Куноичи смотрела на него с ожиданием и надеждой, как будто спрашивала: ты понимаешь? «Понимаю», — ответили глаза Итачи, потеплев; улыбка тронула его губы. Невозможно было не улыбнуться, глядя на нежное, как лепестки тюльпана, лицо, обращенное к нему. Ветер разметал пряди мягких темно-каштановых волос, своим ледяным дыханием окрасил губы и щеки девушки из розового в алый цвет, отчего она сделалась еще больше похожа на прекрасный цветок.

Итачи с удивлением почувствовал, что не может оторвать глаз от этого милого лица. Сердце в его груди напомнило о себе несколькими сильными ударами.

— Я бы не хотел говорить или делать что-то, от чего ты потом почувствуешь себя обманутой или несчастной, — тихо произнес он, невольно глядя на ее губы.

Сюихико покачала головой — от волнения она не могла вымолвить ни слова — и потянулась к нему. Итачи слегка наклонился и поцеловал ее, одновременно накрыв ее руку, опиравшуюся о крышу, своей рукой.

Для них обоих будущее было покрыто мраком, оба не надеялись увидеть следующую весну, и оттого настоящее обретало большую остроту, казалось чем-то незыблемым, покинувшим границы времени, вечным.

Небо посветлело, звезды исчезли. Далеко над морем обрисовалась бледная золотистая полоска. Молодые люди сидели, придвинувшись друг к другу поближе, держась за руки. Ресницы Сюихико опустились — она чувствовала себя счастливой, но очень уставшей от всех пережитых этой ночью эмоций, Итачи согревал ее, управляя током чакры. Он ни о чем не думал, сосредоточившись на ощущениях этих минут. Холодный ветер трепал его волосы, время от времени забрасывая их на лицо, теплые пальцы Сюихико соприкасались с пальцами Итачи. Где-то внизу, на фоне снежного склона, и еще ниже, над верхушками елей пролетали черные вороны. В восточной части бледно-голубого неба распускался оранжевый цветок восходящего солнца, бросая отблески, похожие на языки пламени, на свинцово-серые волны сурового моря.

«Здесь в самом деле так красиво? — спросил себя вдруг Итачи. — Ослеп я или прозрел?»

Но эти мысли, легкие, как дуновение ветра, проносились мимо, не задерживаясь, и лишь слегка тревожили его.

Пора было возвращаться. Итачи подхватил на руки Сюихико и, взглянув на ее лицо, произнес с улыбкой:

— Ты совсем сонная.

— Нет, я не хочу спать, просто устала немного…

Когда они уже были в комнате, он снова предложил ей прилечь.

— Я не хочу засыпать, — повторила девушка, — не хочу, чтобы это утро заканчивалось.

— Хочешь, чтобы я остался?

— Угу… — призналась Сюихико, слегка розовея.

Итачи и сам не испытывал никакого желания возвращаться в свою комнату на растерзание мрачным мыслям и на строгий суд собственного здравого смысла; вновь надевать даже перед самим собой маску жестокого Акацки, человека, руководствующегося холодным расчетом и бездушной логикой.

— И все же тебе нужно отдохнуть. Ты почувствуешь это, как только я перестану ускорять ток твоей чакры.

— Я прилягу до завтрака, только ты не уходи, ладно? Можешь почитать что-нибудь… Почитаешь мне вслух?

Итачи кивнул. Он пересадил девушку на кровать и подошел к полке с книгами. Его внимание сразу же привлек роман, который он видел в иллюзиях Сюихико, — «Золотой и Серебряный». Протянув к нему руку, Учиха вдруг замер: он увидел в самом углу, за книгами, небольшую подставку с резными фигурками, изображавшими хвостатых зверей. Эта «чудовина» была ему хорошо знакома, хотя он ни разу в жизни ее не видел. Но однажды в гендзюцу Сюихико ему довелось изучить до мелочей каждую из этих фигур, и его пальцы до сих пор помнили их шероховатую узорчатую поверхность.

Выдвинув подставку на видное место, Учиха спросил, не оборачиваясь:

— Ты знаешь, кто это?

Девушка лежала на боку, натянув на себя покрывало и подложив подушку под голову, и смотрела на Итачи.

— Хвостатые звери, — ответила она. — Воплощение силы и хаоса. Подобные стихийному бедствию, они способны разрушать целые деревни.

«И иногда подчиняются глазам Учиха», — добавил про себя Итачи.

