Оливковая кожа чунина приняла бледно-землистый оттенок. Он кивнул с усилием и начал складывать печати. Глаза его против воли наполнились слезами.

«Лучше бы мне… — думал он, — лучше бы меня… Только живи, Энэри! Только живи!»

— Щит из чакры!

Вокруг Томооки и Фринта образовался золотистый купол.

— Мне нужно две минуты. Всего две минуты! Твоей чакры должно хватить…

В этот момент к куполу подскочил Кисаме и, вытянув руку вперед, направил на него свой меч. Самехада жадно раскрыла пасть и начала поглощать золотистую чакру.

«Черт! — выругался про себя капитан. — Она делает это быстрее, чем я думал. Томоока не продержится двух минут».

Крепко стиснув зубы, Фринт быстро соединил пальцы обеих рук, и с клубящихся черных туч упала молния. Она была проглочена Самехадой, но на время отвлекла прожорливый клинок от купола. Однако, используя молнии, капитан не мог перейти в режим Мудреца, а впадая в транс, рисковал не очнуться до того, как Томоока окажется полностью истощен.

«Кажется, теперь мы в ловушке», — подумал Фринт, хмуря низкие брови.

Энэри повезло: он свалился на гладкие еловые ветки, скатился по ним вниз и упал, угодив затылком как раз в заснеженную ложбинку между торчащими твердыми корнями. И все же несколько секунд он не мог вдохнуть, так как сильно ударился спиной, и лежал, истекая кровью. Алая пульсирующая струйка залила снег, растапливая его.

Наконец Энэри задышал и, дрожа и обливаясь холодным потом, смог сесть. Боль казалась невыносимой и сверлом засела в мозгу, однако он ведь выносил ее, раз не потерял сознание и мог кое-как двигаться… Дрожь стала такой сильной, что начала походить на судороги, сердце бешено заколотилось в груди. Джонин стиснул зубы и посмотрел на свою ногу. Зрелище было отвратительным: из бедренной артерии фонтаном била кровь, кое-где подтекала алыми струйками или сочилась темно-красной жижей. Самехада не только разрезала, но и порвала его плоть, так что рана была неровной.

Хватило одной секунды, чтобы сделать наблюдения, затем Энэри быстро вытянул шелковый шнурок из широкой манжеты митенки и перетянул ногу так крепко, как только смог. Кое-как сложив прыгающие пальцы, он произнес сквозь зубы:

— Каменная броня!

Чакра накопилась в области бедра и открытой раны и в следующую секунду окаменела, плотно обхватив всю поверхность обрубка, оставшегося от ноги.

— Все, все, — сказал себе Энэри, безуспешно пытаясь выровнять дыхание.

Мысль его лихорадочно заработала, предсказывая развязку боя. Джонин быстро огляделся, но не увидел пары мечей, которые выпустил из рук при падении. Тогда он, решив не терять больше времени, пополз к подножию горы, которое возвышалось всего в нескольких метрах от него. Запрокинув голову и осмотрев довольно крутой склон с потеками воды, Энэри мысленно сосчитал высоту.

— Восемнадцать метров. Я пробежал бы их за доли секунды…

Он сорвал перчатки и, накапливая чакру в руках и левой ноге, пополз вверх по склону. Энэри не видел этого, но лицо его было белым, как снег, с капельками холодного пота на лбу и висках. Боль не становилась слабее, но джонин думал только о друзьях, которых подвел из-за своей неосторожности.

Энэри не выполнил свою задачу, не справился — и теперь Фринт и Томоока были полностью открыты для атак врага.

Эти мучительные мысли подгоняли его. Он почти все время видел перед собой собственные бледные руки с изящными кистями и красивыми тонкими пальцами.

«До чего же женские руки, — с презрением думал джонин, — слабые руки! Сбить бы вас об эти камни…»

Добравшись кое-как до горной террасы, Энэри осторожно выглянул из-за ее края и увидел, как молнии, озаряя поле боя белым светом, то и дело бьют в Кисаме, но неизменно попадают в пасть Самехады, простертой у края золотистого купола. Благодаря вспышкам света джонин видел напряженное лицо своего капитана, не размыкающего рук, и Томооку.

Выражение лица лучшего друга заставило сердце Энэри болезненно сжаться — таким оно было горестным, страдающим, словно это ему отсекли ногу.

