— Иди сюда, — тихо произнес Номика.

Кайса усмехнулась и спрыгнула вниз, упруго приземлившись на изящные ступни. Молодой человек обхватил ее за талию и крепко прижал к себе, целуя чуть подкрашенные губы. Он опустился на траву, потянув девушку за собой и ища пряжку на ее ремне, чтобы привычным движением стащить с нее оружие.

Выбежав на дорогу, Кенара обнаружила, что забыла свою фляжку. Она довольно быстро вернулась, но зрелище, которое открылось ей с холма, заставило ее залиться краской и повернуть назад с еще большей решимостью: ее учитель посредством сильного захвата подмял под себя Кайсу и целовал ее шею самым бесстыдным образом, явно намереваясь добраться до того, что скрывалось дальше под шелковой черной рубашкой.

«Хоть бы постыдились», — подумала было Кенара, но так и не решила, чего именно стоило бы стыдиться двум свободным молодым людям, явно влюбленным друг в друга и достигшим возраста вступления в брак. «Ладно, — вздохнула она, — он мог бы выбрать кого и похуже, а с этой девушкой явно встречается не из жалости. Хороший захват…»

Свой тринадцатый день рождения Кенара встретила в гипсе: Номика сломал ей пальцы. Точнее, юная куноичи сломала указательный и средний пальцы, отрабатывая удар на каменной защите учителя. Номика создавал два больших камня, которые вращались вокруг его тела и быстро меняли свою траекторию, подставляясь под вражеский кулак. Нинаки, старшая сестра Кенары, будучи медиком, немного подлечила ее, но не до конца, позволяя девочке усвоить урок, чтобы не действовать в следующий раз опрометчиво.

Номику, который не находил себе места и не знал, чем облегчить страдания подопечной, никто не винил. Даже если он и был в чем-то виноват, то расплатился за это своими переживаниями сполна.

Молодые люди втроем сидели на диване в гостиной в особняке Масари. Нинаки закончила перевязку и, собрав на поднос остатки гипса и куски бинта, вышла из комнаты. Номика подсел к Кенаре и взял ее за здоровую руку.

— Очень больно? — виновато спросил он.

Девушка сжала губы, чтобы не рассмеяться, и решительно покачала головой.

— Совсем уже не больно, сэнсэй, вам не нужно переживать: Нинаки меня почти что вылечила.

Номика отпустил ее руку и сделал строгое лицо.

— Ну, раз все в порядке, то я могу тебя отчитать. Почему ты не сказала, что тебе передали письмо для меня?

Кенара смутилась.

— Я собиралась вам его отдать, только вечером. Раз оно подписано рукой Кайсы-сан, значит ничего плохого не случилось, ведь так?

— Даже если и так, то это не оправдание. Если ты хотела, чтобы я прочитал его только вечером, чем ты планировала, чтобы я занялся днем? Думаю, что планы отменились? — он кивнул на перебинтованную руку.

— Хотела, чтобы вы угостили меня обедом в гриль-баре по случаю моего дня рождения, — опустив голову, едва слышно произнесла Кенара.

Номика, конечно, не мог на это обижаться.

— И чем бы помешало письмо? — по инерции проворчал он, хотя уже не был сердит.

— Да вы бы думали все время только о Кайсе-сан и торопились бы домой, чтобы бесконечно перечитывать ее письмо, покрывать его поцелуями и прочее.

— Покрывать поцелуями?! — смутившись, воскликнул Номика.

— И прочее?.. — бледнея, выдавила из себя Нинаки, бессильно опершись плечом о косяк двери.

— Да откуда я знаю, — пожала плечами Кенара.

— Немедленно извинись перед учителем! — Нинаки подлетела к сестре и схватила ее за плечо.

Кенара, повинуясь толчкам сестры, низко поклонилась.

— Прошу прощения, Номика-сэнсэй, за мою дерзость и бесцеремонность, — монотонно произнесла она давно заученную фразу.

— Н-ничего… — пробормотал учитель, более смущенный вмешательством Нинаки, чем неуместными замечаниями ее младшей сестры.

Впрочем, Нинаки тоже чувствовала себя неловко и вскоре поспешила покинуть своих неприятных собеседников, чтобы навестить тетю Инари, занятую в Ратуше, и рассказать ей о переломе и пробелах в воспитании Кенары.

