— Сам не знаешь, что несешь, — проворчал Каоро. Весь свой запал он спустил на игру в карты, так что продолжать спор ему было неохота.

Ребята решили дождаться своих джонинов и воочию убедиться, вместе они пришли или нет и в каком настроении. Торойя и Реза заснули, как сидели, на матрасе Резы и там же и остались. Джи-Джи принесла свой спальный мешок и вскоре тоже задремала. Каоро держался дольше остальных, но в конце концов так захотел спать, что ему было уже все равно, кто, как и с кем провел эту ночь. Лично он страстно хотел провести остаток ночи в объятиях своего одеяла.

Джонины начали обсуждать способности своих подчиненных и их потенциал, но довольно быстро перешли от этой темы к собственным техникам и тренировкам. Неджи рассказал о том, что сам имеет предрасположенность к Стихии Ветра.

— Исходя из моего личного опыта, скажу: она может быть полезной на ближних и средних дистанциях, так что я бы посоветовал тебе продолжать пробовать. Твоя способность гасить ветер говорит о том, что у тебя все-таки есть склонность к техникам этой стихии.

— Мне не у кого было учиться, — ответила Кенара. — Старшее поколение использует ее, как шиноби Деревни Песка, только без вееров. Это считается своего рода элитными способностями, косвенным свидетельством старинного происхождения — один из наших предрассудков. Думаю, Деревне Звездопада не помешала бы настоящая Академия для обучения молодежи, как в Конохе, где все были бы равны. Талантливым детям из простых семей довольно сложно находить себе учителей: шиноби, то есть знать, не спешат обучать кого-то со стороны. Звездопаду нужны большие перемены, без них мы никогда не выберемся из кризиса.

— Почему бы тебе не стать одной из Старейшин? Твое происхождение и потенциал позволяют это. Тогда ты сможешь что-то изменить.

— Но я не хочу быть Старейшиной, я хочу быть шиноби… Власть сковывает и навсегда лишает права принимать решения, исходя из личных соображений и интересов. Для Старейшины существует только общественное благо, и оно превыше всего. Можно ли променять жизнь в движении под открытым небом на пыльный кабинет и бумажные завалы? По-моему, это слишком большая жертва.

Неджи хотел было улыбнуться, но понял, что его собеседница говорит серьезно. Ему показалось, что это не слишком зрелая позиция, но он не мог ее за это осуждать. Когда-то он сам с горячностью рассуждал о свободе, мечтал о ней, грезил ею, а потом, казалось ему, повзрослел. Как дно судна, слишком долго стоявшего на якоре в морской воде, покрывается илом и наростами, так и человек, погруженный во взрослую повседневную жизнь, начинает обрастать обязательствами и ответственностью. Становится неловко рассуждать о свободе, когда понимаешь ее относительный характер. Только тот, кто ощущает серьезный ее недостаток, вспоминает о ней. «Может, я не повзрослел, а очерствел? — подумал Неджи. — Смирился, как домашняя птица, которой подрезали крылья? Она перестает смотреть в небо…» За прошедшие годы он научился избегать подобных мыслей.

— Если не ошибаюсь, твоя тетя занимает этот пост? — спросил Неджи, возвращаясь к прежней теме. — Ты не можешь как-то влиять на ее решения?

Кенара покачала головой.

— Скорее с луны посыпятся шиноби, чем Инари-сан прислушается к моему мнению.

Неджи сдержанно улыбнулся. Его дядя, глава клана Хьюга, тоже был довольно упрямым человеком. В общем-то, он узнал то, что хотел узнать: под своим пренебрежительным отношением к фамилии и предкам Кенара скрывала серьезную обеспокоенность положением, в котором оказалась ее родная деревня.

— Мне все это знакомо: чрезмерная приверженность прошлому закрывает дорогу будущему. Я рад, что Хиаши-сама осознал это, но никто не может сказать, к чему придет наш клан.

Поговорив о перспективах связей между Листом и Звездопадом, молодые люди вернулись к обсуждению своих техник. Ни он, ни она не хотели расставаться и идти отдыхать. Ночь была прекрасной, как и все, что их окружало: восьмигранная беседка в мягком свете фонарей, плеск морских волн, далекий шум затихающих гуляний и удивительно теплый ветер.

