Перед тем, как покинуть комнату, он бросил взгляд на маленькое зеркало на стене и поправил длинную челку рукой с окрашенными в темно-фиолетовый цвет ногтями. «Маска» сидела хорошо: лицо с правильными чертами казалось равнодушным, черные глаза были непроницаемы.

— Я пришел попрощаться, Сюи, — произнес Итачи.

Он зашел в комнату и запер за собой дверь. Глаза Сюихико просияли, теплая улыбка расцвела на ее губах. «Маска» Учиха сразу же дала трещину, так что он, глубоко вздохнув, отбросил ее в сторону, будучи не в силах скрыть свое волнение. Сделав несколько быстрых шагов, молодой нукенин опустился на колено перед креслом Сюихико, наклонился к ней и, обхватив за шею, поцеловал. Обоим казалось, что они вложили в этот поцелуй силу своего чувства, так что и говорить уже ничего не требовалось.

Часто дыша, Итачи отстранился от девушки и в последний раз охватил всю ее взглядом, чтобы запомнить эту минуту навсегда. Сюи, не отрываясь, смотрела в его лицо, мечтая только о том, чтобы он остался еще хоть на несколько секунд. Черные глаза встретились со светло-серыми и слегка расширились всего лишь на одно мгновение.

Сюихико ослепил яркий свет заходящего солнца, легкий ветерок с солоноватым запахом моря овеял ее лицо. С удивлением оглядевшись, куноичи увидела себя на той самой полоске песчаного берега между двух скал, напоминающих врата в океан, которую показала однажды Итачи в своей иллюзии. Он воспроизвел ее с удивительной точностью: вместе с летним теплом, горячим песком и шорохом пенных волн, набегающих на берег. Только закат был более поздним и вместо золотой дымки вдоль горизонта протянулась алая полоска из облаков, подкрашенных лучами наполовину опустившегося за море солнца.

Ноги Сюи легко ступали по не остывшему песку, вместо кремового кимоно на ней было надето какое-то светлое платье. Итачи молча стоял рядом, крепко сжимая ее руку, и смотрел на закат. Его лицо, облитое розовым светом, оставалось неподвижным, даже глаза не щурились от солнечных лучей, и черные зрачки казались плавящимися в огне жемчужинами.

— Итачи, ты…

По застывшему взгляду светло-серых глаз и замедленному току чакры Учиха понял, что Сюи оказалась полностью во власти его иллюзии. Отстранившись от нее, он поднялся на ноги и отступил на шаг. Не отрывая взгляда от любимого лица, Итачи поднял руки перед собой. Его пальцы задрожали, когда он начал складывать печати, щеки и губы побледнели, глаза распахнулись шире.

— Черные иглы чакры! — глухо произнес Учиха, чувствуя такую боль, словно разрывал свое сердце, а не ее.

В то же мгновение он переместил собственное сознание в иллюзию.

— Ты убил меня? — спросила Сюи.

Итачи, выпустив ее руку, задрожал и зажмурился. Тогда куноичи коснулась ладонями его щек и заглянула ему в лицо. Темные ресницы распахнулись, и Сюихико увидела любимые черные глаза, подернутые слезами. Горестный вздох слетел с ее губ, и жалость пронзила сердце.

— Бедный мой… — произнесла она и заплакала.

Сюи обняла Итачи и прильнула к нему всем телом, а он стоял, пораженный ее словами, будучи не в силах ни произнести что-либо, ни пошевелиться. Наконец он поднял руки и сомкнул их вокруг плеч куноичи, прижался щекой к ее волосам.

— Я должен был раньше сказать, что люблю тебя — до того, как потерял это право. Как ты можешь все еще любить меня, Сюи?

— Разве я могу не любить тебя? — отстраняясь и глядя на Итачи, спросила девушка. — Ты стал моим утешением. Могла ли я мечтать, что однажды встречу такого необыкновенного человека и испытаю чувство, по сравнению с которым целый мир недостаточно велик… Я сетовала на пустоту моей жизни, задавалась вопросом, в чем ее смысл… И обрела его в самом конце — благодаря тебе. Вдвоем мы создали самую прекрасную из всех реальностей, и не важно, что это был короткий миг. Он расцветет вне времени и пустит корни в саму вечность…

— Это ты… — прерываясь от волнения, произнес Итачи, — это ты утешила меня, Сюи. Ты заставила меня поверить, что я все еще человек, и дала мне надежду. Хочешь, я покажу тебе нашу жизнь? Покажу, как мы могли бы прожить ее вместе там, где нет войны…

Сюихико покачала головой.

