Она оглядывалась с беспокойством, но света звезд было недостаточно, чтобы отыскать что-то мелкое в ночи. Впереди тропа обрывалась и склон делался почти отвесным. Маленькие ножки уже по щиколотку утопали в снегу, но Сюихико не чувствовала холода. Ей показалось, что, если она встанет на самый край, увидит, как звездные лучи пронизывают сумрак ночи, и он развеется от их холодного прикосновения, отдернется, как завеса, и откроет перед ее взором заснеженные пространства Страны Молний. Уж там-то она точно найдет силуэт Мудреца, отбрасывающий тень на искрящийся покров снежного наста…

Девочка ступила к краю, с замиранием сердца готовясь жадно распахнуть глаза навстречу прекрасному пейзажу, но вдруг пелена черных блестящих перьев, словно расшитая стеклянными бусинами глаз, промелькнула перед ее лицом, стайка воронов вылетела Сюи навстречу и закружилась вихрем, задевая ее своими остроперыми крыльями.

Ей казалось, что перья оставляют порезы на ее коже, а вороны оглушительно кричат. Вцепившись в «чудовину», Сюихико вся сжалась и ждала, пока минует ненастье в виде стаи птиц, растрепавших ее волосы и оцарапавших ткань на широких рукавах кимоно…

Уворачиваясь и стараясь уберечь фигурки от птиц, девочка потеряла равновесие и упала на четвереньки, рассыпав хвостатых зверей. Вдруг снег перед ней осел и рухнул далеко вниз: оказалось, что каменный уступ заканчивался прямо под ее ладонями, а дальше лежала лишь снежная шапка, которая теперь обрушилась. Сюи испугалась, быстро поползла назад… и проснулась оттого, что руками сталкивает с себя покрывало.

Куноичи больше не смогла заснуть и решила выйти на открытую террасу, чтобы полюбоваться предрассветным небом.

Вороны Итачи все так же несли свой дозор, облетая по кругу территорию «Йоаке», дорогу, склон горы и ближайшие купы деревьев. Край неба над морем вдалеке постепенно светлел, звезды бледнели, а облака, наоборот, вырисовывались четче.

Сюихико касалась поручня в том месте, где лежала рука Итачи, когда она назвала его «диковинным и прекрасным цветком». Она тогда была очарована его благородной красотой, спокойной уверенностью движений, задумчивым взглядом черных глаз под темными ресницами. И хотя его облик до сих пор был полон для нее притягательной силы, по-настоящему Сюихико волновала душа Итачи: все ее движения и порывы, темные и светлые стороны, — глубина и образ его мыслей, мечтательность и отстраненность. То, как он мучил себя, и то, как пытался всех спасти, как неумолимо шел к своей цели, переступая через собственную природную мягкость и деликатность, — все это покоряло ее и вызывало восхищение.

Куноичи невольно задавалась вопросом, каким бы он был человеком, если бы не его божественная сила — проклятие и подарок небес. Бремя этой силы могло раздавить любую личность, исказить чье угодно восприятие реальности. Тот, кто был столь могуществен, начинал смотреть на других, как на пыль под своими ногами. Такой человек должен был ощущать себя божеством. Но только не Итачи.

Учиха Итачи не хотел быть богом и не видел себя им. Наоборот, он отчаянно цеплялся за все человеческое в себе. Но и отказаться от этой мощи, перестать быть значимой фигурой в текущей расстановке сил он не мог. Жалость к другим живым существам, стремление к миру, желание избегать конфликтов подтолкнули его к действию и заставили решиться на сложный выбор.

Сюихико знала очень немногое из его истории и могла лишь догадываться об истинном положении дел. Она была уверена, что Акацки собирается напасть на Деревню Листа или иным образом покуситься на благополучие Конохи. Именно это, по мнению куноичи, заставляло Итачи состоять в рядах грозной организации и примерять маску хладнокровного убийцы. Впрочем, он носил эту маску так долго, что другим она казалась его настоящим лицом.

