— Сейджин!

— Я тебя не слышу.

Кенара скрестила руки на груди.

— Я никуда не уйду, — твердо сказала она. — Можешь не разговаривать, если не хочешь, я тоже помолчу. Просто посмотрю, как ты тренируешься.

Сейджин пожал плечами.

Молчали они целый час, а потом еще по дороге домой. Холодно попрощавшись на ночь, мальчик ушел в свою комнату, а Кенара осталась сидеть в гостиной на диване. Даже Неджи сегодня не было так больно, как ей, но она думала не о себе, а о сыне, о том, какие его обуревают мысли и чувства. Всю жизнь, наблюдая его развитый не по возрасту ум и серьезность, она старалась относиться к нему так, как хотела бы, чтобы к ней относились в детстве. Когда-то Кенара страдала от того, что ей не доверяют, не учитывают ее мнение, не воспринимают всерьез. Это оттолкнуло ее от семьи, но в то же время научило быть скромной, не ожидать особого к себе отношения. И сейчас она думала о том, не совершила ли ошибку, так трепетно прислушиваясь к сыну. Как так получилось, что он словно главнее нее в семье? Почему Кенара боится его осуждения, непонимания, страдает от одного его недовольного взгляда или слова?

В недавнем разговоре с Неджи она пыталась объяснить чувства тети, но умолчала еще об одной причине, по которой была снисходительна к ней: Кенара сама не знала, как правильно воспитывать ребенка, поэтому не могла упрекать в этом других. Может быть, и Неджи был прав, когда говорил, что она слишком беспокоится о мнении Сейджина, особенно в тех вопросах, которые не касаются его напрямую.

Но она так боялась его потерять! В отличие от других родителей она не чувствовала безусловной любви к себе и не была уверена, что сын будет любить ее просто за то, что она его мать.

Поэтому она и с Неджи боялась сближаться: если впасть в зависимость еще от одного человека, перед которым она беззащитна и который будет изводить ее своим недовольством… жизнь превратится в ад.

Любовь представлялась ей обоюдоострым клинком — одним из тех, что продавались в магазинчике Тен-Тен и отличались убийственной красотой.

Рано утром нужно было отправляться в Страну Ветра. Полностью экипировавшись и даже набросив плащ, Кенара подошла к двери в комнату сына и постучала.

— Сейджин, я ухожу, — громко сказала она.

Молчание было ей ответом.

— Ты должен выйти и попрощаться со мной.

Молчание.

— Можешь ничего не говорить, просто обними меня. Ты можешь даже не прощать меня и продолжать обижаться, но… обними меня.

В комнате было тихо. Кенара вздохнула.

— Я прошу об этом не ради себя. У нас с тобой особые отношения: каждый раз, когда я ухожу, я могу не вернуться. И я не хочу, чтобы тебя терзало чувство вины, если случится что-то плохое. Тебе придется всю жизнь жить с этим — с тем, что ты не открыл дверь матери, когда она уходила, не захотел ее обнять. Поэтому… даже если ты злишься, просто выйди и обними меня.

Дверь распахнулась. Сейджин подошел и обнял Кенару, хотя дулся и избегал ее взгляда. Куноичи крепко прижала его к себе.

— Я люблю тебя, ребенок. Больше всех на свете люблю, хоть ты этого и не понимаешь, — тихо сказала она, отпустила его и пошла обуваться.

Сейджин стоял и смотрел на нее.

— Нашей семьи больше нет? — вдруг спросил он.

Кенара выпрямилась и взглянула ему в лицо. Его глаза были чуть красными.

— Что ты такое говоришь?!

— Папа погиб, а ты… ты выйдешь замуж за этого Хьюга, да? У вас будет своя семья, а я останусь один.

Куноичи не сразу вновь обрела дар речи.

— Иди сюда, — сказала она, усевшись прямо на пол возле стены. Сын сел рядом.

Они привыкли разговаривать друг с другом после тренировок, сидя рядом в такой позе — подогнув ноги. Кенара крепко сжала руку сына.

— Это все неважно: выйду я замуж или нет. Что бы ни происходило, ты будешь моим сыном, и наша семья: я, ты, Номика, — будет существовать всегда. Ничто ее не отменит, ничто нас не разъединит. В твоей душе, в моей — мы всегда будем втроем: я, ты, Номика. Ты понимаешь?