Что можно было сделать? Чакры почти не осталось, кунаи и сюрикены лежали в кармашке, пристегнутом к правой ноге. Джонин видел ее — свою ногу — в десятке шагов от себя. Отделенная от тела, вместе с жизнью она потеряла свою красоту и казалась удивительно уродливой. Из четырех мечей при нем осталось два: один в верхних, другой в нижних ножнах.

Фринт заметил его краем глаза, но не подал виду, хотя в груди как будто разлили расплавленный свинец.

«Мой боец, — растроганно подумал он. — Это единственная возможность… Либо парни задержат его на пару минут, либо все быстро закончится: против настоящего меча, тянущего чакру, мне ничего не сделать».

Капитан опустил руки и перестал создавать молнии. Он сгорбился, голова его упала. Казалось, что Фринт задремал стоя. Созданный им барьер исчез; небо снова сделалось высоким и ясным, усыпанным звездами; повеяло зимней стужей.

— Каменный снаряд… — беззвучно прошептал Энэри, лежа на боку и складывая печати.

Приподнявшись на локте, он раскрыл рот и выпустил из него камень, который увеличился на лету до размеров небольшой дыни. Кисаме, ощутив за спиной вспышку чакры, обернулся и разрезал снаряд в полете. Джонин стиснул зубы и, опираясь одной рукой о влажный от растаявшего снега камень, другой выхватил меч из нижних ножен.

— Ого! — воскликнул Кисаме, усмехаясь. — Все еще барахтаешься, мелкая рыбешка? Смирись: сильный неизбежно пожирает слабого.

«Надо отвлечь его… хоть на полминуты…» — подумал Энэри, сглатывая, хотя в горле пересохло. Боль пульсировала во всем теле с такой силой, что ему казалось, будто глазные яблоки сейчас лопнут. Руки тем временем совсем ослабли. Энэри вспомнил, что навязать бой грозному противнику их заставил страх за генинов.

— Никогда не смирюсь с тем, что такие как ты пожирают слабых!..

Кисаме пожал плечами. Оставив за спиной купол и считая, что другие два шиноби никуда не денутся, он шагнул к Энэри.

— Смиришься ты или нет — это не изменит законы природы, — заметил нукенин.

«Создаст еще какую-то технику? — думал он в это время, опасаясь подходить слишком близко. — Чакры так мало, что и не понять, хватит ли ее на что-то или нет».

Томоока с замиранием сердца следил за тем, как Кисаме медленно идет к его другу. Нукенин миновал уже половину пути… Не в силах сохранять хладнокровие, чунин выскользнул из купола, обронив едва слышно:

— Прости, Кума-тайчо, но я не могу…

Он побежал, по широкому полукругу обходя Кисаме и бросая в него кунаи, чтобы отвлечь внимание на себя. Но нукенин проигнорировал слабого противника, загородившись мечом от его атаки.

В десятке шагов от цели Кисаме столкнулся с целой стайкой куниц из золотистой чакры, которые прыгали на него и взрывались, так что ему пришлось отступить и выставить перед собой Самехаду. В этот момент Томоока встал рядом с Энэри.

— Что ты делаешь? Зачем?! Мне и так конец… Защищал бы лучше капитана!

Томоока, полуобернувшись, улыбнулся в ответ. Эта добрая улыбка и мягкий взгляд заставили джонина содрогнуться от страха, от ужаса чего-то неизбежного.

— Уходи… — выдохнул Энэри.

Чунин выхватил меч из его верхних ножен и обернулся, чтобы встретиться с Кисаме лицом к лицу.

— Броня из чакры! — воскликнул он, и золотистый мерцающий покров окутал его руку и грудь.

Джонин выронил свой клинок и дрожащими пальцами попытался сложить печати. Но чакры почти не было и от одного лишь усилия воли она не появилась из ниоткуда. Задыхаясь от волнения, Энэри поднял глаза.

Кисаме взмахнул Самехадой; она срезала выставленный Томоокой клинок, и, втягивая в себя золотистую чакру, прошлась по телу чунина, разрывая его от плеча до пояса. Тело, распадаясь на две половины, завалилось на Энэри, заливая его кровью.

— Томо…ока…

Джонин судорожно вцепился в друга, обхватив и прижав к себе его голову, шею, правую руку и часть грудины. Дальше он старался не смотреть, чтобы не растерять остатки мужества. От потока крови сделалось горячо и мокро.