Ночь выдалась морозной и к рассвету навес, палатки, сухая трава — все было покрыто инеем. Поднялись еще затемно, и в течение часа продолжалась суета, обычная при таком большом количестве шиноби, путешествующих в мирное время: качали воду из колодца, умывались, обливались, грели чай, завтракали, перекидывались шутками или замечаниями. Бледная куноичи с тенями под глазами забилась в уголок между двумя девушками, чтобы с ней не заговаривал никто из мужчин, и делала вид, что принимает участие в их болтовне.

Номика ходил по лагерю, подгоняя и подбадривая всех чунинов Звездопада и умудряясь обменяться несколькими словами даже с чунинами Листа, которых вовсе не знал. Таким образом, он пропустил завтрак. Неджи еще час назад отдал все необходимые приказы и был уверен, что его люди выдвинутся в путь в восемь часов утра, даже если он вообще больше не пошевелится. Он сел к костру одним из последних, согрел чай в глиняном стакане и раскидал догорающие угли. Увидев краем глаза, что от колодца со своим стаканом к нему направляется Номика, Неджи быстро вылил чай на угли, избавляясь от остатков жара так, что на пепелище костра уже ничего нельзя было подогреть как следует. Джонин Звездопада подошел, посмотрел в очаг и улыбнулся.

— Хотел попить чая, но, похоже, не успел, — сказал он, не теряя хорошего расположения духа. Ему, естественно, в голову не могло прийти, что Хьюга сделал это специально.

— Какая жалость, — произнес Неджи, ненавидя себя за это.

Ковыряя сучком черную жижу, сгорая от стыда, он мысленно обругал себя. Что за глупый, мелочный поступок! Вспоминая одну из тем последнего разговора с Кенарой, он не мог не подумать о том, что люди проявляют свои истинную сущность, не только приобретая что-то, но и теряя. «Стало быть, я теперь негодяй?» — с горечью спрашивал себя Неджи. Он дал слово вести себя достойно, но сдержать его оказалось не так просто: чем дружелюбнее обращался с ним Номика, тем больше вызывал у него раздражения. Еще почти двое суток оставалось терпеть общество шиноби Звездопада, затем их дороги расходились, и каждый отряд должен был отправиться в собственную деревню.

В течение следующих двух дней мало что изменилось: чунины общались, строя дружеские и не только дружеские отношения, обменивались опытом, устраивали карточные чемпионаты, мерились количеством удачных миссий; Кенара избегала всех, кроме Джи-Джи и Митаке; Номика и Неджи держались в рамках вежливости. Номика не пытался навязывать свое общество, хотя ощущал симпатию к джонину Листа. Он был чутким человеком и понимал, что не является желанным собеседником. Причину он видел не в себе, ведь Неджи ни с кем особо не заговаривал без необходимости, скорее, в складе характера молодого командира. Когда-то ранее Номика уже слышал, что Хьюга Неджи требователен, строг и не очень приятен как человек. Похоже, эти слухи не были совсем уж лишены оснований. Даже с Кенарой, с которой он прошел огонь и воду, Неджи не обменялся почти ни единым словом, за исключением короткого обсуждения отчетности. То, что Кенара вела себя сдержанно с мужем, которого давно не видела, Номика объяснял ее профессионализмом и даже гордился ею. Другое поведение в сложившихся условиях, пожалуй, было бы некорректным. Таким образом, он оправдывал обоих и не видел в их поступках ничего неестественного.

Хьюга Неджи выковывался заново как личность. Парадоксально, но его жизнь, полная тренировок, миссий, походов, столкновений, боев, оказывается, была тихой гаванью, в которой он чувствовал себя вполне уютно, не имея отношения к безумствам, творившимся за ее пределами. Он был уверен, что проверяет себя на прочность каждый день, и позабыл главное правило: тело привыкает к нагрузкам. Так же и личность его, сталкиваясь с решением одних и тех же проблем, перестала меняться. Чего Неджи о себе не знал? Ему было хорошо известно, как он ощущает и ведет себя в экстремальных ситуациях, в пылу схватки или на поле боя. Он мог побороть свои страхи и сомнения, когда дело касалось сражения. Защищал своих людей и не раз рисковал собственной жизнью. Неджи привык считать себя хорошим шиноби и мужественным человеком, не лишенным понятий о чести и совести.