Сейджин кивнул.

— Мы с твоим отцом любили друг друга, а потом полюбили и тебя. Не было на свете такой силы, которая могла разрушить нашу семью. Ничто на свете не могло нас разлучить.

«Даже Хьюга», — мысленно добавила она.

— Мы всегда будем семьей: я, ты, Номика.

Сейджин кивнул. Голова его опустилась, с длинных ресниц закапали слезы.

— Я так скучаю по нему… — зажмурившись, произнес он дрогнувшим голосом.

— Я знаю. Он ведь был не только моим мужем, но и учителем. Но, сынок… шиноби — это тот, кто может вынести все. И если ты выбрал этот путь — мужайся.

— Да, я знаю, да, — мальчик отер слезы и сделал решительное лицо. — Я буду как папа.

Кенара кивнула.

— Ну все, иди, — серьезно сказал Сейджин, поднимаясь и помогая подняться матери. — Агент АНБУ должен быть пунктуальным.

Куноичи улыбнулась. Может, ее ребенок и причинял ей много боли, но также он дарил ей ни с чем не сравнимую радость.

Кайса-сама зевнула, прикрыв рот изящными пальчиками, и снова взглянула на мотылька, бившегося под потолком возле белой полоски лампы, льющей свет на стены пустого коридора. Как мотылек мог оказаться здесь? Редкие круглые окна были плотно закрыты и находились почти под потолком, неужели этот малыш прилетел с первого этажа, проскользнув вместе с потоком по-мартовски теплого воздуха через входную дверь? Как теперь ему вернуться обратно? Глава клана Суреми вздохнула, глядя на махровые крылышки кремового цвета; она слышала, как туловище мотылька бьется о стекло: словно кто-то бросает мелкие камешки один за другим.

— Дурачок, — усмехнулась она, — и чего ты пытаешься добиться?

В этот момент за дверью кабинета Казекаге послышались голоса: кто-то стоял уже совсем рядом с дверью и собирался выйти в коридор.

«Это он!» — молнией сверкнула мысль в голове Кайсы, красивые черные глаза ее чуть расширились от удивления. Бежать было уже поздно: дверь начала открываться… И через секунду Хатаке Какаши и Суреми Кайса столкнулись лицом к лицу.

Куноичи, не говоря ни слова, резко развернулась и быстрым шагом пошла прочь.

— Кайса! — удивленно позвал ее Какаши, но женщина только ускорила шаг.

Уже в конце коридора перед ней снова возник Какаши, но она даже не взглянула на него, лишь ударила его кулаком в грудь. Это был водяной клон, который, расплескавшись от удара, исчез.

— Ты же знаешь, что не убежишь от меня, — спокойно произнес Какаши где-то за ее спиной. — К тому же обувь у тебя для этого неподходящая.

Действительно, те самые каблуки, которые так выгодно подчеркивали длину ее ног, мешали бегу (еще не хватало растянуть сухожилия по его милости!), а передвигаться прыжками в помещении было невозможно. Кайса пожала плечами и остановилась. Нужно было взять себя в руки, развернуться и дать ему бой.

— Что тебе нужно? — с напускным равнодушием спросила она, глядя в его спокойные глаза.

— М… Просто хотелось бы знать, на что ты обижаешься, — ответил он своим обычным мягким, чуть тягучим голосом.

— На что я обижаюсь? — с саркастической усмешкой переспросила Кайса. — Может, на то, что после того как мы… — она на секунду замолчала, подбирая слова, от которых краска не бросится ей в лицо, но это оказалось непосильной задачей. — Ты просто сбежал?!

Казалось, что Какаши смутится после столь тяжкого обвинения, брошенного ему в лицо, но он только чуть приподнял брови.

— Но ты ведь сама собиралась сделать то же самое, — ответил он с улыбкой. Маска скрывала нижнюю половину лица, но по блеску глаз, морщинкам, движению бровей его выражение угадывалось без особого труда.

— Это не одно и то же, — отрезала Кайса. — Когда сбегает женщина, это значит, что она смущена и запуталась в своих чувствах, а когда сбегает мужчина — это трусость и тяжкое оскорбление!

Темные глаза Какаши сощурились, брови снова приподнялись.

— Прости, прости, — примирительным тоном произнес он. — Я не думал, что тебя это обидит. Снова будем друзьями?