— Не выразить словами, как сильно я хотела бы увидеть это, но еще больше я хочу, чтобы ты успешно завершил то дело, которому посвятил себя без остатка. Поэтому, пожалуйста, береги себя и свои силы. Ты ведь тратишь их, чтобы время здесь шло медленней, чем в реальном мире?

Учиха кивнул.

— Значит… пора прощаться. Могу я увидеть тебя настоящего в последний раз?

Итачи покачал головой.

— Тогда я скажу здесь. Итачи, сейчас ты горюешь и совсем не думаешь о себе, но я знаю, наступит время, когда ты будешь винить себя, и знаю, как именно ты станешь себя терзать. Пожалуйста, запомни мои слова. — Сюихико, касаясь пальцами его щек, заглянула Итачи в глаза. — Это было проявлением милосердия…

— Милосердия божества, — с горечью произнес Учиха. — С высоты собственной гордыни решающего, кому жить, а кому умереть…

Сюи покачала головой.

— Милосердия человека: ведь ты пожалел меня.

Итачи зажмурился, чувствуя выступившие на глазах слезы.

— Однажды мы встретимся там, где не будет войны, — произнеся эти слова, Сюихико коснулась его губ нежным поцелуем.

В следующую секунду Итачи оказался выброшен из собственной иллюзии. Он стоял, раздавленный, почти уничтоженный, и смотрел на сидевшую перед ним девушку с кристально чистым бьякуганом без зрачка и рисунка, застывшим уже навсегда.

Учиха сделал шаг вперед, протянул дрожащую руку и, осторожно коснувшись пальцами век, опустил их, скрывая главный секрет Сюихико. Подхватив темную прядь шелковистых волос, он наклонился и поцеловал ее.

— Клянусь, тебе не придется долго ждать меня, Сюи.

Хошигаки Кисаме сидел на скамье внутри беседки, сложенной из камня и закрывавшей один из пролетов лестницы в крутом склоне: здесь тропинка делала изгиб, а затем становилась более пологой и еще через пару поворотов подводила к крыльцу санатория «Йоаке». Нукенин смотрел на косо летящий мелкий снег и прислушивался к собственным ощущениям.

Он чувствовал чакру не только Итачи, но и еще одного человека. Второй шиноби, очевидно, был ранен или не здоров: его чакра плохо циркулировала в теле и словно угасала, а затем и вовсе растаяла, как дым на ветру. Кисаме она показалась едва уловимо знакомой: теплой, но свежей, как летние сумерки, небесно-голубой. Если бы он чаще встречал обладателей бьякугана, то, возможно, сумел бы ее идентифицировать, а пока нукенин обратил внимание на короткую вспышку чакры своего напарника: похоже, Итачи применил какую-то технику.

Он не опоздал: через несколько минут стройная фигура в черном балахоне обрисовалась на тропе, выбегающей из-за поворота. Учиха был точно таким, как Кисаме привык его видеть.

— Здравствуй, Итачи-сан, — поднимаясь и поправляя за спиной Самехаду, произнес мечник.

— Здравствуй, Кисаме. Спустимся с Йоакеямы. Расскажешь мне о своих успехах по пути.

Старший нукенин усмехнулся в ответ.

Они свернули с тропы на один из отрогов, чтобы сократить себе путь. Снег был не очень глубоким, сосны и ели стояли редко и не мешали движению. В какой-то момент Кисаме сообщил, что по тропе к санаторию движется отряд из шести шиноби.

— Не желаешь размяться, Итачи-сан?

— Я отправлю воронов на разведку.

Глазами воронов Учиха увидел два отряда АНБУ Облака и узнал одного из капитанов: это был Тадасу. При мысли о том, что через несколько минут Тадасу обнаружит Сюихико и станет ее оплакивать, Итачи испытал желание заставить молодого человека исчезнуть навсегда, но… Это были ее соотечественники, и Учиха чувствовал потребность их защитить, даже рискуя вызвать неудовольствие и подозрения напарника.

— Лучше всего будет покинуть это место, не оставляя следов и не привлекая внимания.