И вот теперь, столкнувшись с чем-то совершенно чуждым, он растерялся. Неджи привык подавлять свои эмоции — теперь он не мог их подавить. Привык владеть собой — теперь он не владел собой. Привык жить по установленным правилам — теперь сам нарушал их. Старый мир рушился, новый не мог быть обретен. Неджи не узнавал самого себя. Единственное, что не было зыбким, что составляло его опору кроме горячей любви, это жгучая ненависть. Невозможно было понять, кого он ненавидит: себя, ее, ее мужа… Неджи думал, что ненавидит Номику. Он думал о том, что мог бы его убить, если бы вызвал на поединок, но это были бесплодные мысли, рожденные бессилием. Разве мог он позволить себе так поступить? Тем более что в своем ослеплении не мог толком понять собственных желаний.

Это было унизительно, но он сравнивал себя с Номикой. Сравнивал в свою пользу, не желая признавать его человеческих качеств, о которых упоминала Кенара, или тех, проявление которых он сам наблюдал. Номика был старше на двенадцать лет. Сколько ему? Тридцать семь? Разве это не возраст увядания (пусть даже по виду ему лет тридцать)? Это дурацкое обаяние, наверное, рожденное желанием всем нравиться… Наивный романтизм, который стоило бы оставить в раннем детстве… Открытость как попытка заполнить внутреннюю пустоту легковесным общением… Все такое раздражающее, отталкивающее! В этот момент совесть подавала признаки жизни и робко шептала, что Ио Номика — хороший человек, и это настолько очевидно, что только крайне негативно настроенный и лишенный объективности наблюдатель может пытаться оспорить это.

Неджи сдался. Собрав волю и остатки объективности в кулак, призвав внутреннее чувство справедливости, он признался себе кое-как, что, возможно, ее муж не так уж плох. И все-таки он не Неджи. А именно его, со всеми его недостатками, Кенара по-настоящему полюбила — это не подлежало сомнению, это он чувствовал безошибочно.

Наконец отряд достиг развилки дороги: к северу она вела в Коноху, к югу — в Деревню Звездопада. Шиноби двух деревень прощались друг с другом, обмениваясь обещаниями увидеться вновь. Реза и Каоро обнялись.

— Держи, — сказал Каоро, подавая товарищу колоду «Пути ниндзя», — это моя счастливая. Я с ней почти не проигрываю — ну, ты знаешь.

— Знаю, — рассмеялся Реза, припоминая, как несколько раз в самом начале поддавался ему, чтобы разрядить обстановку в отряде. — Спасибо.

Джи-Джи, за которой еще в Стране Волн пытался приволокнуться Каоро (но променял ее на азарт и друга), была совершенно влюблена в Торойю, оказавшегося чуть менее застенчивым, чем всем представлялось. Она подала ему письмо, написанное накануне, и сказала, что будет ждать ответа. Торойя покраснел, отчего сделался еще красивее, и прошептал ей на ухо почти все, что думал, получив в награду поцелуй.

Кенара подошла к Неджи, стоявшему в отдалении позади всех остальных шиноби Листа. Она подала ему руку, будучи не в силах облечь свои мысли в слова. Неджи не дотронулся до нее, ответив лишь своим горящим взглядом. Невозможно было понять, о чем он думал, ясно было лишь, что его обуревают сильные и противоречивые чувства.

— Не пожмешь мне руку? — слегка побледнев, спросила Кенара.

Неджи ответил не сразу.

— Если я возьму ее, то уже не отпущу, и тогда даже твой муж что-то заподозрит, — наконец сказал он.

Куноичи опустила руку и с трудом заставила себя произнести:

— Может быть, в следующий раз мы встретимся как друзья, преодолев наши слабости, став сильнее?

— Ты этого хочешь?

— Да.

— А я не уверен, что хочу именно этого.

Так они разошлись, не найдя в себе силы сказать друг другу «прощай».

Когда шиноби Звездопада двинулись в путь, Номика, наблюдавший эту сцену издалека, спросил:

— Почему Неджи-сан отказался пожать твою руку?