Фринт несся прямо на него длинными скачками, задействуя для отталкивания все четыре конечности. За секунду до его финального прыжка Кисаме перехватил Самехаду обеими руками и сделал выпад навстречу противнику. Однако джонин молниеносно пригнулся к земле и клинок лишь скользнул по его холке.

Удар головой в живот сбил нукенина с ног и свез его телом груду камней, за которой неожиданно резко оборвалась терраса. Фринт и Кисаме вылетели с обрыва и вместе рухнули вниз. Джонин еще до того, как твердая почва осталась позади, обхватил противника лапами и разодрал ему спину от лопаток до пояса, глубоко погружая когти. В полете из-за большей тяжести тела он перекувыркнулся через голову и приземлился на загривок, а потом на спину, стараясь не разжимать хватки. Однако Кисаме вывернулся из его лап, распоров спину еще больше.

Вот теперь стало по-настоящему больно — и даже огонь в крови не спасал. Нукенин быстро нагнулся, подхватил Самехаду, которую выпустил из рук при падении, и исчез прежде, чем Фринт, слегка оглушенный ударом о землю, вскочил на ноги.

— Я тебя чую! — прорычал джонин, поворачиваясь и сверля взглядом старую ель в паре десятков шагов от себя.

— Взрывная волна воды!

Фринт успел сделать лишь пару шагов, прежде чем на него обрушились тонны воды. Сопротивляясь мощному потоку, он вцепился когтями в ствол ели, но вода не убывала — наоборот, она заполнила пространство вокруг, скрыв под собой верхушки деревьев и не дойдя всего пары метров до горной террасы, на которой остались тела Тоомоки и Энэри.

«Не переусердствовать с моей гигантской водяной тюрьмой, — думал в это время Кисаме, — иначе ее будет видно с дороги на Юхаки». Он мог бы сделать ее в разы больше.

Сложив печати и создав десяток акул из чакры, нукенин отправил их вперед, а сам остался наблюдать за результатом.

«Тут повсюду его чакра, — стиснув зубы, сказал себе капитан. — Неоткуда черпать силы… Мой предел в этом режиме — полчаса, а потом я буду выжат, как тряпка… Мразь, ведь я же достал его дважды! А он… ни боли, ни усталости… Это не шиноби, это какое-то чудовище!»

Десять акул, как десять снарядов, подлетели к Фринту и начали терзать его, пытаясь прокусить шкуру. Вода окрасилась кровью.

— Очевидно, молнии сейчас ты использовать не можешь, — усмехнулся Кисаме.

Глаза его горели белым огнем. Несмотря на то, что толщу вод практически не пронизывал звездный свет, нукенин наполовину видел, наполовину чувствовал происходящее. Ему даже казалось, что он ощущает вкус крови Фринта, однако капитан, не обращая внимания на свежие раны, точными ударами поражал одну акулу за другой и в конце концов покончил со всеми.

— Кажется, мои акулы разорваны своей жертвой — обычно бывает наоборот, — сказал себе Кисаме.

Он улыбался, радуясь, что противник по-настоящему хорош. Создав еще десяток акул, нукенин получил возможность вновь полюбоваться выносливостью, скоростью и силой удара Фринта.

— А ведь он дышать не может. Любопытно узнать, сколько Мудрец продержится под водой без кислорода…

Тем временем джонин, развеяв акул, быстро поплыл к склону и, цепляясь когтями, начал взбираться вверх. Это было разумнее, чем просто пытаться всплыть: так одна сторона была прикрыта от внезапной атаки, а камень давал опору и возможность противостоять течению.

Кисаме покачал головой.

— Это не поможет: я могу расширить пласт воды до самой вершины Юхаки.

Но ему хотелось действовать иначе и вновь помериться силой с противником в ближнем бою, так что нукенин отстегнул от пояса цеплявшуюся за него рукоять Самехады и втянул клинок в собственную плоть, сливаясь с ним воедино и меняя форму. Кисаме сделался еще больше похож на акулу, раны его затянулись. И когда Фринту оставалось меньше трех метров до поверхности воды, нукенин, двигающийся в воде с еще большей скоростью, чем обычно, настиг его и напал сзади.