Номика, во избежание всяческих подозрений, решил прочитать письмо при свидетелях, отвернувшись, правда, к окну. Кенара от нечего делать ковыряла пропитанный гипсом бинт, отдирая его от остальных. Наконец, почувствовав, что прошло уже достаточно много времени, она заерзала на диване. Номика сложил письмо.

— Ну вот, — бледнея, сказал он, — больше я уже не буду думать о Кайсе-сан. Кажется, она довольно неплохо устроилась в Стране Ветра. Настолько, что новых писем не последует.

— Сэнсэй!

— Теперь Кайса — шиноби Деревни Песка. И она больше не Фукуда. Наследник клана Суреми — тот самый, с которым они безуспешно преследовали «Коготь» все эти четыре месяца, — сделал ее своей супругой пару недель назад. По крайней мере, она написала мне об этом сразу после свадьбы. Ну или через пару дней после нее, — Номика горько усмехнулся и убрал послание в карман.

— Вот гадина!

— Кенара!

— Прошу прощения, Номика-сэнсэй, за мою дерзость и бесцеремонность, но, по-моему, она настоящая гадина!

В общем можно сказать, что Номика стойко переживал предательство своей подруги, но ему было по-настоящему обидно, что все это время Кайса не снижала накала страстей в своих письмах, делая вид, что между ними все по-прежнему. Если бы она охладела к нему постепенно и это нашло отражение в ее посланиях, ему было бы не так больно. В конце концов, Номика не тешил себя иллюзиями, что является пределом мечтаний для этой девушки, да и сам не мог представить с ней светлого будущего. Тихого, уютного будущего в окружении большой и дружной семьи.

В этом же году он потерял свою настоящую семью: его отец, будучи человеком в возрасте и не отличаясь крепким здоровьем, скончался. Кенара была рядом с учителем, молчаливо поддерживала его, осмеливаясь время от времени пожимать ему руку или прижиматься щекой к его плечу. В день похорон девушка проводила Номику, зашла вместе с ним в его маленький домик и просидела с ним до глубокой ночи, слушая его трогательные истории из детства. Учитель немного выпил, наверное поэтому иногда тихонько плакал, быстро смахивая слезы и теша себя надеждой, что никто их не замечает. Кенара вздыхала, не зная, как по-другому дать выход своей жалости. Наконец учитель опомнился и решительно отправил ее домой.

Шел первый час ночи. Еще только подходя к особняку, Кенара заметила свет в окнах первого этажа и поняла, что ее дело худо. Тетя Инари ждала ее с огромным нетерпением, чтобы задать ей великолепную трепку. Девушка стояла, едва разувшись, у порога, низко опустив голову. Она выслушала весь поток упреков с философским спокойствием, но в конце подпрыгнула, словно ужаленная змеей. Угрожающий голос Инари вещал:

— Я давно хотела поговорить с тобой на эту тему, потому что твое поведение стало невозможным и неприемлемым. Тебе идет четырнадцатый год, ты уже девушка по всем возможным критериям, но все еще притворяешься наивной девочкой десяти лет. И я, и твоя сестра уже не раз замечали, как далеко ты зашла за границу допустимого в своих отношениях с господином Номикой. Ты, кажется, не понимаешь — или делаешь вид, — что он молодой мужчина, и пытаешься поступать с ним, как со своими подружками. Это безобразно, отвратительно, это недостойно семьи Масари!

— Что?! Что?! — вскричала Кенара, пораженная до глубины души несправедливостью этих упреков.

— Кенара, но это же правда, — сказала Нинаки. — Вспомни, сколько раз ты говорила про господина Номику вещи… неприличные, о которых девушке не полагается не только говорить, но и думать. А сегодня вы… вы держались за руки. Я еще понимаю Номику-сана — в его горе он мог не обратить внимания на этот факт, — но как могла ты настолько забыться! Кенара, ведь он твой учитель.

— Я знаю это!

— Тогда соблаговоли обратить свой взгляд на стрелки этих часов, — холодно сказала тетя. — Тебе должно быть прекрасно известно, что бывать в доме учителя — да еще в такое время! — неприлично, за исключением самых экстренных случаев.