Не было ни одного поступка или действия, печальные последствия которого он бы не осознавал. Ужас содеянного сначала терзал его беспрестанно, а потом плотным сгустком сумрака окутывал его душу и уже никогда не рассеивался, несмотря на то, что каждый шаг имел логическое объяснение и способствовал достижению определенной цели. Однако Итачи как никто другой понимал разницу между объяснением и оправданием. Первое всегда имелось у него под рукой, а второе никогда не существовало.

Сюи было страшно представить, какой груз ненависти вот уже много лет нес ее друг на своих плечах. Насколько глубоким было испытанное им разочарование в себе, родном клане и устройстве мира, весьма далеком от принципов справедливости. Итачи научился мастерски изображать хладнокровие, но он не был равнодушным человеком. Наоборот, он тонко чувствовал несовершенство мира и человеческой природы, и это печалило его. В этом Сюихико находила свое сходство с ним.

Однако в Итачи было то, что отличало его, выделяло среди других и возвышало в глазах Сюи над ней самой: целеустремленность, решительность, воля. Качества, которые заставляли его действовать, закрывая глаза на собственные душевные раны, превращали Итачи в безудержную силу, не знающую пощады и устали. Она на себе испытала, что значит стоять у него на пути! Учиха убил бы ее в первый же день знакомства без особого усилия, если бы не заинтересовался ее способностями.

И если их схожесть порождала спокойное влечение одного к другому, то различие превращало влечение в мощную притягательную силу. Сюихико не могла перестать думать об Итачи: где он находится в эту самую минуту и чем занят, — и хотела проводить с ним как можно больше времени из оставшихся дней и ночей.

— Доброе утро. — Учиха подошел и встал рядом с поручнем.

Ответив на радость, озарившую лицо Сюи, своей нежной улыбкой, он перевел взгляд на розовеющее небо. Солнце готовилось вот-вот показаться из-за моря в том месте, где горизонт плавился, покрываясь розовой позолотой. Молодые люди молча любовались рассветом.

Они провели вместе завтрак, обед и пару часов в зимнем саду, а вместо послеобеденного отдыха дочитали до конца роман о знаменитых братьях из Кумогакуре, делясь друг с другом своими впечатлениями. Вечер был тихим, спокойным. Сюихико сидела на руках у Итачи, расположившегося в кресле в ее комнате. Учиха рассказывал ей о двух других братьях: Хашираме и Тобираме Сенджу, — пока не замолчал, погрузившись в собственные размышления.

— Уже довольно поздно, — заметил он, отвлекшись от своих мыслей. — Ты, наверное, устала?

Сюи обещала говорить ему только правду, поэтому ответила:

— Немного, — и, набравшись смелости, произнесла: — Может быть, ты останешься сегодня со мной?

Итачи вдруг захотелось пошутить.

— Сюихико-сан, — сказал он, с улыбкой обращаясь к девушке, — ведь я могу вас неправильно понять.

Однако куноичи не улыбнулась, а лишь густо покраснела и ответила едва слышно:

— Можешь…

Сердце в груди Итачи забилось быстрее, он беззвучно вздохнул. Мог ли он выразить словами, насколько желанной была для него эта девушка? И все же Учиха обязан был тщательно взвешивать каждый свой поступок.

Сюи знала, что Итачи слишком великодушен, чтобы смущаться несовершенством ее тела, и понимала, что его гложут сомнения иного характера. Она не сомневалась. Быть с ним казалось ей более естественным, чем быть одной.

Учиха не знал, сможет ли он хоть на время вырваться из того мрака, что окутывал его душу, отвлечься от горестных мыслей и тревог, сбросить бремя божественного, оставшись просто человеком. Никогда ничего подобного он не делал.

— У меня спина устала, — тихонько сказала Сюихико.

Итачи поднялся с кресла, бережно прижимая девушку к себе, и отнес ее на постель. В момент, когда голова Сюи коснулась подушки, его лицо находилось как раз над ней, и, подняв глаза, куноичи заметила румянец на щеках Итачи — краску смущения. Она протянула руку и нежно коснулась его щеки. Темные ресницы опустились, скрывая черное пламя зрачков, Итачи склонился чуть ниже. Пальцы Сюихико, едва касаясь кожи, скользнули по его горлу, затем ладонь плотно легла между плечом и шеей и девушка потянула его вниз, к себе, бессознательно раскрывая губы для поцелуя.