Он поставил «чудовину» на стол, взял книгу и опустился в кресло, однако даже не раскрыл ее, задумавшись о своем. Размышляя, Итачи извлекал фигурки из отведенных для них подходящих по форме отверстий и расставлял на столе в ряд в следующем порядке: Пятихвостый, Семихвостый, Шестихвостый, Однохвостый, Двухвостый, Треххвостый, Четыреххвостый, Восьмихвостый и Девятихвостый. Его пальцы на секунду замерли в воздухе, а затем поменяли местами зверей с двумя и тремя хвостами.

— Иногда для усмирения их помещают в сосуд — живого человека, — но этот опыт не всегда удачный, — произнес он.

Сюихико знала, что несколько попыток запечатать Восьмихвостого зверя в тело шиноби закончились плачевно для ее деревни.

— Ты, наверное, знаешь, что у Кумо есть два таких сосуда, — сказала она.

Итачи кивнул и указательным пальцем подвинул вперед две фигурки — с двумя и восемью хвостами. Он смотрел на них из-под опущенных ресниц, избегая взгляда Сюихико. Сердце его быстрее забилось в груди. Конечно же, она что-то знала о Нии Югито и могла рассказать ему о ней.

«Тогда бы у меня не было выбора: я передал бы эту информацию Акацки, сделав Сюихико предателем Кумо. Мне следовало допросить ее в первый же день — так поступил бы любой Акацки. Я все еще могу это сделать…» — Итачи мучил себя этими мыслями и, откинувшись на спинку кресла, подпирая подбородок рукой, смотрел на девушку, сомкнувшую ненадолго глаза.

Стоило ли рисковать ради нее? Учиха привык идти к своей цели, разрушая любую преграду на своем пути, уничтожая все, что могло подвергнуть риску воплощение его плана в жизнь. Не было никого и ничего, что он не смог бы возложить на алтарь своей главной цели: ради этого он погрузил во тьму собственную душу и душу любимого младшего брата. Если бы эта девушка, нежная и прекрасная, как цветок, встала на его пути, разве он не растоптал бы ее?

«Да», — с горечью подумал Итачи. Он чувствовал, что смог бы это сделать, несмотря на боль и сожаление.

Ему захотелось защитить ее от самого себя.

— Не стоит обсуждать такие вещи, — сказал он.

Куноичи улыбнулась, не открывая глаз.

— Ты и так это знал. Все шиноби высокого уровня знают о том, как были распределены Хвостатые между Деревнями. Моя мама знала.

— Я имел в виду то, чего я могу не знать.

Сюихико открыла глаза и посмотрела на Итачи.

— Ты напоминаешь мне, что мы враги? — тихо спросила она.

Учиха кивнул.

— В первый раз, когда ты применила ко мне гендзюцу, я поместил в тебя своего ворона из чакры.

— Когда я упала с кресла?

— Да.

Девушка сразу же вспомнила о проблемах с дыханием.

— Итачи… а его присутствие можно ощутить физически?

— Нет.

Легкий вздох сорвался с ее губ.

— Получается… все эти дни ты следил за мной?

— Не совсем. Я только мог знать, где ты находишься и с кем, без подробностей.

— И этот ворон до сих пор во мне?

Итачи кивнул.

Сюихико не знала, как к этому относиться, не могла определить, что чувствует. От любого другого человека подобное вмешательство показалось бы ей наглостью, но мысль о том, что часть чакры Итачи всегда с ней, отчего-то согревала ее сердце.

— Я не сержусь, — тихо сказала она.

Учиха поднялся с кресла, подошел к кровати и задумчиво посмотрел сверху вниз на вцепившуюся в подушку куноичи. Сюихико сильно смутилась и впервые подумала о том, как неприлично ему проводить столько времени в ее комнате.

— Я покажу тебе печати, которые необходимо запомнить, — сказал Итачи и соединил пальцы обеих рук.

Серые глаза распахнулись шире: Сюихико проследила за тем, как он быстро сложил несколько печатей, и мысленно повторила каждую из них.

— Прочь! — Черные глаза Учиха сверкнули. — Это слово позволит ворону покинуть твое тело и рассеяться.

Куноичи кивнула.

«К чему он меня готовит?» — подумала она.

Рука Итачи протянулась к ней, коснулась пряди ее волос, сползавших на глаза, и отвела их за маленькое розовое ушко. После этого он вернулся в кресло и снова взялся за книгу.