Неджи и Кенара вспоминали свои самые интересные бои и миссии, пожалуй, больше вдаваясь в подробности, чем это было бы разумно со стороны шиноби из разных деревень. Время пролетало незаметно.

Для Кенары стало открытием, что ее командир на самом деле любил поговорить, но только если встречал со стороны собеседника понимание и интерес. Его характер не был замкнутым, и к одиночеству Неджи не стремился, просто гордость не позволяла ему демонстрировать собственные слабости, а чужие — особенно глупость и безответственность — его раздражали. Возможно, он был несколько поспешен в своих решениях, в первую очередь замечая недостатки и в людях, и в ситуациях. Он рос намного более одаренным ребенком, чем его сверстники, поэтому ему суждено было до конца своих дней вытравлять из себя высокомерие и тщеславие, взращенные на столь благодатной почве. Впрочем, Кенара встретила его уже более-менее свободным от этих пороков, но не могла не замечать следы борьбы с ними. Неджи разговаривал с людьми так, как будто заранее знал, что они скажут. Приглядевшись, можно было заметить, как он принуждает себя быть вежливым, выслушивать других до конца, терпеливо объяснять и повторять то, что было непонятно. Хотя внимательный взгляд тут бы не помог, скорее внутреннее чутье подсказывало, какие на это затрачены усилия. По крайней мере, Кенаре подсказывало.

Он был умен, начитан, хорошо разбирался в своем деле. Куноичи с удовольствием слушала его рассуждения о некоторых тонкостях службы джонина и даже узнала кое-что новое о практике формирования отрядов в Конохе. Возможно, услышь она подобные рассуждения из уст старшей сестры, Кенара бы начала задремывать, но только не сейчас, не под лучами сияющего бьякугана.

Когда вновь пришла ее очередь что-то рассказывать, Неджи невольно задумался о том, что в последний раз так откровенно беседовал, пожалуй, с Наруто перед тем, как тот женился на Хинате. А такой приятной улыбки и вовсе никогда не видел. От того, что Кенара улыбалась редко — даже когда шутила — очарование таких моментов только усиливалось. Она-то как раз была замкнутым человеком, и взгляд ее часто становился непроницаемым. Казалось, что на большинство людей она смотрит как на нечто далекое, расположенное за толстой прозрачной стеной, не имеющее к ней отношения. Только служебное положение избавляло ее на время от этой отстраненности. Возможно, подобное качество являлось отталкивающей чертой характера, но только не для Неджи, расположенного теперь по эту сторону стены. Из этого положения улыбка Кенары казалась особенной, мягкой. Черты ее лица становились нежными, когда суровый взгляд не гасил их прелести.

Неджи, будучи художником, воображал, с какой любовью природа могла обрисовать эти овальные щеки, небольшой рот с полными губами, чуть асимметричные глаза с темными бровями и ресницами. Брови начинались довольно низко над внутренними уголками глаз и постепенно поднимались по направлению к вискам. Над внешними уголками глаз четкие линии заканчивались, как если бы художник слегка растушевал карандаш. Увидев ее впервые, Неджи думал, что такое лицо не запомнишь: ни ярких красок, ни резких выразительных черт, — но теперь он чувствовал, что не сможет его забыть, даже приложив известные усилия.

Где-то около пяти часов утра, когда небо еще не светлело, но начало подмораживать, Неджи сказал:

— Пора возвращаться. Нужно еще поспать сегодня.

«Но я не хочу спать!» — хотелось ответить Кенаре, но она только кивнула.

Праздник давно закончился, город спал. Чунины отдыхали почему-то все в номере Резы, даже Джи-Джи, так что каждый из джонинов получил в свое распоряжение целую комнату.

Кенаре удалось заснуть далеко не сразу: левый бок непрестанно кололи муки совести и жесткий матрас. Но что такого она сделала? Почему бы ей чувствовать себя виноватой? Дружеский поединок и беседа с человеком, которого она уважала — разве это было чем-то неправильным или запретным? Пожалуй, если бы их бой доставил ей меньше удовольствия, а разговор не продлился до утра, даже ее совести было бы не к чему придраться. Да что там совести — трем томам этикета Нинаки не в чем было бы ее упрекнуть! Но…