Обхватив врага со спины и взяв в замок его шею, Кисаме надавил на нее предплечьем. Капитан попытался скинуть с себя противника, но не смог и принялся кромсать когтями все части тела, до которых мог достать. На этот раз кровь нукенина окрасила воду, но, подпитываемый Самехадой, он почти сразу залечивал раны. Так они крутились в воде почти две минуты, пока Фринт не захлебнулся, будучи не в силах больше обходиться без воздуха.

«Как же так? — думал он, чувствуя, что глаза его застилает мрак еще более плотный, чем темная вода. — Ведь я чувствую, как расходится его плоть, пропуская мои когти до самых костей; как трещат, лопаясь, его жилы; чувствую его кровь на моем языке… Почему он все еще невредим?..»

Когда Фринт в следующий раз открыл глаза, то первым, что он увидел, была ненавистная серая рожа с зубастой усмешкой на лице. Кисаме сидел на валуне, широко расставив ноги, упершись одной рукой в бедро, а локтем другой руки небрежно опираясь на колено.

Капитан лежал перед ним, совершенно обессиленный после отмены режима Мудреца, в мокрой рваной одежде. Его голова была немного приподнята и покоилась на камнях, шея едва ли не соприкасалась с теплыми чешуйками Самехады. Клинок упирался рукоятью в землю позади Фринта, а широкая часть с пастью, словно голова верного пса, лежала на валуне возле колена Кисаме.

— Чуть шевельнешься — и тебе конец, — произнес нукенин, заметив, что его противник пришел в себя.

Руки капитана были привязаны к израненному телу. Сейчас, когда его не покрывала шерсть, стали хорошо видны порезы и следы от укусов акул. Впрочем, все эти раны были не смертельны — стальная шкура не единожды защитила его.

— Я вытянул воду из твоих легких, так что ты словно бы и не тонул вовсе.

— Почему не дал мне сдохнуть? — хрипло спросил Фринт, черные глаза его сузились.

— Хотел задать тебе как джонину Облака несколько вопросов.

— Ты же знаешь, что я не стану отвечать. Даже ты не стал.

— А надо бы. Посмотри-ка туда. — Кисаме кивнул. — Что ты видишь?

Фринт приподнял обросший щетиной подбородок, избегая лезвий у своего горла, и скосил глаза.

— Вижу тела… мертвые тела моих бойцов.

— Мертвые тела, да? Но мертв только один из них — второй еще дышит.

Капитан сглотнул, на мгновение почувствовав, как теплая чешуйка скользнула по его кадыку.

— Он, конечно, плох, но пока жизнеспособен. Не имей я такого козыря, стал бы я спасать тебе жизнь?

— Что ты хочешь знать? — Лицо Фринта сделалось жестким.

Кисаме выпрямился, расправляя широкие плечи, и глубоко вдохнул свежий ночной воздух, наполняя им могучую грудь.

— Джинчурики Двухвостого — где ее найти?

— Джинчурики, — повторил капитан. — Так вот кто вам нужен…

— Ответишь на мой вопрос — и я уйду, оставив в живых мастера четырех мечей.

Кисаме и Фринт какое-то время смотрели друг другу в глаза.

— Твое искусство ниндзя пришлось мне по вкусу, — произнес нукенин, — так что я не хочу тебя обманывать: тебя я убью. Убью, потому что раскрыл свои карты. Но твой товарищ останется жив. Если хочешь, могу подбросить его до дороги — там его скорее найдут.

Капитану было бы легче, если бы он почувствовал ложь в словах своего врага, но Кисаме говорил правду. Это означало необходимость выбора между жизнью любимого ученика и долгом шиноби. Тяжесть этого выбора легла на плечи Фринта и омрачила тенью его усталое смуглое лицо. Слегка повернув голову, он, не отрываясь, смотрел на окровавленное тело Томооки, под которым лежал Энэри. Капитан не видел их лиц, только левую ногу Энэри в знакомом сапоге, высовывавшуюся из-под разрубленного пополам чунина и окрасившуюся в темно-багровый цвет до самого колена и чуть ниже. Вместо второй ноги торчал обрубок, закованный в каменную броню.

Перед его глазами встало юное лицо не по годам серьезного мальчишки. Энэри тогда было четырнадцать, он сам пришел проситься в ученики к Фринту.

— Я хочу учиться у вас и со своей стороны могу обещать полную самоотдачу и готовность тяжело трудиться. А еще я никогда не жалуюсь.