, злой. — Ведь все, что мы пережили вместе, имело какое-то значение для нас обоих, не так ли?
Какаши выпрямился. Его движения всегда были такими плавными, он, как кот, словно перетекал из одной позы в другую. Ах, эта показная расслабленность! Наверное, не один противник купился на нее и поплатился за это собственной жизнью… Кайса кивнула, отводя глаза. Какаши быстро встал. Он стоял, засунув руки в карманы своих брюк, и продолжал смотреть на куноичи.
— Но, — сказал он, приподнимая брови и сощурив от улыбки глаза, — наверняка у тебя были серьезные причины, чтобы перечеркнуть эти годы, так что я решил поддержать тебя в этом, как и во всем остальном.
Кайса-сан чувствовала себя раздавленной. И только мысль о том, что у них не может быть общего будущего, и о том, что такой мучительный разговор будет повторяться снова, и снова, если она даст слабину, укрепила ее в прежнем решении.
Когда она не смотрела на него, лицо Какаши делалось серьезным, а взгляд — испытывающим. Прославленный шиноби пытался понять, о чем думает его собеседница, но видел лишь, что она измучена и продолжает себя терзать. У Какаши, пожалуй, было не так много опыта в любовных отношениях, как воображала Кайса, но он твердо знал, что у женщин не бывает настоящих претензий к тем, до кого им нет дела.
Он медленно подошел и встал прямо перед ней, не доставая рук из карманов.
— Что ж, тогда прощай, Суреми Кайса-сама, — произнес он.
Кайса не могла поднять глаз, иначе он увидел бы ее слезы, поэтому она только кивнула и подалась в сторону, чтобы пропустить его в прихожую.
